— Эх, Родька, Родька! — всхлипнула, наконец, она. — Пропали мы с тобой!
Оба щенка понурили головы. Но тут, словно из-под земли, послышался скрипучий голос:
— Безволосые несмышленыши, ничего не понимающие в травле!
— Ой, да это же хозяин станции! — догадалась Ежевика. — Дедушка, дедушка барсук, пусти нас к себе!
— Вот еще, стану я пускать всякую мелочь! Да и не барсук я вовсе, а енот. Впрочем, так уж и быть, помогу я вам… но только советом. — Воспрянувшие, было, духом щенки снова понурились. — Вот что, дети мои: запомните: когда дело идет о твоей жизни, все приемы хороши. И потому… задери на нее лапу, малыш!
Ход был беспроигрышный. Сильный запах собачьего «послания» несомненно собьет хердеров с толку, и они помчатся за Ежевикой, которая им совсем не нужна — и ничего они ей не сделают.
Но… Если бы собаки могли краснеть, то Родя стал бы похожим на вареного рака. Мало того, что ему предлагали поднять лапу на живое существо, хуже того — на подружку, самое ужасное заключалось в том, что он… еще и не умел этого делать, а, как все щенки, просто приседал. Совсем как девчонка.
— Я не умею… — пристыженно прошептал он.
А тем временем злое ворчание и противный запах из пастей хердеров все приближались, и все тише слышалось рычание сражающегося Алекса. Выхода не было. Родя изо всех сил уперся тремя лапами в землю, опираясь боком на стенку лабиринта, и уже совсем готов был пустить струю… как вдруг со стороны леса послышалось что-то невообразимое.
Глава одиннадцатаяВ плену у поющей стаи
Это был даже не шум, не рев, а казалось, будто бурлит вода в гигантском котле. И через несколько секунд этот поток обрушился на дерущегося с последним хердером Алекса, на Ежевику, на Родю, и на их неистовых преследователей.
Что стало с ними, Родя даже не успел понять, потому что его самого словно подхватило мощной волной и понесло вперед.
Он мчался что есть духу и только спустя некоторое время сумел понять, что несется в своре крупных пегих псов. Они бежали ураганом, и каждый пел свою песню на свой, особенный лад.
Кто звенел гитарой, кто заливался фортепьяно, кто ревел, как труба, а кто-то резал уши скрипкой.
Лапы Роди, и без того уже сбитые, теперь оказались совсем изранены и кровоточили. Он бежал только из гордости да еще потому, что сзади на него напирал огромный пес с луженой глоткой.
— Го-го-го! Ту-ту-ту! Варом варите, ребятки! — иногда взвывал он, и свора снова ускоряла бег.
Наконец, они вынеслись в длинную ложбину и разом остановились. Родя рухнул во влажную траву и вытянул лапы. Все казалось сном, да он и действительно мгновенно уснул, не в силах ни о чем думать. Ему снилась мама Виа Вита, которая ласково лизала ему нос и глаза, убирая попавшую на прогулке пыль.
Но пробуждение оказалось совсем не таким приятным.
Вокруг стояло семь пегих собак во главе с тем самым крикуном, что подгонял его. За ними в самых разных позах сидело и лежало еще несметное количество псов. Как заметил Родя, все они, хотя и были чем-то похожи, имели разную окраску и размеры.
— Ну, что, проснулся, легаш? — ощерил острые клыки вожак. — Эк мы тебя заполевали — чисто красного зверя.
«Это он опять, наверное, на каком-то своем языке говорит, — вздохнул про себя Родя. — Только один научишься понимать, тебе раз — и другой подсовывают! И как мне теперь с ними разговаривать?»
Впрочем, хотя новые знакомцы выглядели и угрожающе, вели себя мирно, не то, что хердеры. К тому же, они тоже явно были охотничьи, что вселяло в Родю надежду на мирный разговор.
— Я — ирландский сеттер Рёдмиран Ибсен, — начал он, осмелев.
— Мой отец Честер фон Бреннеке, сын Патуа фон Малепартуса…
— Да замолчи ты со своими малепартусами, — оборвал его вожак. — Будь проще, парень. Ты не на выставке. У нас, гончих, все куда обыкновенней. Я, например, Шумило. А это Бушуй, а эти — Гром, Запевка… да ладно, всю нашу братию не перечислишь.
«Какие странные имена», — подумал Родя, однако вежливо хакнул в ответ.
— А я…
Но вожак опередил его.
— Короче, будешь зваться Сёмкой. И хлеб свой будешь отрабатывать честно.
— Какой хлеб? — Удивился Родя. — Я хлеб не ем, мне мама всегда говорила, что для собаки хлеб ужасно вредно…
— Ты, парень, видно, не понимаешь, что не у мамки под грядкой, а в плену, — вмешался в разговор Бушуй, одноглазый и полуседой пес. — Тут порядки — не как там у вас в Хундограде. Вы, городские, совсем разбаловались. У нас на деревне все проще. Мы тебя заполевали, и потому будешь нам теперь служить разведчиком.
— Разведчиком?
— А то как! Нюх у вас, легашей, тонкий. Волка, говорят, за три версты чуете, вот нам и послужишь. Будешь лису, волка да рысь приискивать. И, смотри мне, не врать! — При одной мысли о рыси Роде стало не по себе, но он постарался не подать вида. — А ходить с тобой будет вот эта выжловка, Задорка. Чтоб не сбежал ненароком.
Родя покосился, но вид ладной Задорки с длинными и рыжими, как у него самого ушами, успокоил его.
— Всем устраиваться на ночь! — протрубил Шумило, и огромная свора послушно завозилась, выбирая место и положение поудобней.
— А как называется ваша деревня? — осторожно спросил Родя у прилегшей рядом выжловки.
— Хундендорф, — зло гавкнула она и отвернулась.
— Хундендорф, — эхом вздохнул Родя и приткнулся к горячему боку Задорки. Голубые звезды висели низко, вкусно пахло клевером, и он подумал, что плен — это не так уж и плохо.
Глава двенадцатаяБолотные фиалки
Но на самом деле плен оказался совсем не праздником, как представилось Роде в первую ночь.
Каждое утро Задорка поднимала его ни свет ни заря и гнала в далекое поле или в густой лес. Тонкий сеттериный нюх, настроенный на птицу, страдал от грубого запаха зверей. Подушечки лап, не приспособленные к ходьбе в лесу, болели. К тому же, Задорка оказалась очень молчаливой, и Родя слышал от нее только короткие команды. Да и те он научился понимать не сразу.
— Натекай! — Провывала она. — В кубло! Иди по сакме!
Родя терялся, сбивался и получал хорошую трепку. Из-за такого непонимания он сначала даже чуть не умер с голоду. Каждый вечер Задорка грозно кричала ему «Дбруц!», и он робко съеживался. И только через неделю выяснилось, что таким окликом гончих зовут к еде.
Да и все остальное оказалось вполне простым: натекать означало нападать на след, кублом звалось логово зверя, а сакмой — вонючий след волка.
Спасало Родю только замечательное чутье, о котором, конечно, не могла мечтать ни одна гончая. За него Шумило и Задорка прощали ему ошибки и удивительную, на их взгляд, тупость.
С Родей свора стала жить припеваючи, потому что ни одна охота не пропадала впустую. К чужаку постепенно привыкли, не обижали, но самому ему с каждым днем становилось все тоскливей.
Где Ёжа? Что стало с Алексом? Неужели хердеры их все-таки поймали? А родители, наверное, давно забыли его и завели себе новых щенков. Но, главное, как теперь добраться до заветного луга?
Несколько раз под видом охоты Родя пытался уйти в сторону дома, но каждый раз его ловила бдительная Задорка.
И все-таки однажды под утро, когда собаки спят особенно крепко, а запахи растений необычайно сильны, его разбудило осторожное покусывание прута. Родя осторожно втянул воздух и в густом аромате ночной фиалки различил родной запах Страшного Зверя Ежевики. Умница Ёжка старательно вывалялась в этом, самом пахучем ночном цветке, чтобы сбить с толку гончих.
Ловко виляя длинным тельцем и мотая ушами, она дала ему знать, чтобы завтра он постарался попасть на болото, где растут фиалки, и так же неслышно, как появилась, снова скрылась в предрассветном тумане.
В это утро Родя искал зверя с особенной ловкостью и убедил Задорку, что в самом центре Поганого болота сейчас разместилось кубло одинца — одинокого матерого волка.
— Так уж и на болоте? — фыркнула Задорка.
— Разве я когда-нибудь ошибался? — высокомерно задрал хвост Родя. — Говорю тебе, на самом болоте. Не веришь, сейчас сам пойду и проверю.
— Иди, иди, — разрешила Задорка, а сама подумала: «Да хоть бы сожрал его этот одинец! Надоел хуже горькой редьки! Только таскайся за ним, а сама уже забыла, как и зверя гоняют!»
Задорка села на краю болота и принялась с упоением грызть вкусную можжевеловую ветку. Древесина ее, как известно, выгоняет из собачьих внутренностей всякую заразу.
Родя же, легко ступая с кочки на кочку, стал красться по болоту. Погони он не боялся: болото не выдержит веса взрослой гончей. Да будь он и сам чуть постарше — провалился бы, а пока и ему, и Ёжке дорога туда открыта.
Он шел на запах фиалок и действительно в одном особенно густом их кусте увидел черные бусины Ёжкиных глаз.
Они радостно облизались. Затем, после нескольких первых радостных мгновений Родя вдруг забеспокоился.
— Времени у меня мало, — поспешно проурчал он. — Алекс жив?
— Жив, жив! Мы уже неделю бродим около и гадаем, как тебя вытащить.
Родя насупился.
— Не выпустят они меня.
— Просто не выпустят, а если устроить все так, как придумал Алекс, то можно попробовать. Ты ведь учился в школе, а они тут все самоучки, так что все должно получиться. Только ты ничего не бойся, будь умницей, не теряйся — и все обойдется. А главное — никак не показывай, что нас знаешь!
Глава тринадцатаяИспытание
Вернувшись, Родя сообщил, что одинец умер от старости, и чтобы сменить тему, побыстрей натёк на след двух лисовинов. Все были довольны, и ничего не подозревающая свора, как обычно, спокойно расположилась на ночь.
Но против всяких обыкновений на следующее утро долину гончих огласил зычный бас.
Сердце Роди отчаянно заколотилось: это был голос Алекса.
И действительно старый бульмастиф важно шел через расступавшихся псов, направляясь прямо к Шумиле. За Алексом семенила Ежевика.