Направившись затем в ванную комнату, Итан потянулся к выключателю, но – странное дело – лампы не зажглись. Мальчик в недоумении продолжал щёлкать выключателем до тех пор, пока не осознал, что придётся довольствоваться светом, скудно сочившимся сквозь узкое окно над ванной. Наскоро помыв руки, Итан огляделся: в темноте все вещи приобретали острые и недружелюбные очертания. Нечаянно его взгляд упал на большое зеркало в углу. Оно таинственно мерцало, отражая слабый ночной свет. Но что-то было не так. Итан настороженно приблизился к гладкой зеркальной поверхности, вглядываясь в тёмные блики, как вдруг ахнул. За его спиной вместо белоснежного кафеля на стенах в отражении виднелись мрачные мраморные панели, а в противоположном углу, где обычно стояла ванная, сейчас громоздились тяжёлые перила широкой лестницы. Это был огромный холл с высокими расписными потолками и несметным количеством зеркал на стенах, в одно из которых, судя по всему, и всматривался изумлённый Итан.
Не веря собственным глазам, он обернулся, однако в самой ванной комнате ничего не поменялось: всё те же белые кафельные стены, всё тот же деревянный пол и мягкий коврик у ванной. Вернувшись вновь к зеркалу, Итан вдруг испуганно отшатнулся. В отражении на него смотрел бледный мальчик с зачёсанными назад иссиня-чёрными волосами, одетый в странную полосатую рубашку с голубым воротником. Его ясные голубые глаза с любопытством скользили по Итану, будто изучая его.
Сделав нетвёрдый шаг вперёд, Итан слабо помахал мальчику, но тот не шелохнулся. Тогда Итан протянул дрожащую руку и боязливо коснулся зеркала. Но его гладкая поверхность оказалась ледяной. Словно ужаленный, Итан с криком отдёрнул руку, с ужасом глядя на покрасневшие пальцы. Неожиданно ночная мгла зашевелилась, и откуда-то издалека донёсся голос мамы:
– Итан! Итан, малыш, просыпайся! Иначе опоздаешь в школу!
Мальчик распахнул глаза и резко сел в кровати. Утренний свет весело струился сквозь окна комнаты и играл в едва покачивавшихся шторах. С кухни доносился звон тарелок: очевидно, мама готовила завтрак. Закутавшись в одеяло, Итан сполз с кровати и опасливо взглянул на руку. Ожога не было видно. Мальчик с облегчением вздохнул: неужели это был всего лишь дурной сон?
Глава 2
Солнце настойчиво проглядывало сквозь щёлку в плотных гобеленовых шторах и упрямо светило прямо в лицо. Юный Ксанди поморщился и с головой накрылся одеялом. Блаженство. Но не успел он насладиться утренним сном, как где-то возле его кровати зазвонил колокольчик. Ксанди, зажмурившись покрепче, недовольно перевернулся на другой бок лицом к стене. Ему снился чудесный сон, в котором он будто бы бежал по большому зелёному лугу, усеянному бесчисленным количеством ирисов – любимых цветов мамы. Да вот же и сама мама на краю луга! Она была в белом платье и одной рукой придерживала шляпку, которую озорной ветер пытался сорвать с головы, а второй махала Ксанди. Завидев её, он тут же бросился к ней со всех ног. Но мама вдруг перестала улыбаться, и он в недоумении остановился.
Вновь зазвонил колокольчик. Луг, платье мамы и ирисы закружились, завертелись и наконец исчезли. Ксанди, всё так же не открывая глаз, откинул одеяло и лениво потянулся. Со стороны двери послышалось: «Тише-тише, просыпаться изволят», и сразу после этого кто-то резко раскрыл шторы, накинул на хрупкие плечи Ксанди утреннюю рубаху и помог выбраться из кровати.
– Ну-с, доброе утро, Ваше Высочество, – сказал неприятный скрипучий голос, в котором Ксанди узнал главного медика королевской семьи, господина Ове. – Как вы сегодня себя чувствуете? Ничего не болит?
Сухо поздоровавшись с доктором, Ксанди поморщился, пока холодные пальцы господина Ове ощупывали его лоб.
– Как ваш живот? – проскрипел медик и, не дождавшись ответа, добавил: – А ну-ка, посмотрим.
Длинные ледяные пальцы резко надавили на живот и под рёбра, так что Ксанди от неожиданности ахнул и раскрыл глаза. Прямо перед ним оказалось морщинистое лицо доктора. Господин Ове был высоким худощавым человеком, а также счастливым обладателем пышных усов, которыми он очень гордился и которые часто (даже слишком часто) расчёсывал специальной щёткой. Как и все другие важные медики, господин Ове носил большие очки, в которых глаза казались неестественно маленькими, но чрезвычайно умными.
Как только Ксанди ахнул, все в комнате – а здесь оказалось человек пять прислуги, помимо господина Ове, – тоже ахнули и с испугом посмотрели на доктора, который хитро сощурился и совершенно спокойным голосом спросил мальчика: «Неужто так же, как вчера, болит?» Ксанди отрицательно помотал головой. Честно говоря, вчера его живот не болел, но он специально пожаловался на плохое самочувствие, надеясь на то, что его отпустят с урока географии. Однако занятие не только не отменили, но вдобавок заставили мальчика выпить целый стакан отвратительной микстуры. И тогда Ксанди про себя решил, что отныне, даже если у него по-настоящему заболит живот, он всё равно никому не скажет. Уж лучше пойти на урок географии, чем снова пить эту чудовищную микстуру, от вкуса и запаха которой станет дурно даже здоровому человеку.
Доктор выпрямился, кивнул и отступил, махнув рукой слуге с колокольчиком, который тут же испарился в дверях. Ксанди умыли, с трудом зачесали назад его прямые непослушные волосы, одели и проводили в столовую. Ксанди, проснувшийся к тому моменту окончательно, сел за длинный стол, застеленный белоснежной кружевной скатертью. Стол был накрыт только на одну персону – Ксанди, – но мальчик привык, что крепкий утренний чай приходилось пить в одиночестве. Поправив салфетку на коленях, он взглянул на большие напольные часы с внушительным блестящим маятником и вздохнул: было всего семь утра. Солнечные зайчики уже смело прыгали по светлым стенам столовой и резвились в многочисленных гранях хрустальных подвесок люстры. Через полминуты в двери изящно проскользнул старый добрый Лука, ответственный за сервировку стола и подачу блюд. Несмотря на свой пожилой возраст, он настолько ловко управлялся с работой, что многие молодые слуги с восхищением и даже некоторой завистью наблюдали за его движениями. Лука всю жизнь прослужил во дворце и был ответственным за подачу блюд королю. Но почти год назад Ксанди исполнилось десять лет, и Луке был отдан приказ лично подавать блюда мальчику. Ксанди нравился Лука: он был приветлив, в его манерах никогда не читалось подобострастное желание угодить, и даже если он не улыбался губами, то в его светлых глазах всегда горел добродушный огонёк. Ксанди было строго-настрого запрещено разговаривать со слугами без особой на надобности (кроме нянюшек, разумеется), но он всё равно тайком заговаривал с Лукой.
Сегодня Лука поставил перед мальчиком чайный набор из фарфора с вычурной голубоватой росписью, такой же чайник и пиалу с сухарями. Обычно к этому ещё подавали вишневый джем, но в этот раз джема не было. Ксанди вопросительно заглянул в светлые глаза старика, на что тот виновато шепнул: «Не разрешено, Ваше Высочество, из-за того, что вы вчера занемочь изволили». Ксанди снова вздохнул: больше он не будет притворяться больным, от этого одно расстройство. Уныло положив сухарь в рот, мальчик посмотрел в окно, за которым открывался вид на сад с лабиринтом из тисовых кустов и большой фонтан. И в саду, и даже в фонтане почему-то возилось много рабочих. Ксанди проглотил сухарь и, повернувшись к Луке, спросил, что происходит за окном.
– Они готовят дворцовую территорию к празднику, Ваше Высочество.
– И это всё готовят к моему дню рождения? – удивился Ксанди, глядя на множество людей, которые стригли клумбы и газоны, чистили фонтан, перетаскивали неизвестные мальчику огромные предметы и устанавливали большой стеклянный павильон посередине лужайки.
– Не совсем так, Ваше Высочество… – тихо проговорил Лука и тут же добавил дрогнувшим голосом: – Вы же не забыли, что ваш день рождения совпадает с Днём государственности?
Конечно, Ксанди не забыл. Наверное, это была самая большая несправедливость, которая приключилась с ним. День государственности был самым важным (и скучным, на взгляд мальчика) праздником в стране. Крупные чиновники и иностранные гости собирались на званый обед во дворце, обсуждали там совершенно неинтересные дела, вечером устраивали бал, на котором все уныло танцевали, а после этого на Главной площади с башни запускали фейерверки для народа. И всё бы ничего, но по нелепой случайности Ксанди родился именно в этот день. Казалось, это был замкнутый круг: на званый обед его не пускали, так как он был слишком юн, на бал ему запрещали идти, так как он был слишком мал для танцев, а на фейерверк… Что ж, на фейерверк ему иногда разрешалось посмотреть из окна дворца. И самое обидное – никто в тот день не вспоминал, что у него день рождения.
Как вы уже наверняка догадались, десятилетний Ксанди не был простым мальчиком. Ксанди – это уменьшительно-ласкательное сокращение его полного имени, которое придумала ему бабушка. В действительности же он был Александром Младшим, наследным принцем правящей династии, единственным наследником короля. Все сравнивали его с дедушкой – королём Александром, – при котором страна побеждала в войнах и процветала. И правда, юный Ксанди был внешне невероятно похож на своего прославленного дедушку, а сам мальчик всем уверенно заявлял, что станет таким же великим правителем и продолжит дело деда. Хотя… Глубоко в душе Ксанди не был столь уверен в том, что хочет становиться его копией. Наоборот, он бы многое поменял и начал бы с того, что передвинул бы или даже отменил ненавистный День государственности.
После завтрака мальчика одели в тёплое колючее пальто, и в сопровождении трёх лакеев и главной нянюшки Мегги Сью он отправился на утреннюю прогулку в парк при дворце. Мегги Сью, чопорная англичанка средних лет, всегда неотступно шла позади Ксанди, и, когда длинный подол её шерстяного коричневого платья неприятно ударялся о ботинки мальчика, ему приходилось ускорять шаг. Мегги Сью была по-своему доброй и отзывчивой, но очень ограниченной женщиной. Она считала, что всё в мире делилось на добро и зло и между этими двумя понятиями существовала бездонная пропасть. Если вы сделали что-то неправильно, по её мнению, бесполезно было искать оправдания: вы плохой человек и, как любой мерзавец, обязаны понести наказание. Именно поэтому она, зачастую не разобравшись в ситуации, обвиняла Ксанди во всех смертных грехах, не удостаивая вниманием его попытки объясниться, требовала извинений, наказывала и жаловалась на него учителям.