Мари было тошно и спокойно, как во сне. И как во сне — что угодно, но только не удивление.
Тошнотворная нормальность происходящего.
В щеках покалывало: отливала кровь. Зала плыла и кренилась, как падающий на последних оборотах волчок. Бал, плечи дам, причёски, бакенбарды, ордена, фраки, веера, клоки музыки, смешки, голоса — всё распалось в пёстрый подвижный сор, без смысла и порядка. Сор, который можно смахнуть одним ударом ресниц. Проснуться.
Он стоял у колонны. Он смотрел на неё.
Её толкнули. В ухо крикнули: «Мазурка!»
Она отшатнулась. Кому-то отдавила ноги. Бессмысленно посмотрела. Вцепилась в веер.
«Я делаю не то. Надо отойти. Сесть с дамами».
Где же он?
Его заслонил высокий генерал. На плечах жирные золотые щупальца. Височки — под императора. Ну иди же, проходи скорей, болван!
Но болван остановился. Что ж? Ну?
Болван наклонился к её руке. Распрямился. Показал в улыбке зубы. Челюсти его смыкались и размыкались — он что-то говорил. Взял её под руку.
Мари очнулась.
— …И вот он я. Примчался, как ветер. К твоим ногам, — закончил, ведя её, Облаков, — веришь или нет.
— Удивительно, — ответила Мари. Она понятия не имела, что он ей сказал.
— Знаешь, да и нет! — оживлённо возразил Облаков. — Я знал, что покупаю. В каком-то смысле. Ты же помнишь ту вороную пару, что мне Крутов продал?
Его слова барабанили по слуху, как дождь. В животе был тугой узел. Мари шла и боялась, что сейчас реальность опять треснет. Возможно, прямо у неё под ногами.
— Что, прости? Здесь так шумно, — выдавила улыбку.
Перед ними то смыкалась, то размыкалась толпа.
А он всё стоял там. Глядел. На неё.
Толпа то скрывала его. То показывала. «Мазурка! — орал распорядитель. — Большой круг!»
— Я говорю: орловского завода. Обе лошади.
— Да. — Мари проглотила ком в горле. — Хорошие. Но почему такая спешка? Ты же думал приехать сюда неделей позже.
— Соскучился по тебе. Шучу. — Облаков улыбнулся. — Нет-нет, конечно, не шучу: соскучился. Но ещё и срочное дело. Поручение самого государя. Так что сама видишь, не жалел и вороных. Но оказались — чудные! Ба! — крикнул вдруг он. — Гляди, кто там. Вот так-так. А говорил, что затворник.
— Он — тебе? Вы виделись? Когда?
Она слегка покраснела. Но Облаков, похоже, не заметил:
— Бурмин! Бурмин!!!
Весело пробормотал:
— Ах, досада. Я почти уверен, он смотрел сюда. Видно, нет. Пошёл танцевать с княжной Несвицкой.
Похлопал жену по оцепеневшей руке. С радостью вдохнул шум бала:
— Не желаешь ли тоже потанцевать, дорогая?
— Я вообще думала улизнуть.
— Ну! — удивился Облаков. — А мороженое?
— Давно не была на балах, — улыбнулась Мари. — Привыкла: уложу детей — и сама спать. Теперь вот так глупо: всем весело, а у меня голова болит.
— Глупо! Согласен! Всё мы с тобой maman да papa. Давай хоть один вечер не будем родителями.
— А кем? — Мари с улыбкой бросила на мужа кокетливый взгляд («Он славный, он славный, он славный», — повторяла себе, чтобы отбросить за этот частокол мысли, от которых только пустое смятение).
— Кем захочешь. Или ты полагаешь, что танцевать с собственным мужем — слишком вульгарно? Но, к счастью, мы не в Петербурге. А в провинции на это посмотрят сквозь пальцы.
Мари засмеялась:
— Для мазурки ты, по крайней мере, болтаешь просто блестяще.
И он весело обнял её за талию.
Алина решила, что просто подойдёт к этому господину Бурмину поближе. Незаметно. Попробует послушать, о чём он разговаривает с другими. Но главное — как. И потом уж решит, как и что скажет ему сама.
Большую рыбу вытаскивают медленно.
Алина чуть не отпрянула, когда господин Бурмин резко к ней обернулся. И была приятно поражена решительной лёгкостью, с которой он повёл её в мазурку.
— Не окажете ли мне честь? Буду счастлив, если позволите восстановить свою репутацию в ваших глазах.
От изумления она не смогла выдавить ни слова, только кивнула, кладя ему на плечо руку с болтавшимся на запястье веером.
Выделывая па, поднимая и опуская руки, скользя вокруг кавалера в обводках, улыбаясь, наклоняя голову, подпрыгивая в антраша, она соображала, что бы это значило. Как он резко повернулся. Каким пустым был его взгляд. Ищущим. Каким торопливым — приглашение. Уж не схватил ли он первую попавшуюся даму? Но считать себя первой попавшейся Алина просто не могла.
— А полагали, что вы не танцуете, — улыбнулась своему странному кавалеру.
— Кто же?
— О вас говорят.
— Но вот он я — танцую.
Фигура мазурки сменилась. Пары напротив друг друга менялись партнёрами. Алина торопливо сунула руку молодому Шишкину. Тот ответил восторженной улыбкой. «Болван», — подумала Алина, улыбаясь в ответ. Через пару от них она заметила петербургскую даму. Та старательно глядела перед собой — но так, чтобы ненароком не поглядеть ни на кого в особенности: в никуда.
Алина обратилась к Шишкину:
— Вы производите впечатление человека наблюдательного.
— И на вас?
— Вы всех здесь знаете, — бросила между прыжками. — Кто эта дама?
— Которая?
— Вон та.
Но он и не глянул:
— В девичестве — графиня Ивина.
— Она замужем? За кем?
Но фигура сменилась. Алина снова подала руку Бурмину. Она видела, что первое впечатление, произведённое ею, не было восторженным. Но это скорее хорошо: восторженность внушала ей омерзение, ибо соседствовала с глупостью.
И всё же первое впечатление было хорошим. Алина понимала это по всем тем мелким знакам, которые по отдельности не значат ничего, но все вместе — значат многое. Он с удовольствием держал её за руку. Он с удовольствием обхватывал её талию. Он смотрел на неё. Он… Но тут музыка закончилась.
— К кому вы хотите, чтобы я вас подвёл?
— Вон сидит моя maman.
Вдруг её пальцы больно стиснуло. Алина вскинула глаза. Бурмин разжал хватку, он был смущён:
— Бог мой, простите великодушно, княжна.
Алина наивно хлопнула ресницами:
— За что?
И ласково, глядя в глаза, пожала его руку в ответ.
Княгиня Несвицкая просияла им открытой улыбкой. «Какие maman вставили хорошие зубы», — удовлетворённо отметила Алина. Ей вдруг стало важно, какое впечатление производит мать.
— Господин Бурмин. — Княгиня протянула для поцелуя руку. Заговорила просто и весело: — А я много о вас знаю, хоть и не приложила к тому никаких усилий. Мы принимаем по понедельникам и четвергам. Будем рады. Ах, ну вот, столько о вас слышала, что и забыла, что не знакомы. А теперь уж неловко искать, кто бы нас представил.
«Стерва умеет, когда хочет», — с улыбкой глядела Алина на мать, на Бурмина. А княгиня продолжала распускать своё обаяние — и даже казалась простой:
— Придётся предстать невежей. Ведь вы простите мне? Княгиня Несвицкая. Моя дочь Алина. Что ж, много ли веселилась, милая? — нежно обернулась к ней.
— Боюсь, кавалер из меня не слишком занимательный, — улыбнулся и Бурмин.
«А посмотрел — на меня», — отметила Алина. Тоже верный знак. Но действовать всё ещё следовало осторожно. И в ответ улыбнулась матери:
— Было весело.
Княгиня взяла дочь под руку, спохватилась вполне натурально:
— Так господин Бурмин… Мы будем рады. Приходите.
«На старую дрянь в некоторых вещах всё же можно положиться», — одобрила Алина.
Попрощавшись с неинтересной ему княгиней Несвицкой и столь же неинтересной ему дочерью, имени которой он не запомнил, Бурмин тут же двинулся прочь.
Боль в суставах пригвоздила его на месте. Он переждал удар боли. Посмотрел вниз на свои руки. Растопырил пальцы. Глянул на люстры, с которых валил душный жар. На чернильные окна, в которых отражалась гремящая зала. Сжал кулаки. Время ещё было. Но не много. Он стал торопливо искать глазами выход. Блеснули ливреи лакеев у двери. Бурмин поспешил туда.
— Бурмин! — Облаков шагнул быстрее. И оказался ровно перед ним.
— Облаков. — Бурмин улыбнулся («Главное, не смотреть на… Она наверняка поблизости. Смотреть ему в глаза. Не смотреть…»). Попытался обойти.
Но Облаков уже обнял его, похлопал по спине. Пришлось сделать то же самое. Облаков не сводил с него ласкового взгляда.
— Мой милый друг. Вот так запросто столкнулись на бале. А кумушки здешние болтают, будто ты… — Но он опомнился, осёкся, перепрыгнул на другое: — Как славно. Утром встретились, вечером увиделись. Не могу желать лучше!
От его радости Бурмину некуда было спрятаться:
— Середину я бы предпочёл выкинуть.
Он чувствовал, что его ведёт. Что голоса как бы отстают от шевелящихся губ. Что запахи становятся отчётливее, подробнее, гуще. Уже мерцала под ногами пропасть. Но так же внезапно приступ прошёл. До следующего. Которого недолго было ждать.
— Да, ужасное происшествие. — По торопливому тону Облакова было видно, что середину дня он тоже вспоминать не хотел бы. — Да бог с ним. Я так рад. Ты здесь. Всё как раньше.
Оба знали — не всё. Поэтому Облаков говорил и краснел, в глазах его металось смущение. Оба знали почему. Бурмину стало жаль его: «В конце концов, он-то в чём виноват?» Ответил искренне:
— И я. Рад. Как глупо, что мы не виделись столько времени. Я очень-очень тебе рад. И вашей свадьбе. Искренне поздравляю. Хотя с опозданием. Ничего не желал и не желаю больше, чем видеть ваше счастье.
— Да? — Облаков растерялся, просиял — как человек, которому долго тянули и наконец вырвали больной зуб:
— Мари! Мари! — оглянулся. Схватил, притянул её за руку.
— Господин Бурмин, — улыбнулась, протянула руку она. В отличие от мужа — без какого-либо смущения, чувства неловкости, сомнений.
«Как будто ничего не было», — неприятно поразился Бурмин.
— Очень рада. А я вас видела.
— Вот как?
— В мазурке. У вас была прелестная дама.
— Княжна Несвицкая.
— Очень мила. Настоящая красавица.
Бурмин не ожидал, что её спокойствие так заденет его. Потому что не ожидал спокойствия. Всё что угодно — гнев, страх, стыд, досаду — только не спокойствие. «Значит, ничего и не было? Тогда».