— Благодарю за позволеніе, — гордо возразилъ Чарльзъ.
— Не за что, — замѣтилъ Филиппъ:- тебѣ бы не мѣшало слушаться другихъ, а не меня.
— Я тебѣ вотъ что скажу, — отца я всегда готовъ слушаться; но орудію капитана Морвиля кланяться не стану.
— Довольно мы наговорили сегодня колкостей, — спокойно сказалъ Филниггъ, и подалъ ему руку, чтобы отвести его наверхъ. Чарльзу этого до смерти не хотѣлось, но въ гостиной нослышались голоса неожиданно пріѣхавшихъ гостей, и ему нужно было поспѣшить убраться отъ нихъ.
— Есть люди, которые вѣчно являются тамъ, гдѣ ихъ не нужно, — проворчалъ онъ сердито, и оперся на руку кузена.
— Сегодня съ тобой говорить нельзя, Чарльзъ, — сказалъ Филиппъ:- но дѣлать нечего, для очищенія совѣсти, я вотъ что тебѣ посовѣтую. Берегись, не разжигай любви между Эмми и Гэемъ.
— Самъ берегись ты своихъ словъ! крикнулъ больной, весь вспыхнувъ отъ негодованія, и бросился впередъ; нетерпѣливое движеніе, которое онъ сдѣлалъ, чтобы вырвать свою руку отъ Филиппа и опереться на костыль, измѣнило ему; костыль упалъ, онъ рукой хотѣлъ схватиться за перила, не успѣлъ и готовъ былъ грянуться внизъ по всей лѣстницѣ, если бы Филиппъ не стоялъ близко. Тотъ вытянулъ ногу, чтобы загородить Чарльза, самъ откинулся назадъ и принялъ всю тяжесть падающаго тѣла на свою грудь. Затѣмъ, поднявъ больнаго на руки какъ ребенка, онъ снесъ его въ уборную. На стукъ паденія брата Эмми прибѣжала изъ своей комнаты; отъ ужаса она не могла выговорить ни одного слова, и успокоилась не ранѣе, какъ когда увидѣла брата на диванѣ и убѣдилась, что онъ не ушибся. Чарльзъ и не подумалъ поблагодарить Филиппа за видимое свое спасеніе, а тотъ, увѣрившись, что дурныхъ послѣдствій отъ паденія нѣтъ, приписалъ всю эту выходку взрыву желчнаго характера больнаго, и ушелть къ себѣ.
— Калѣка! настоящій калѣка! твердилъ грустно Чарльзъ, оставшись глазъ на глазъ съ Эмми. — Могули я быть кому нибудь полезенъ, если я не смѣю погорячиться, заступаясь за сестру, безъ того, чтобы не рисковать сломать себѣ шею въ глазахъ надневнаго фата, который смѣлъ выразиться дерзко на ея счетъ!
— Тсъ! не говори ничего! быстро замѣтила Эмми, потому что въ эту самую минуту Филиппъ очутился подлѣ нихъ: онъ принесь костыль, упавшій на лѣстницѣ. Поставивъ его на мѣсто, онъ вышелъ.
— Пусть слушаетъ! продолжалъ Чарльзъ. — Тяжело имѣть здоровую голову и больныя ноги! Будь я не калѣка, не то бы дѣлалось въ домѣ. Ужъ я давно слеталъ бы въ С.-Мильдредъ, разузналъ бы всю исторію, и Филиппъ держалъ бы у меня языкъ за зубами. Я ему показалъ бы, что значитъ важничать въ чужой семьѣ. Да, что тутъ толковать!… Диванъ этотъ — онъ стукнулъ по немъ кулакомъ — моя тюрьма, я несчастный калѣка, и на меня никто не обращаетъ вниманія!
— Полно, Чарли! Перестань, я слышать этого не могу. Вѣдь ты знаешь, что это неправда, — сказала Эмми.
— Какъ неправда? Я кричалъ дотого, что охрипъ, доказывая имъ всю ихъ несправедливость противъ Гэя; каждый благоразумный человѣкъ согласился бы съ моими доводами, а они на вершокъ не подались впередъ. Филиппъ просто съ ума свелъ нашего отца, передавая ему сплетни своей сестры. Я убѣжденъ, что все это она сама выдумала.
— Не можетъ быть. Она на это не способна! возразила Эмми.
— Какъ? и ты, значитъ, повѣрила ея росказнямъ? сказаль Чарльзъ:- вотъ меня что бѣситъ! Мало того, что Филиппъ заставляетъ отца плясать по своей дудкѣ, нѣтъ, онъ и сестеръ-то у меня сбилъ совсѣмъ съ толку!
— Филиппъ скоро ѣдетъ за границу, — замѣтила крошка Эмми, стараясь какъ нибудь успокоить бѣднаго.
— Давно пора! Авось, отецъ тогда опомнится. Только бы они теперь не довели Гэя до отчаянія!
— Нѣтъ, онъ не упадетъ духомъ, я увѣрена, — тихо проговорила Эмми.
— Дай мнѣ бюваръ. Я сейчасъ къ нему напишу, сказалъ Чарльзъ. — Пусть онъ знаетъ, что Филиппъ не всѣми нами помыкаетъ.
Сестра полала ему все нужное для письма, а сама усѣлась разбирать садовыя сѣмена; мать посовѣтовала ей нарочно заниматься самой мѣшкотной работой, чтобы отвлечь свои мысли отъ тяжелаго горя.
— Эмми, что мнѣ написать Гэю отъ тебя? спросилъ вдругъ Чарльзъ, оканчивая письмо.
— Слѣдуетъ ли мнѣ переписываться съ нимъ? робко спросила она.
— Что-о? Ты не имѣешь права сказать ему, что не считаешь его негодяемъ? Это интересно, — насмѣшливо замѣтилъ братъ.
— Но папа запретилъ….
И Эмми заплакала.
— Пустяки какія. Папа самъ согласился на вашу свадьбу, а теперь онъ находится подъ чужимъ вліяніемъ и говоритъ другое. Что-жъ тутъ за бѣда? Каждая, на твоемъ мѣстѣ, приписала бы что-нибудь Гэю.
— Нѣтъ, — возразила Эмми. — Я чувствую, что я не должна этого дѣлать.
— Глупая! ты такая же дрянь, какъ всѣ. Гэя преслѣдуютъ, клевещутъ на него, оскорбляютъ его всячески; ты знаешь, что одно твое слово можетъ спасти его отъ гибели, а онъ погибнетъ непремѣнно, если мы всѣ отъ него отречемся, и вдругъ отказываешься черкнуть къ нему одну строчку. Хороша же твоя любовь! Ты вѣрно не хочешь ужъ больше видѣть Гэя и вѣришь всей этой чудовищной клеветѣ. Я ему такъ и напишу!
— Чарльзъ, Чарльзъ! Какой ты жестокій! рыдая сказала Эмми. — Гэй никогда не похвалилъ бы меня за непослушаніе. Я знаю, онъ мнѣ и безъ того вѣритъ. Не уговаривай меня, голубчикъ братъ, я не выдержу; лучше отпусти меня, въ мою комнату, я не могу смотрѣть на твое письмо! И Эмми, закрывъ лицо платкомъ, выбѣжала вонъ.
Изъ оконъ ея спальни, выходившихъ на большой дворъ, Эмми увидѣла картину, еще сильнѣе надорвавшую ея сердце. Уильямъ собрался въ дорогу и Делорена, совершенно осѣдланнаго, вывели изъ конюшии. Вся прислуга Гольуэля высыпала на дворъ, чтобы проститься съ грумомъ сэръ Морвиля. Делорена уводили въ Рэдклифъ.
— Чарли! Чарли! Делорена уводятъ! закричала Эмми, прибѣжавъ снова къ брату въ слезахъ, и тутъ-то ей захотѣлось исполнить желаніе Чарльза, хотя нѣсколькими словами, приписанными къ Гэю, утѣшить свое горе, но нѣтъ — сила воли побѣдила сердце, и она выдержала характеръ, послушалась отца.
Скрывшись въ своей комнатѣ, бѣдная молодая дѣвушка бросилась на постель, спрятала голову въ подушки и, заливаясь слезами, повторяла:
— Онъ никогда больше не вернется, никогда, никогда!
Лора нашла ее въ этомъ положеніи нѣсколько времени спустя. Она тихо опустилась подлѣ сестры на кровати и ласками старалась успокоить ее.
— Душа моя! не тоскуй! говорила Лора:- онъ не стоитъ тебя.
— Не стоитъ? какое право ты имѣешь такъ говорить? сказала Эмми, гордо поднявъ свое заплаканное личико. — Онъ ни въ чемъ не виноватъ, онъ ничего дурнаго не сдѣлалъ!
— А ты слышала, что Маргарита и Филиппъ говорятъ? Ты не вѣришь имъ? А что онъ сказалъ про папа? Развѣ это хорошо?
— Лора! Онъ вспылилъ; я увѣрена, что онъ самъ теперь жестоко раскаевается. Папа простилъ бы его, непремѣнно, если бы только не было этой исторіи съ деньгами. Боже мой! хотя бы поскорѣе все разъяснилось! въ отчаяніи говорила Эмми.
— Къ этому приняты всѣ мѣры, — сказала старшая сестра. — Папа написалъ къ мистеру Уэльвудъ, а Филиппъ поѣдетъ за справками въ Оксфордъ и С.-Мильдредъ.
— Когда? спросила Эмми.
— Когда учебный курсъ начнется. Теперь Филиппъ ѣдетъ путешествовать на двѣ недѣли, передъ походомъ въ Ирландію.
— Надѣюсь, что тогда все уладится, — сказала Эмми. — Письма ничего не сдѣлаютъ, нужны непремѣнно очныя ставки.
— Я убѣждена, что Филиппъ разъяснитъ все дѣло. Положись на него, Эмми, онъ очень заботится о твоемъ счастіи.
— Что ему за дѣло до меня? краснѣя спросила Эмми. — развѣ онъ знаетъ о нашей помолвкѣ? Вотъ бы я чего не желала!
— Напрасно, другъ мой, — возразила Лора: — ему можно смѣло довѣрить всѣ наши семейныя тайны. Филиппъ заботится о тебѣ не хуже другихъ. Считай его, Эмми, однимъ изъ нашихъ близкихъ, — заключила она, дѣлая удареніе на послѣднемъ словѣ.
Эмми ничего не отвѣтила. Лорѣ это не понравилось.
— Я знаю, ты сердишься на него за то, что онъ папа все разсказалъ, — замѣтила она сестрѣ:- но это неблагоразумно, Эмми. Онъ иначе поступить не могъ, имѣя въ виду твое счастіе и пользу Гэя.
Тонъ голоса Лоры дотого нааомнилъ Филиппа, что это непріятно подѣйствовало на Эмми; она долго молчала и, наконецъ, грустно замѣтила:
— Я его не осуждаю. Онъ долженъ былъ сказать папа, но слѣдовало бы вести все дѣло не такъ жестко, какъ онъ повелъ.
Съ этого дня вся семья Эдмонстоновъ начала ухаживать за Эмми, какъ за больнымъ ребенкомъ. Отецъ въ особенности часто ласкалъ ее. называя ее своей «золотой дочкой», но объ Гэѣ не поминалъ ей ни слова изъ опасенія разстроить ее. Мать, видя, что Эмми молчитъ, вообразила, что она покориласъ волѣ отца, и старалась уже не растравлять раны ея сердца разговорами о прошломъ. Чарльзъ одинъ воевалъ и бранился, говорилъ отцу въ глаза, что онъ «разбилъ сердце своей дочери», называлъ его жестокимъ, несправедливымъ и вывелъ, наконецъ, мистера Эдмонстона изъ терпѣнія. Тотъ жаловался всѣмъ и каждому, что родной сынъ называетъ его тираномъ и нарушаетъ миръ всего дома своими сценами. Эмми одна молчала, молилась и ждала. Мысль, что судьба ея и Гэя въ рукахъ всевѣдущаго Господа, передъ Которымъ раскрыты всѣ тайны человѣческаго сердца, эта мысль, поддерживала въ ней надежду, что, рано или поздно, Гэй оправдается и она будетъ принадлежать ему. Мистеръ Уэльвудъ, на запросъ мистера Эдмонстона, прислалъ самый лестный отзывъ объ Гзъ, говоря, что обвинить его воспитанника въ безпорядочной жизни нѣтъ никакой возможности. На счеть круга знакомства сэръ Морвиля, онъ отозвался такъ, что Гэй ѣздитъ иногда по приглашенію на обѣды и вечера въ С.-Мильдредъ и къ другимъ сосѣдямъ, а чаще всего бываитъ у мистриссъ Гэнлей и у полковника Гарвуда. Послѣднее имя дало Филиппу право поддержать свое прежнее мнѣніе и письмо Уэльвуда принесло, такимъ образомъ, не много пользы Гэю.
Самъ Гэй прислалъ Чарльзу самый сердечный отвѣтъ и искренно благодарилъ его за довѣріе и сочувствіе къ себѣ. Онъ обѣщалъ современемъ объяснить ему всѣ тѣ темныя обстоятельства, которыя въ настоящую минуту кладутъ такую тѣнь на его доброе имя. На счетъ рѣзкихъ своихъ выраженій объ опекунѣ и Филиппѣ, онъ писалъ слѣдующее: