– Где, где – в доме. В своем…
– На один концерт ты приехал на «Линкольне», на другой – на «Вольво», на «Овацию» пришел в немыслимо дорогой шубе… народ поражает нескрываемая роскошь твоей жизни…
– Да, я богат. Но жуткий транжира. Много денег трачу на благотворительность. Не могу видеть бедных людей. Если встречаю таких, отдаю им все, что есть в карманах. У меня хватает денег на то, чтобы ни в чем себе не отказывать. Люблю красивую жизнь, ибо жизнь одна. Могу на сцене быть очень скромным, но в жизни артист должен чувствовать себя артистом. Чтобы окружающие, увидев его, так и говорили: «О! Вот пошел артист!».
– А что такое твоя благотворительность?
– Все. Дело не только в деньгах, существует еще моральная помощь.
– И кому ты помогаешь?
– Людям. Тем, кто меня просит.
– К тебе можно подойти и сказать: «Филипп, мне чего-то денег не хватает, помоги»?
– Можно.
– Такое случается?
– Постоянно. Мои друзья и коллеги знают, что я очень щедрый человек.
– По прошлым выступлениям мне показалось, что ты, кроме того, достаточно вспыльчивый и даже злой. Прямо за кулисами мог уволить за какой-нибудь прокол, скажем, звукорежиссера или осветителя.
– Да. Но я не злой, а справедливый. Если и повышаю голос на кого-то, то заслуженно, и все об этом знают. Я выхожу на сцену. Я! Меня станут обсуждать и оценивать зрители. Чтобы все было нормально, люди, работающие со мной, должны выполнять свои обязанности на сто процентов. А когда я как артист работаю на все сто, а кто-то в команде трудится вполсилы – происходят увольнения.
– Сейчас поклонники обсуждают, какого цвета у тебя стали глаза. Я что-то не заметил в них существенной перемены с момента нашей предыдущей встречи.
– Коричневые или синие? Да они у меня от света зависят.
– А от 15 тысяч долларов, о которых пошла речь?
– Ну народ, что с ним сделаешь?.. Или с вашим братом, журналистом? У меня глаза просто хамелеонного цвета.
– Пока мы с тобой разговариваем, рядом все время стоит охранник, а у входа в гримерку – еще двое. Раньше их у тебя вроде не было. Это что – подарок супруги?
– Нет. Это моя охрана.
– Зачем она тебе?
– Ну как же? Время у нас смутное, беспокойное.
– Что, возникали ситуации, когда приходилось прибегать к услугам телохранителей?
– Пока не приходилось. Люди меня в принципе знают и уважают. Но ведь и ненормальные порой встречаются. Джона Леннона-то убили…
Хотя покушение – это такое дело, президентов вон убивают, и охрана не спасает. Однако, когда рядом с тобой нормальные ребята, жить все-таки спокойнее.
Весной 1994-го вокруг четы Пугачева-Киркоров заметные инфоповоды возникали каждые две недели. 15 апреля Алла отмечала свое 45-летие. По такому случаю компания «Мороз-рекордз» начала готовить антологию пугачевских альбомов, убеждая певицу ничего не переписывать (а она хотела), и сохранить оригинальные варианты записей. 30 апреля – 27-й день рождения Филиппа совпал со смертью его матери. После такого фатального контраста, 15 мая, супруги венчались в Иерусалиме. А спустя полмесяца вернулись в Москву выступить на заключительном концерте лауреатов премии «Овация» в Кремле, где у Пугачевой нашелся час для разговора со мной:
– Похоже сейчас вы неохотно общаетесь с прессой?
– Я вообще сравнительно не часто даю интервью. Но, к сожалению, иногда без моего разрешения публиковались якобы мои, а на самом деле выдуманные интервью, в которых содержалось много лжи. Я стараюсь готовиться к таким беседам, поскольку свято чту профессию журналиста и сама когда-то хотела стать журналисткой. Порядочность и этика в этом деле обязательны. Ты можешь любить артиста или нет, но лгать о нем читателям – ненормально. Уважаю тех, кто даже ругая, критикуя, способен смотреть в суть вопроса, а не только сводить счеты, пользуясь абсолютной властью прессы.
– Чем вас привлекала журналистика?
– Тогда я не собиралась быть певицей, но внутри меня сидело желание иметь такую профессию, которая позволяла бы встречаться с новыми людьми, знакомиться с интересными судьбами. Мне не хватало условий для раскрытия собственного «я», не хватало общения. Сцена помогла. А журналистика – тоже своего рода сцена.
– Не пугало, что придется быстро сделаться конформистом, подчиняться цензуре, писать так, как скажут?
– Таких опасений не испытывала, полагаясь на свою абсолютную внутреннюю свободу.
– Не факт, что вам дали бы ее проявить.
– В том возрасте я была рисковая и понимала, что журналистика – удел именно таких людей: смелых правдолюбцев. Я же говорю, что очень свято относилась к этой профессии. Она была для меня вершиной чего-то такого!..
– На сцене вам удалось сделать все так, как хотелось, или, несмотря на внутреннюю свободу, перед некоторыми препонами приходилось отступать?
– К сожалению, удалось, конечно, не все, что хочется.
– А что хочется?
– Начинаю понимать это только сейчас. С годами, с опытом задумываешься: что ты, собственно, сказала, так ли сказала и все ли? Меня считали безоглядной певицей, и, наверное, по сравнению с другими, это действительно была безоглядность, но теперь осознаю, что многое все-таки делала с оглядкой. Время диктовало свои условия.
Мне выпала такая визитная карточка, как «Арлекино» – певица-актриса, о чем я в принципе не жалею. Однако в первую очередь я – музыкант, и, чтобы полностью раскрыться, в то время мне недоставало и технических возможностей, и многого другого. Поэтому сегодня я мечтаю переписать все, что спела, но другим голосом, с иным, более опытным, видением мира, с лучшим саундом. Прежде всего хочется обратиться к тем песням, которые считаю эпохальными в своей жизни. Иногда, кстати, слушаю свои старые пластинки и удивляюсь: чего же на мне так затащились? Как это я столько продержалась?
– Не понимаете?
– Кажется, понимаю. Но тем, кто начинает сегодня, наверное, это трудно понять. Необходимо знать то время, историю. Кроме способности петь на сцене еще очень нужна способность выживать.
– Вам хочется переделать старые вещи. А как же слухи о том, что у Пугачевой уже совсем не тот голос, что сейчас в основном звучат ее ранее записанные фонограммы?
– Наоборот – голос у меня даже развился. Сейчас бы мне и попеть.
– Серьезно?
– Конечно, о чем разговор! Просто я запустила всю студийную работу, поскольку долгое время пою живьем, и иногда для телесъемок, где необходимы именно фонограммы, приходилось использовать старые записи. Как-то даже получила от этого огромное удовольствие – вспомнила «Надо же…», «Птица певчая» и так далее.
– Буквально полчаса назад услышал здесь, за кулисами: «Да-а, стареет Пугачева, такую попсу погнала. За молодняком надеется успеть».
– Прекрасно, давайте так и рассуждать. Что, я не человек? Не певица? Разве у меня не может быть различных периодов в настроении, в жизни? Да, старею и хочу попробовать что-то новое, но без огласки сделать этого не могу. Все мои поиски, эксперименты происходят на публике, и, конечно, в ответ можно услышать разное. Молода ли я душой, стара ли я внешне – не главное. Я остаюсь актрисой и стараюсь высказываться так, как чувствую на сегодняшний день. Ошибки, повороты судьбы – неизбежны. Но я считаю, это – путь художника.
– А интересно ли после «Зеркала души», после шекспировских сонетов, цветаевской лирики обращаться к нынешним шлягерам?
– Очень, очень интересно. Поиск, оказывается, – большой стимул. И если раньше я себя не очень любила, то сейчас, напротив, стала любить себя в этой жизни. Два года тихо пыталась что-то сделать, но убедилась – долго так не получится.
– Чем было вызвано затишье? Внутренней депрессией?
– Да, была и депрессия.
– Почему? Устали от сцены?
– Нет. От этого не устают. Я устала… Даже нет, не устала, а что-то должна была додумать, переосмыслить или, наоборот, осмыслить. Такие периоды случались в моей жизни и раньше. Возможно, они были не столь заметны, но они были и наверняка еще будут. Думаю, это не только моя ситуация. Несколько поколений музыкантов на моих глазах волнами выкатывались на сцену и переживали то же самое. Не всем удалось это пройти. Кто-то ломался, впадал в дикую депрессию, спивался, кончал жизнь самоубийством, кто-то… Знаете, я пережила очень много трагедий своих коллег, и они наложили на меня свой отпечаток. Вот эти два года я все и переосмысливаю.
– Насколько правдив тот старый фильм с Пугачевой о Пугачевой – «Женщина, которая поет»?
– Ну, это фантик, а конфетка гораздо более горькая. Там художественные домыслы, в общем-то, близкие, достаточно близкие к жизни. Но по серьезному такое разве можно показать? Кстати, недавно я этот фильм пересмотрела. Ничего, очень мило – мелодрама такая, голливудская.
– Вы себе понравились?
– Ай, да я себе мало когда нравлюсь!
– Свой старый репертуар вы составляли самостоятельно или кто-то советовал?
– Нет, к сожалению, подсказок не было. Да я, собственно, никому и не доверяла.
– Еще одна реплика. Принадлежит, между прочим, известной певице: «У Пугачевой личная жизнь не складывается, вот она все об этом и поет».
– Ха-ха. Знаете, если бы я пела только о своей личной жизни, пришлось бы исполнять одни комедии или трагикомедии. Это же скучно, правда? Просто передо мной проходит очень много женских судеб, может, и судьба той певицы, которая это сказала, а я по жизни созерцатель и наблюдатель, где-то даже философ, психолог, и пою, конечно, не только о себе.
– Философ, психолог – откуда это взялось? Много читаете или читали?
– Да, раньше много. Может быть, даже перечитала.
– Что?
– Ой, все. Для меня оказалось очень важным знакомство с такими прекрасными людьми, как Володя Трифонов и Дима Иванов. Благодаря их подталкиванию, их вере, я, собственно, и стала певицей. По сути, они просто взяли меня за руку и сказали – пой. Они же формировали и мою личность. Не знаю, хорошо это или плохо, но в 16 лет они обрушили на меня те книги, которые только сейчас, по существу, стали доступными – Платонов, Кафка, Булгаков. Тогда за честь было уже просто их читать. Хотя я не совсем понимала даже «Войну и мир». Сейчас иногда перечитываю эти книг