— Такой ветрище, что нас может сдуть к чёртовой матери, — согласился Кемизов. — Что предлагаешь?
— Аркви, — позвал я. — Присоединяйся к нам, пожалуйста.
Подошёл Аркви, и я продолжил:
— Слушайте, мы должны разделиться на группы и обвязаться верёвками.
— Хм, — проговорил Кемизов. — С одной стороны, ты, конечно, прав, с другой, а что, если одна лошадь с повозкой припасов угодит в пропасть? Она утянет с собой всех остальных!
— Нам надо разделить свои силы равномерно, — сказал я. — В каждом обозе должен быть маг земли. И наши тохарские скакуны всё-таки не чета вашим коняшкам. Эти могут вытащить весь обоз.
«Ну что опять я? — мысленно проговорил мне Резвый. — Ну вот, чуть что сразу Резвый. Почему ты не можешь как-то иначе рассчитывать безопасность?»
«Резвый, — сейчас я говорил без доли иронии, — не бухти. Сейчас мы — часть экспедиции. Причём тохарской. А тохары своих не бросают».
Отец и Аркви посмотрели на меня. Артур осматривал всю нашу небольшую процессию, состоявшую на данный момент из девятнадцати человек.
— Ну да, — сказал он. — По шесть-семь человек плюс телеги с припасами. Давайте так и поступим.
И вот мы разделились на три группы. Первую вёл мой отец, вторую возглавлял Аркви на Рыжем. Я же шёл во главе третьей группы. Рядом со мной в одной связке шёл и Артур Кемизов. Его сын был в первой связке.
И вот такими почти караванами, где наши тохарские скакуны шли впереди, мы и двинулись дальше. Все припасы были надёжно привязаны к одноосным телегам, и мы шли, не торопясь, ощупывая, что называется, ногами практически каждый метр. Хотя, конечно, мы в третьем караване старались просто ступать в следы первых двух.
— Нет, я всё-таки не понимаю, — вещал мне Резвый. — Почему я должен заботиться о вот этих вот тупых кобылах, которые шагают за мной дальше?
— Ты заботишься не о тупых кобылах, — сказал я, — а обо всех. В конце концов, слушай, ты — демон, ты сильный, ты прям лучше всех, поэтому тебя поставили на самое ответственное место.
— Ну что, ну да, я — демон, ну я, блин, сильный. И что? Мне вообще во льдах не нравится! Вот если вдруг что, я тебе чем, блин, зубами что ли буду вгрызаться? Чем я там проплавлю это всё? Оно ещё скользкое всё станет…
Но говорил он это всё мысленно: вслух бы он даже не смог открыть рот, потому что буран был такой силы, что мгновенно натолкал бы ему полную пасть снега. Мне пришлось надеть специальные очки, чтобы хоть что-то видеть. Резвый не преминул возмутиться и этому факту: мол, ему приходится идти вообще вслепую, а я хоть что-то вижу.
Но делал он это всё, конечно, не слишком раздражающе. Иначе бы уже поплатился за это. В какой-то мере его постоянное бухтение было признаком нормальности и постоянства посреди бурана.
Тем временем снег уже падал просто непрерывной стеной, а ветер превращал эту стену в движущуюся, постоянно пытающуюся не пустить нас, отбросить обратно, мол, возвращайтесь туда, откуда пришли! Но мы шаг за шагом пробивали эту снежную стену и шли к нашей цели.
Разумеется, в таких погодных условиях стоянки нужно было делать гораздо чаще, чтобы дать возможность людям согреться. К счастью, таверны, подобные той, в которой мы останавливались на ночлег, встречались здесь довольно часто — примерно через каждые шесть-семь, иногда десять километров. Но последнюю мы прошли не так давно, и я переживал, что следующая встретится нам ещё нескоро.
А люди, следовавшие в караване за нами, уже очень сильно замёрзли. Впрочем, я полагал, что и в остальных караванах ситуация подобная. Отец это понимает и свернёт в ближайшую пещеру, как только будет такая возможность, чтобы переждать самый пик бурана.
И тут со мной заговорил Резвый по мысленной связи. Причём голос его был не столь недовольный, как обычно, а казалось, немного испуганный.
— Рыжий передаёт, что там дальше под ногами очень сильно хрустит. Такое ощущение, что они идут не по каменной плите, а по чему-то очень-очень хрупкому. Как будто по стеклянной поверхности. Мне как-то боязно, — добавил Резвый.
— Ты чего, Резвый? Трус, что ли? — спросил я.
— Я не трус, но я боюсь, — ответил на это Резвый. — Мне, понимаешь ли, жить охота. У меня хозяин только-только разговаривать со мной начал. И что? Всё, молодым в пропасть? Моих косточек даже не найдут.
— Какие там косточки? — я пришпорил Резвого. — Ты превратишься в факел и выскочишь из любой ситуации! Что ты мне рассказываешь?
А тем временем под ногами Резвого действительно появилась какая-то трещина, после которой поверхность стала совсем другой, она на самом деле хрустела, словно копыта с подковами проламывали некую хрупкую субстанцию, которая держалась из последних сил.
Я показал Артуру ладонь, что означало: снижаем скорость, идём аккуратнее. Резвый попытался принять поближе к скале — так ему было не настолько страшно, но там поверхность оказалась ещё более хрупкой.
Его копыта стали проваливаться чуть ли не по колено. Он вернулся на тропу, но там ситуация была немногим лучше. Хуже всего приходилось тем лошадям, которые шли за нами. Жеребец Кемизова ещё как-то проходил, а вот следующая за ним лошадь уже периодически застревала. Её копыта проваливались по колено прямо на тропе. А лошадь, шедшая последней с повозкой, вообще несколько раз уходила вниз почти по пузо, и мы вытягивали её все сообща. Таким образом мы преодолели примерно пятнадцать метров.
После этого снова была трещина, за которой вроде бы вновь была устойчивая плита. Я глянул направо и, в сплошной снежной пелене, кажется, увидел пропасть. Возможно, тут была плита у нас под ногами, но её унесло какой-то лавиной. И вот теперь… но думать об этом не хотелось. К счастью, мы с Резвым уже были на уцелевшей плите.
Следом за нами сюда же вышел Кемизов и ещё двое всадников за ним. Но долго радоваться этому обстоятельству у нас не получилось, потому что раздался оглушительный хруст, и две лошади с всадниками и лошадь с припасами рухнули в пропасть вместе с отколовшимся куском льда. Да, никакой плиты на этом месте просто не было. Её, видимо, уже давным-давно унесло в пропасть, а вместо неё намёрз слой льда, который, в конце концов, не выдержал нагрузки и рухнул под тяжестью нашей группы.
Нас потащило назад.
— Резвый, тянуть! — прорычал я.
— Да, я тяну, тяну! — с хрипом откликнулся конь. Он всё ещё оставался в обличие животного, но его жилы вздулись, а мышцы под шкурой напряглись. Но он всё равно не мог вытащить трёх лошадей и припасы, несмотря на то что ему помогал жеребец Кемизова и ещё две лошади, успевшие перебраться на каменную плиту.
Подковы скользили по намёрзшему на каменную плиту льду. Крайняя к провалу лошадь уже повисла над пропастью и рисковала рухнуть туда вслед за уже висящими.
Резвый хрипел и изо всех сил пытался вытащить огромный вес. Но даже его демоническая натура помогала тут не особо.
И тогда он полыхнул. Я почувствовал, как силы прибавилось. Теперь главное — чтобы не перегорела верёвка, которой мы были связаны. Впрочем, понадобилось совсем немного времени, чтобы рвануть вперёд.
Горящий конь стал потихоньку вытаскивать висящих внизу лошадей, их всадников и повозку. Тем временем уже сообразил, что к чему, Кемизов, и создал под последней лошадью что-то вроде небольшой каменной платформы. Она стала работать, как своеобразный лифт, подцепив болтавшихся над пропастью.
Совместными усилиями они поднапряглись и смогли вытащить всех тех, кто оказался без почвы под ногами. И после этого Резвый снова стал собой.
— Вот так лучше, — шептал он. — Вот так теплее.
Я понимал, что вопросы со стороны людей Кемизова ко мне могут возникнуть, а может быть, и нет, потому что здесь и сейчас все знали про тохарских скакунов — это не было таким уж секретом.
— Ну что? — сказал я, слезая и обходя всех тех, кого вытащили. — Все живы?
Со всеми всё было в порядке. Лишь лошадь, которая тащила припасы, ободрала об острый край льда себе ногу. Мы сразу же обработали рану и поспешили дальше.
Я думал, что, возможно, именно так и пропал в небытие разведчик Гордей. Но почему он не крикнул? Почему не предупредил, что близок к гибели?
«Ладно, — решил я. — Сейчас это не столь важно». Самое главное сейчас было найти укрытие, чтобы люди не замёрзли насмерть в этом снежном аду. Казалось, ветер не только не собирался стихать, но, наоборот, расходился, закручивался вихрями, практически снежными смерчами, грозя оторвать наездников от их лошадей.
Но мы шли и шли. Найти укрытие вышло только ещё минут через двадцать. Да, мы шли очень медленно. Я не знаю, сколько мы преодолели за это время — километр, семьсот метров, — но, в конце концов, я увидел, как тёмное пятно, что я постоянно видел перед собой сквозь практически сплошную белую пелену, которое на самом деле было повозкой второго каравана, вдруг повернуло в сторону скалы. Это означало, что мой отец, идущий во главе первого каравана, нашёл укрытие.
Я очень сильно надеялся, что мы попадём в таверну, подобную той, где мы провели ночь. Там было невероятно уютно, как-то совсем по-домашнему. Но моим надеждам не суждено было сбыться.
Даже не подъехав к арке входа, я уже почувствовал, что что-то не так. Более того, первые два каравана столпились сразу за этой аркой, и у нас было совсем немного места, чтобы забиться всем остальным. Пришлось даже потеснить людей, зашедших раньше, чтобы все наши лошади влезли.
Я соскочил с Резвого и прошёл к отцу.
— Что такое? — спросил я, но сам уже понимал.
Во-первых, тут было темно, но не так темно, как в прошлом нашем месте отдыха. Тут было мрачно. Я зажёг на руке огонёк, но тьма вокруг как будто съедала этот свет.
— Чувствуешь, да? — ответил мне отец. — Здесь очень нехорошо.
Да, все это чувствовали. Какую-то отвратительную атмосферу неприязни. Такое бывает в некоторых помещениях, когда чувствуешь неприкрытую враждебность к себе. Так было и тут, но снаружи завывал буран, а вход буквально заносили целые сугробы, витающие в воздухе.