Т а л а н о в. Что же ты делала в школе?
О л ь г а. Заглянула в класс. Пустой, неприбранный... И только сквозняк Африку на стенке шевелит. Там окно разбито.
Т а л а н о в. Одно разбито... или несколько?
Опустив руку с хлебом, Ольга пристально смотрит на отца.
Мы жили дружно, Оля. И у тебя никогда не было от нас секретов. Но вот приходят испытания, и ты выдумываешь разбитое окно... и целую Африку, как могильный камень, нагромождаешь на нашу дружбу. Ты рассеянная. Ты даже не заметила, что школа-то сгорела, Оля.
О л ь г а (ловя руки отца). Милый, я не могла иначе. Я не имею права. Ты же сам требуешь, чтоб я дралась с ними... мысленно требуешь. Кого же мы - Федора туда пошлем? (Нежно и горько.) И я уже не твоя, папа. И если пожалеешь меня - уйду. (И сквозь слезы еще неизвестная Таланову нотка зазвучала в ее голосе.) Ах, как я ненавижу их... Речь их, походку, все. Мы им дадим, мы им дадим урок скромности! И если пушек не станет и ногти сорвут, пусть кровь моя станет ядом для тех, кто в ней промочит ноги!
Т а л а н о в. Вот ты какая выросла у меня. Но разве я упрекаю или отговариваю тебя, Ольга, Оленька!
О л ь г а. И не бойся за меня. Я сильная... и страшная сейчас. В чужую жалобу не поверю, но и сама не пожалуюсь.
Т а л а н о в. Вытри слезы, мать увидит. Я пока взгляну, что она, а ты прими своих гостей. (С полдороги, не обернувшись.) Фаюнин обмолвился, что вечером намечается облава. Так что, если соберешься в школу...
О л ь г а (без выражения). Спасибо. Я буду осторожна.
О т е ц ушел. Ольга отворила дверь на кухню. Она не произносит ни слова. Так же молча входят: Е г о р о в, рябоватый, в крестьянском армяке, и другой, тощий, с живыми черными глазами, - Т а т а р о в, в перешитом из
шинели пальтишке. Говорят быстро, негромко, без ударений и стоя.
Кто из вас придумал назваться школьными работниками? На себя-то посмотрите! А что в доме живет врач и вы могли порознь прийти к нему на прием, это и в голову не пришло?
Т а т а р о в. Верно. Сноровки еще нет. Учимся, Ольга Ивановна.
Е г о р о в. Ничего. Ненависть научит. Мужики-то как порох стали, только спичку поднесть. (Передавая сверток в мешковине.) Старик Шарапов велел свининки Ивану Тихоновичу передать: жену лечил у него... Видела Андрея?
О л ь г а. Да. Он очень недоволен. В Прудках разбили колунами сельскохозяйственные машины. Зачем? В Германию увезут или стрелять из молотилок станут? Паника. А в Ратном пшеницу семенную пожгли. Прятать нужно было.
Е г о р о в. Не успели, Ольга Ивановна.
Т а т а р о в (зло). А свою успели?
О л ь г а. И все забывают непрерывность действия. Чтоб каждую минуту чувствовали нас. Выбывает один - немедля, с тем же именем заменять другим. Партизан не умирает... Это - гнев народа!
Дверь распахнулась. Ничего не понять сперва: шум, плач, чей-то востренький смешок. Не замечая посторонних, вбежала А н н а Н и к о л а е в н а.
А н н а Н и к о л а е в н а. Быстро, дай что-нибудь теплое... юбку, одеяло, все равно!
О л ь г а. Что случилось? С папой? Ты вся дрожишь, мама.
С силой, непривычной для женщины, А н н а Н и к о л а е в н а выдернула из-под кровати чемодан Ольги и наспех выхватывает вещи. Ольга выглянула в
прихожую.
Она под машину попала, мама?
А н н а Н и к о л а е в н а (убегая с ворохом вещей). Самовар поставь... и корыто железное из чулана сюда!
О л ь г а (гостям). На кухню. Там договорим.
Е г о р о в и О л ь г а уходят. Татаров задержался: ему видна прихожая.
По его посуровевшему лицу можно прочесть о происходящем там.
Г о л о с Т а л а н о в а. Я подержу под руки пока... Освободи диван, Демидьевна!
Г о л о с А н н ы Н и к о л а е в н ы. Ничего, милочка, ничего. Здесь их нету... успокойся.
Пятясь и не сводя глаз с Аниски, которую сейчас введут в комнаты,
появляется Д е м и д ь е в н а.
Д е м и д ь е в н а (причитая). Махонькая ты моя, зве-ез-дочка, потушили тебя злые во-ороги...
Горе ее бесконечно.
Картина вторая
И вот переселение состоялось. Теперь жилище Таланова ограничено пределами одной комнаты, заваленной вещами: еще не успели разобраться. Вдоль стен наспех расставлены кровати: одна из них, видимо, спрятана за ширмой. Веселенькая ситцевая занавеска протянута от шкафа к окну, закрытому фанерой. В углу, рядом со всякой хозяйственно-обиходной мелочью - щетка, самовар, еще не прибитая вешалка, - стоит разбитый, вверх ногами, портрет мальчика Феди. Поздний, по военному времени, час. У Фаюнина передвигают мебель, натирают полы: торопятся устроиться до ночи... Только что закончилось чаепитие на новом месте. Присев на тюк возле стола, А н н а Н и к о л а е в н а моет посуду. Т а л а н о в склонился над книжкой
журнала.
Т а л а н о в (откладывая книгу). Так рождается новая область медицины: детская полевая хирургия!
С фаюнинской половины слышен визгливый голос Кокорышкина: "Краем, краем заноси... Люстра, люстра! В ноги надо смотреть..." Треск мебели, жалобный звон хрустальных подвесок, что-то упало и покатилось. "Мильонная вещь, деревенщина!" Какой-то огромный предмет протаскивают за открытой дверью. В жилетке, с перекошенным лицом, влетает, обмахиваясь картинкой, К о к о р ы ш к и н, произносит: "Упарят они меня нынче. Откажуся, откажусь... Капусту стану садить!" - и исчезает. Таланов идет закрыть дверь, но и после сюда сочится брань и скрежет; кажется, нечистая сила переставляет там стены с места на место, а на матовом стекле появляются размахивающие руками силуэты и тени фантомов, занятых благоустроением
фаюнинского уголка.
Помяни мое слово: съест Фаюнина наш Кокорышкин. В гору пошел!.. Ну, спать пора, Аня, поздно.
А н н а Н и к о л а е в н а. Надо еще Ольги дождаться. (Вдруг.) Как ты думаешь, зачем сюда приехал Федор?
Т а л а н о в. Не надо о нем, Аня. Мы похоронили его еще тогда, три года назад.
А н н а Н и к о л а е в н а. Да (обычным голосом). Не пора давать лекарство?
Т а л а н о в. Через десять минут.
А н н а Н и к о л а е в н а. Через десять минут уже нельзя ходить по улицам, а Ольги еще нет.
Т а л а н о в. Открыла бы дверь на всякий случай.
А н н а Н и к о л а е в н а. У нее есть ключ.
На кухне хлопнула дверь.
Легка на помине.
Рванув на себя дверь, вся в снегу вошла О л ь г а. Стоя к родителям спиной, она отряхивает шубку за порогом. Так удается ей скрыть одышку от
долгого бега.
О л ь г а (еле переводя дыхание). Кажется... я опять опоздала к чаю?
А н н а Н и к о л а е в н а. Чайник еще горячий. Пей. Что на улице?
О л ь г а. Снег идет... вьюга. По двору на ощупь шла.
На стекле сгущается силуэт К о к о р ы ш к и н а, потом входит он сам.
Ольга делает вид, что не замечает его.
Жалко часовых в такую ночь!.. Вам что-нибудь нужно, Семен Ильич?
К о к о р ы ш к и н. Метелочки у вас не найдется? Пыль обмести.
О л ь г а. Конечно. (Она подает ему щетку.) И вообще, если что-нибудь потребуется... Устраиваетесь?
К о к о р ы ш к и н. Расставляемся. Все фаюнинские вещи разыскал. Стол письменный в исполкоме, буфет из детских яслей вырвал... Бесстрашно по улицам ходите, Ольга Ивановна!
О л ь г а. О, у меня еще семь минут в запасе, Семен Ильич.
Голос Фаюнина: "Семи-он!"
К о к о р ы ш к и н. Несу-у... (Проникновенно и с намеком.) Ну, на новом-то месте приснись жених невесте! (Он побежал.)
Ольга прикрывает за ним дверь.
А н н а Н и к о л а е в н а. Я даже не знала, что его зовут Семен Ильич. Что же ты стоишь? Садись, пей чай, раз пришла.
О л ь г а (неуверенно). Видишь ли... я не одна пришла. Такое совпадение, знаешь. Я уже во двор входила, гляжу, а он бежит...
Т а л а н о в. Кто бежит?
О л ь г а. Ну, этот, как его... Колесников! А с угла патрульные появились. Я его впустила...
Родители не смотрят друг на друга: каждый порознь боится выдать, что знает
об Ольге.
Он уйдет, если нельзя. Он минут через шесть... или десять... уйдет.
Т а л а н о в. Так зови его. Где же он сам-то?
О л ь г а. Видишь ли, он ранен немножко. Пуля случайно задела. Пустяки, плечо...
Т а л а н о в быстро уходит на кухню.
Мамочка, ничего не будет. Папа перевяжет ему, и он уйдет... домой. Я так прямо ему и сказала... Он понимает.
А н н а Н и к о л а е в н а. Посмотри мне в глаза, Оля. (Она приподняла за подбородок ее опущенную голову.) Ты у нас смелая и честная девочка, но ты... последняя. Федор не вернется. Отец стар. Несчастье убьет его.
Ольга порывисто целует ее в лоб. Т а л а н о в впускает К о л е с н и к о в а. Он в той же меховой, уже потрепанной куртке,
небритый, рука бессильно висит вдоль тела.
О л ь г а. Что с ним?
Т а л а н о в. Сейчас посмотрим. Оля, воду и тазик. За ширму. Стань у двери, Анна.
Беззвучная стремительная суета. Все на своих местах.
Пройдите сюда, на кровать.
К о л е с н и к о в (идя за ширму). Как нескладно все получилось. И спать вам не даю, да и нагрянуть за мною могут. Снег бы не подвел!
Т а л а н о в. Придумаем что-нибудь. Снимайте ваш камзол. (Уходит следом за Колесниковым.)
Сцена пуста. Дальнейший разговор происходит за ширмой. Льется и булькает
вода. Таланов моет руки.
Снимите совсем. Помоги, Ольга. Не торопитесь, вытяните руку...
Треск разрываемой ткани.
Здесь больно?
К о л е с н и к о в. Немножко... Тоже нет, только ноет. А как странно все это, Иван Тихонович! (Его интонация меняется в зависимости от степени боли при перевязке раны.) Я говорю, как странно: восемь лет мы работали с вами вместе. Я вам сметы больничные резал, дров в меру не давал, на заседаниях бранились. Жили рядом...
Он замолк. Упали ножницы.
Т а л а н о в. Спирт. Потерпите, сейчас закончим. Выше, выше... Бинт.
Потом из молчания снова возникает голос Колесникова.