тодвинулись на второй план. Хорошо успевающий по общим предметам, Павлик поступил в институт, а Юльку приняли в кордебалет Большого театра. На жизнь он зарабатывал, иногда играя на трубе в похоронной команде на Ваганьковском кладбище, и по-прежнему провожал её по утрам на репетицию, и встречал у остановки после спектакля. Родители не обращали на них внимания, считая отношения простой юношеской дружбой.
Зимой из далёкой Средней Азии пришло письмо, из которого Павлик узнал, что его мать жива и собирается навестить сына. Вскоре она появилась, захватив с собой его младшую сводную сестру. Эта девочка ещё училась в школе, но выглядела вполне сложившейся и самостоятельной. И Павлика вдруг заклинило: забыв Юльку и бабу Клаву, он с утра до вечера проводил в их обществе.
Потом у матери произошло выяснение отношений с бабой Клавой. О чём они шептались за закрытой дверью, вспоминали ли сгинувшего после войны в лагерях Павликиного отца и её поспешное бегство, одному Богу известно. Матери пришлось вернуться к себе под Ташкент, а Юлька игнорировала Павлика целых два месяца, измучив его окончательно. Наконец поняв, что уговоры бессильны, он под Новый год силком затащил её для окончательного выяснения отношений в комнату. И тут Юлька безропотно ему отдалась…
К марту выяснилось, что она беременна. Юлькина мамаша в категорической форме высказалась против росписи в загсе, и Павлику пришлось бросить институт, чтобы заботиться о них обоих. Ближе к лету пришла повестка. Павлику повезло, его направили на службу в оркестр Краснознамённого Каспийского флота в далёкий солнечный Баку. Так, не выезжавший никогда дальше пионерского лагеря в Рузе, он отправился в своё первое путешествие по стране.
Скрипя от старости, постукивала на стыках порыжевшая теплушка. Подмосковные леса сменили не виданные прежде пирамидальные тополя, за ними тянулись, сколько хватало глаз, гигантские столешницы полей. Потом замелькали поросшие лесом горы. Павлика потрясла огромность проплывающей за окном страны, на фоне которой оставшиеся в Москве проблемы казались мелкими и ничтожными. Вскоре жара стала нестерпимой, а у воздуха появился стойкий солоноватый привкус — состав прибыл на узловую станцию возле Баку. Здесь всех выгрузили из ставшей родной теплушки и развезли по частям. Павлик, вместе с ещё тремя музыкантами оказались в Баилове, в военно-морском порту. Раскинувшийся, сколько хватило сил, по огромной бухте до самого горизонта, трудовой Баку лежал рядом, как на ладони. В морской дали темнели силуэты нефтяных вышек. Седой Каспий волновался за окнами казармы. Временами казалось, что пронизывающий, холодный норд готов вывернуть его наизнанку. Но Каспий всякий раз восставал, после яростной схватки воцарялся штиль, и стаи чаек снова будили пронзительными криками притихшие окраины Баилова.
Привыкший к спокойствию среднерусских лесов и полей, Павлик никак не мог приноровиться к этой переменчивой, будоражащей стихии и долго чувствовал себя не в своей тарелке. Сопротивляясь его естеству, труба ожила, извлекая из медных внутренностей неведомые прежде звуки…
Началось всё с «Серенады солнечной долины». После просмотра фильма старослужащие решили показать новичкам класс, и державшийся до этого в тени Павлик не выдержал:
— Давай сыграем «Чучу» на два голоса, кто больше выдержит, — предложил он главному смутьяну.
— Сиди, салага! Наряд вне очереди захотел? — цыкнул старшина.
— А вы что, испугались? — спросил у того, внезапно появившийся из-за спин дирижер, и обвёл строгим взглядом вытянувшихся в струнку оркестрантов. — Предлагаю конкурс, играем по очереди на счёт три…
Соревнования продолжались с полчаса, в течение которых старики сдохли один за другим.
— Где вы учились? — поинтересовался полковник у взмокшего и осипшего Павлика.
— Школа им. Стасова в Москве, потом — похоронная команда, — коротко отрапортовал тот.
— Чувствуется, последняя закалила вас,…а заодно изрядно подпортила вкус. Но в целом очень даже неплохо, — заметил полковник. — Верха слабоваты, дыхания не всегда хватает, зато импровизируете смело и умно, а в джазе это главное. Давайте займёмся вашим образованием, дополнительно по вечерам. Выдержите?
Наконец, всё стало складываться удачно, если б не одно удручающее обстоятельство. Срок разрешения Юлькиной беременности истёк, весточка всё не приходила, и Павлик ходил, ни жив, ни мёртв. Этого письма он дождался, когда уже перестал считать недели. Юлька сообщала, что у него родился сын Борис. Павлик кинулся хлопотать к дирижёру,…но порядок есть порядок, и побывка произошла только следующим летом.
Возмужавший, в бескозырке с гвардейской лентой, чёрном бушлате поверх тельняшки и широченных клешах он выглядел очень импозантно. Увидев Юльку на руках с Борькой, Павлик сразу растаял, и теперь уже армейская служба осталась где-то далеко позади. Роды изменили Юльку мало, лишь слегка раздались грудь и бёдра, что делало её хрупкую точеную фигурку более женственной.
— Ты по-прежнему готов носить меня на руках? — кокетливо поинтересовалась она.
Павлик усадил обоих к себе на колени и, обняв Юльку за талию, вдохнул родной запах и успокоено затих. Вечером они вместе купали в ванночке крошечного Борьку и укладывали его спать. Когда ребёнок затих, Павлик осторожно поднялся и замер в нерешительности.
— Раздевайся и ложись, — кивнув на разобранную кровать, спокойно заметила Юлька. — Или какая зазноба уже появилась?
В ответ Павлик нежно прикоснулся губами к её плечу и с наслаждением развалился на свежих простынях. В оставшиеся отпускные дни оба изображали законных супругов.
— Может, поженимся? — не выдержал он перед самым отъездом. — Ведь сын подрастает…
— Тебе служить ещё два года, — ответила та. — Я не хочу тебя ничем связывать, но сама буду ждать.
Такой рассудительности от своей нежной и хрупкой супруги Павлик не ожидал, и к себе в часть вернулся, полный тревог и уныния.
Первое же письмо эти тревоги только усилило. Юлька писала, что её ждут в театре.
…Шел последний год службы. Из дувших в унисон номерных корнетов он перешёл в разряд солистов, и исполнял теперь в первых рядах целые партии. Полковник-дирижёр часто похваливал его за абсолютный слух и хорошую технику. «Может, ещё ничего не потеряно? — думалось в такие минуты Павлику. — Устроюсь на гражданке в какой-нибудь приличный оркестр. Буду работать, и учиться по вечерам». И тут, словно по заказу, произошло незначительное на первый взгляд, событие. В этот год он сдружился с одним мотористом с торпедного катера по прозвищу Валёк. Тот был такой же старослужащий родом откуда-то из Подмосковья.
Как-то в увольнительной они прогуливались по необъятной Бакинской набережной.
— Говорят, здесь военно-морское училище недалеко, где-то за музеем Ленина, пойдем, посмотрим, — внезапно предложил Валёк.
Миновав Девичью башню и Крепость, они обогнули белоснежный дворец и свернули в боковую улочку. Вокруг сновали курсанты в бескозырках и чёрной флотской форме.
— Давай после службы поступать вместе, — предложил Валёк. — Ещё несколько лет взаперти, зато потом весь мир увидим…
— Надо подумать, если не жена с ребёнком, я бы запросто…
— Столько ждала, подождёт ещё, — философски возразил Валёк, — а нет, так скатертью дорожка, мало в мире баб, что ли…
Целых два месяца Павлика раздирали сомнения, представить себя без моря было уже невозможно. Он даже похудел и осунулся лицом. Однако сразу после приказа мореходка и вольная жизнь почему-то забылись сами собой. В оставшиеся дни Павлик ни о чём не мог думать, кроме Юльки и сына, и с первой оказией вернулся в Москву. Юлькина семья расселилась к тому времени по новостройкам, оставив комнату дочери. Они узаконили отношения и стали жить вместе с бабой Клавой в Старом Толмачёвском.
X
Захарыч оказался прав: любопытство пересилило в Алевтине гордость отверженной женщины. Буквально на следующий день, ближе к обеду в кабинете подполковника раздался звонок:
— Николай Захарович, это Владимир беспокоит — сосед Жени Плескова. Ваш телефон Аля дала. Мы с вами были знакомы когда-то.
— Если не путаю, наше знакомство произошло при весьма пикантных обстоятельствах в шестом часу утра, — в тон ему ответил Захарыч.
— Помните ещё, — рассмеялся Володя. — Повидаться как-нибудь на днях не желаете?
— Вы меня очень обяжете, и, чем скорее, тем лучше…
«Лучшей кандидатуры для прояснения ситуации придумать трудно, — положив трубку, подумал Николай. — Несколько подъездов дома сплошь сотрудниками заселены, институт в двух шагах, и кто чем дышит, он знает практически всё»…
— После звонка Алевтины полночи не спал, — возбуждённо заявил Володя, когда они уселись друг против друга после дружеских объятий. — Глупость, но до меня вдруг дошло, что я не видел Женьку уже больше пяти лет. Скажи, насколько реально, что он вляпался в какую-нибудь сомнительную историю и теперь его нет в живых?
— Исключать конечно, нельзя. Но лично я в это не верю и поэтому стараюсь разобраться, — постарался успокоить Захарыч. — Каким образом он мог оказаться в районе Овчинниковской набережной, не представляешь?
— Это где за Новокузнецкой трамвай через мост переезжает? — Ума не приложу, — пожал плечами Володя. — Может знакомых встретил. Постой-ка, — он немного картинно обхватил крупными кистями рук поседевшие виски. — Раньше мы компанией в тех краях часто парились. Помню, как-то решили водки взять, а время уже позднее было. Женька зашёл в близлежащий магазинчик и вернулся с бутылкой. Потом бахвалился, что у него тут везде бывшие ученицы работают.
«Глупость какая-то, ведь с тех пор около четверти века прошло», — подумал Николай.
— Ладно, будем считать это вопросом на засыпку. Что за история с защитой? — поинтересовался он вслух. — Со слезой в голосе Аля назвала это чуть ли не главным источником всех дальнейших бед.
— В прошлом решил покопаться? Где аукнулось, там и откликнуться должно?
Захарыч пожал плечами: