— Он один из немногих, кто вполне может понять, кто перед ним. Я не против Волкова. Но он проницателен. И вовсе не так прост, как многие бандиты времен Смуты. Хоть он и шел большую часть жизни по кривой дорожке, но дураком никогда не был.
— Последний раз вы видели его во времена Смуты, — напомнил я, глядя в спину удаляющемуся кадету. — Люди меняются.
— Такие как Юрий не меняются, Павел Филиппович, — холодно возразила соседка. — Он человек со стержнем. Его не сломала даже каторга. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Многие возвращались другими — озлобленными и лютыми, ненавидящими всех, кто остался не обожженным каторгой. А у Волкова даже взгляд прежний. Он никогда не был тихоней. Но и жестокости в нем не было. Сколько помню, он всегда возвращал людям долги, не обижал слабых и не давал обещаний, которых не мог исполнить.
Я внимательно взглянул на соседку и уточнил:
— Хорошо его знали?
— Достаточно, — уклончиво ответила дама и отвела глаза. — Времена были страшными. Приходилось держаться надежных людей. Мы жили одним днем и порой… Впрочем, неважно, — она тряхнула головой. — Зачем он приходил?
— Новый начальник третьего отделения решил объявить войну крупным бандам, — ответил я.
Людмила Федоровна усмехнулась:
— А мир меняется. Во времена Смуты такой начальник не прожил бы и суток. Его бы попросту застрелили. Или назначили награду за голову. А теперь вчерашние хозяева города прячутся по норам.
— Зачем? — не понял я. И поспешно уточнил: — Назначать награду. Разве у крупных банд не было своих бойцов?
— Чтобы показать, кто на самом деле правит Петроградом, Павел Филиппович, — ответила женщина. — И в качестве издевки над жандармами. Мало просто убить, надо сделать из этого урок, пугалку для молодых и дерзких.
— И что? Это работало?
— Начальника мог убить кто-нибудь из подчиненных, — бесхитростно ответила Яблокова. — Или даже вчерашний друг. Семейный лекарь. Просто потому, что задолжал кому-то. Или потому, что не хватает денег. Находилось много еще всяких «или». Слабостей у людей всегда хватало.
Я покачал головой:
— Дикие времена. Никакой чести.
— И уважения к высокорожденным, — с усмешкой добавила Яблокова. — От Демидовых осталось большое наследство, которое делила вся Империя. Старые семьи, новые фамилии, крупные банды. Все хотели оторвать кусок пожирнее. И твой отец, Павел Филиппович, не просто работал в те времена в охранке. Он бросил вызов продажной системе и бандам, которые правили городом. Несмотря на то что у него была семья. Был юный наследник. Ему было что терять. Но он решил бороться за спокойствие подданных Империи. Если уж откровенно, это большое чудо, что ваш батюшка выжил. Что семейный особняк Чеховых не сгорел дотла вместе со своими обитателями.
— Никогда бы не подумал, что владелица ломбардов будет говорить о жандарме с таким уважением, — отметил я.
Людмила Федоровна вздохнула, и на секунду мне показалось, что ее щеки едва заметно покраснели. Она подошла к стене, на которой висела одна из ее любимых картин, и поправила раму.
— Чтобы там не говорили, но никому не хотелось жить по законам анархии, — глухо пробормотала женщина. — Все хотели пусть шаткого, но мира и уверенности в завтрашнем дне. И молодой начальник охранки тогда показался путевым. Я рада, что мы в нем не ошиблись.
— Мы? — спросил я, зацепившись за слово.
— Заговорил ты меня, Павел Филиппович! — резко воскликнула женщина, явно желая перевести беседу в другое русло. — А у меня, между прочим, еще много дел.
Она направилась прочь из кабинета, и я не стал задерживать соседку. Было ясно, что Яблокова не продолжит откровенничать, если уже решила, что с меня хватит информации. Стоило признать, что, несмотря на наши частые откровенные беседы, я преступно мало знал о Яблоковой. Она не собиралась делиться со мной некоторыми секретами своего прошлого. Давить на женщину я не хотел, искренне полагая, что каждый имеет право на приватность. Рано или поздно Людмила Федоровна захочет рассказать о себе. А если нет… что ж, пусть так все и останется. В конце концов, некоторые тайны стоит не вытаскивать на свет.
Есть вероятность, что Волков мог предположить, кого именно встретил в нашем доме. Но в то же время я понимал, что кадет не станет пытаться найти в этом знании выгоду. И дело вовсе не в его благородности, а в том, что он прекрасно понимал: бодаться с семьей Чеховых ему не стоит. Он был совсем не глуп.
Я вышел из кабинета и уточнил у Арины Родионовны:
— Вас не напугал наш гость?
— Странный он, Павел Филиппович, — смущенно произнесла девушка, поведя плечами.
— Что вас насторожило?
— Обычно люди реагируют на мой голос. Но этот…
— Волков, — подсказал я.
— Да, Волков. Он отмахнулся от меня, словно и не услышал.
— Вы говорили, что не воздействуете на людей, которые не желают делать то, что вам нужно.
— Но я добавила в голос силы, — нехотя призналась девушка.
— Юрий работает с людьми и много общается, — пояснил я. — Быть может, дело в том, что он часто спорит и не слушает собеседника?
— Есть такая вероятность, — нахмурилась Нечаева. — Просто непривычно ощущать себя обычной человечкой.
Я улыбнулся и покачал головой:
— Вы никогда не будете обычной.
Со второго этажа донесся грохот.
— Людмила Федоровна все еще пытаться пройти сквозь стены? — удивился я.
— Иногда случается, — подтвердила Арина Родионовна. — Особенно когда волнуется. Она начинает торопиться и забывает, что вновь обрела плоть и кровь.
— И что же ее так взволновало?
Нечаева посмотрела по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто нас. А затем, понизив голос, прошептала:
— Ей пришло письмо.
— От кого? — удивился я.
— На конверте стоял штамп банка. Вероятно, это выписка. Я не успела уточнить. К тому же наша Людмила Федоровна ужасно радуется любому обращению и даже рекламным листовкам. Она убежала наверх с конвертом.
— Надо оформить подписку газет на ее имя, — предложил я.
— Сделаю, — улыбнулась девушка.
Над головой вновь раздался шум, и я добавил:
— Пойду посмотрю, что там происходит. Если придут еще посетители, пусть подождут в приемной.
— Хорошо, Павел Филиппович, — ответила Арина Родионовна.
Она вернулась к работе. Я же направился к лестнице.
Дверь в комнату Яблоковой была приоткрыта, и через небольшую щель я заметил стоящую у шкафа Людмилу Федоровну. Рядом на кровати были свалены вещи, которые она скопом вынула из гардероба. Часть одежды, которые соседка, видимо, уже примерила, валялись скомканными в кресле.
Яблокова стояла у зеркала в темно-зеленом платье в пол и несколько мгновений придирчиво рассматривала свое отражение. А затем сдернула с головы аккуратную шляпку с вуалью и раздраженно бросила ее на пол.
— Дрянь, — процедила женщина.
— Что не так с этой вещицей? — уточнил я, отворяя дверь настежь и уперевшись плечом в дверной косяк.
Женщина вздрогнула и резко обернулась:
— Когда входишь в комнату к даме, Павел Филиппович, нужно стучаться. А если бы я была здесь в исподнем? Или вовсе без него?
Это заявление меня немного смутило. Потому что я и правда вошел в комнату слегка не вовремя.
— Просто дверь была приоткрыта, и… — начал было я, но Людмила Федоровна махнула рукой.
— Ладно. Но впредь…
— Понял, — поспешно согласился я. И напомнил: — Когда-то вы тоже входили ко мне в любой удобный для вас момент.
— Это другое, — нахмурилась женщина. — Во-первых, я была мертвой. Вот.
— А во-вторых? — беспечно улыбнулся я.
— Не умничай, Паша! Я ведь могу забыть, что отношусь к тебе как к родному.
— И чем мне это аукнется? — решил я подыграть Яблоковой, которая любила грозиться.
— Я верну тебе еловую зубную пасту. И каждый день буду подменять любую другую на эту гадость.
— Сдаюсь, — посерьезнев, я вскинул ладони вверх и решил сменить тему. — Так что не так с этой шляпкой?
— А что с ней так? — недовольно отозвалась женщина.
— По мне так она замечательная, — пояснил я и щелкнул пальцами, призывая тотем. — И очень подходит к вашему платью.
Появившийся в углу комнаты пенек тотчас поднял шляпку и осторожно протянул ее Яблоковой.
— Нечестно использовать Бусю, чтобы меня успокоить, — проворчала женщина, забрав шляпку у тотема.
— Как вы его назвали? — оторопел я.
— Буся, — словно не замечая моего шока, повторила Людмила Федоровна, и пенек довольно застрекотал. — Среди своих братьев он самый ласковый и вежливый.
Тотем прищурился как кот на солнце, и на его корнях появился небольшой зеленый росток.
— Наверно, я слишком часто вызываю их из межмирья, — пробормотал я.
— И это хорошо. Малышам полезна смена окружения, — продолжила Яблокова. — Не стоит постоянно держать их на болотах.
— Там они в безопасности, — возразил я.
— Им и здесь ничего не грозит, — фыркнула Яблокова. Она вновь водрузила на голову отбракованную ранее шляпку и с интересом уточнила: — Думаешь, что она мне и впрямь идет?
— А куда вы собрались, позвольте полюбопытствовать?
— В банк, — ответила женщина, бросив на меня острый взгляд. — И для меня это важно.
— Понимаю, — кивнул я. — Вы давно не имели доступ к своим деньгам.
— Дело не только в этом, — отмахнулась Людмила Федоровна. — Мне ужасно хочется потрогать содержимое своих банковских ячеек. Пальцы буквально чешутся от предвкушения.
— Понимаю.
— Но вот что я подумала, — продолжила Яблокова. — Служащие в банках работают ужасно долго. Я их прекрасно понимаю. Это буквально лучшая работа в Империи. А то и в мире. Целыми днями у тебя есть доступ к хранилищам и всему, что в них находится. Пачки свежих рублей, которые только привезли с Императорского Монетного Двора, векселя, облигации. Золото…
Глаза соседки мечтательно затуманились. И она словно бы перестала меня замечать. Ее взор был устремлен куда-то сквозь предметы, в одну только ей видимую точку.