Из-за москитной сетки нетерпеливо заглядывал юный гонец. Он протянул мальчишке пару сигарет в качестве комиссионных, но тот всё не уходил, сгорая от любопытства. Не обращая на него внимания, белый опустился на складной парусиновый стул, – рука сама собой привычно нашарила бутылку. Жадный глоток не принес облегчения: паршиво пить в такую жару… Неожиданное известие не опечалило, скорее, принесло некоторую растерянность: хотя умерший и был единственным родным ему человеком, особой привязанности к друг другу они не испытывали. Но всё же, чужая смерть – не бог весть какая приятная новость… Рассеянно ковыряя большими пальцами ног гальку на полу, он ещё раз перечитал телеграмму. Вдруг всплыла мысль совершенно неприличная, но вполне уместная: а ведь покойничек был богат… Но даже это соображение не смогло вывести его из состояния оцепенения.
***
Вечер принес прохладу и некоторое облегчение. Александер прикинул дальнейшую цепочку действий: собрать и упаковать аппаратуру и нехитрые пожитки, добраться до парома, потом – пароходом до большой земли, затем – самолёт, и дней через пять он будет дома. На погребальную церемонию он не успеет – штамп телеграммы был недельной давности, но дела свои здесь он почти закончил, а что осталось… Хватит с него экзотики, к черту!.. Устал.
Весть об его отъезде мгновенно распространилась по селению, и вместе с первыми большими звёздами в проеме входа появился матаи. Немногочисленная свита его осталась снаружи, усевшись на корточках у входа.
– Твоя уехать? – осведомился вождь, нестарый еще мужчина; его шею и оттянутые мочки ушей украшали сложные сооружения из раковин, палочек и собачьих зубов. Получив утвердительный ответ вместе со стаканчиком виски, он с достоинством кивнул, и, оглядев гору чемоданов и коробок, добавил:
– Моя прислать утром сильный люди… – он растопырил четыре пальца жилистой корявой руки. – Хватит? – и помахал пальцами перед носом белого.
– Хватит, – заверил тот, отчего-то вдруг успокаиваясь.
Они посидели, помолчали.
– Твой дядя – большой человек?
– Да, пожалуй…
– Много свиней? – живо заинтересовался матаи.
– Много! – невольно улыбнулся собеседник.
На песчаной площадке перед входом поднялся лёгкий шум. Он выглянул наружу: опять эта старуха! Высохшая, словно тень,– безобразные рыхлые складки кожи на шее, вислые морщинистые груди, бритая голова, – она казалась живым воплощением зла, как это может представить себе европеец. Она присела на корточки у костра, и что-то забормотала, неодобрительно поглядывая на белого.
– Что она говорит? – поморщился он.
– Нгасу говорить: ты болеть от ветер. Ветер нести злые чары – человек болеть…
Старуха продолжала бормотать, водя сухой, точно ветка, рукой по песку. Присутствующие с уважением поглядывали на неё, бросая украдкой любопытствующие взгляды на белого.
Он знал, что в деревне Нгасу слыла медиумом. Она могла рассчитывать на подобную репутацию, поскольку несколько её сыновей умерли в младенчестве, а местные жители свято верили, что женщины, подобные ей, обретают возможность общаться с духами своих умерших детей, и с их помощью проникать за завесу, отделяющую простых смертных от тайн мироздания. Но он знал также, что Нгасу была здесь чужой, хотя и прожила в деревне уже лет тридцать, – но родом-то она была из других мест; так что, скорее всего, как и другие "пророчицы", старуха просто использовала укоренившееся суеверие, чтобы иметь вес в местном обществе и возможность влиять на ход дел в семействе мужа.
Впрочем, он действительно простыл на ветру, рыбача с местными парнями, так что бабка в чём-то была права, хотя и подразумевала, видимо, совсем иное. Поэтому он дружелюбно улыбнулся и протянул старой женщине сигарету, она взяла предложенное, дернула по-птичьи головой и, уткнувшись глазами себе под ноги, забубнила ещё быстрей и упрямей.
– Что она говорит? – снова переспросил Джем.
– Она говорить – тебе не надо уезжать, – услужливо пояснил высокий молодой парень в полуистлевшей армейской рубахе на мускулистых плечах. Судя по одеянию, он успел побывать в мире белых и вещей придуманных ими, поэтому и переводил вполне сносно. – Она говорить: ты терять свою грязь, кто-то подбирать и отдавать колдунам… Враги готовить твои беды.
Парень терпеливо вслушивался в неразборчивые свистящие звуки, срывающиеся с изъеденных временем старческих губ, но он уже потерял интерес к разговору и поднялся, разминая затекшие ноги.
Под дальними пальмами бродили огоньки, такие же огоньки мерцали на чёрной поверхности моря, обозначая лодки ночных рыбаков. Молочно белела полоса прибоя. Над острыми крышами поднимался дымок, а еще выше висела великолепная огромная луна.
Он почувствовал, как в нем зарождается лёгкое волнение при мысли о предстоящей дороге – перемена обстановки, забытое течение привычной жизни. К этому ощущению примешивалась мягкая печаль – он уже успел свыкнуться с этим небом, шумом прибоя, пальмами… Старухе вот тоже просто не хочется, чтобы он уезжал, ведь он всегда был щедр с нею… Он шагнул через порог туда, где ждали алые искры в тлеющем очаге и постель, когда в спину ему ткнулись слова того парня в армейской рубахе. Он выговаривал их монотонно и старательно, точно прилежный ученик, повторяющий за учителем:
– Нгасу говорить: ты уезжать – тогда ты умереть…
Но он лишь улыбнулся: лукавит старая, набивает себе цену в глазах окружающих. И через четверть часа уже спал крепким глубоким сном. Мысли его были далеко – за морями. И голоса, доносящиеся с холмов, больше не тревожили его покой…
***
Утром снова подскочила температура, и Александер отправился в путь, оглушённый чудовищной дозой аспирина. На всем протяжении тряской вонючей дороги на стареньком джипе, нанятом за бешеные деньги, он был как в тумане. Пот заливал глаза, пару раз он едва не перевернулся. Переправа встретила разноязыким шумом толпы, мешаниной, где в один пёстрый ком слепились люди, животные, лодки, тюки, ящики, горы фруктов, тканей… Тут же расположился огромный базар и зычные крики торговцев заглушали мерные удары барабанов и вопли нечаянно придавленных толпой. По счастью, провожатые, которых дал ему матаи, оказались толковыми, расторопными ребятами, и меньше, чем за полчаса, погрузили, вернее, впихнули его на паром, непостижимым образом ухитрившись свалить туда же его багаж – всё, до последней коробочки.
И вот уже ширится полоса грязно-бурой воды, стихает шум переправы, и он чувствует, как вместе с берегом зримо удаляются и становятся сном дни, проведённые в ярком, фантастическом мире, совсем не похожем на тот, в который он возвращается.
На пароходе, следовавшем к берегам Австралии, с ним произошел необъяснимый и неприятный случай.
Джем сразу обратил внимание на ту рыжеволосую девушку, да её и невозможно было не заметить. Она бродила по палубе, очевидно, умирая от скуки, и приковывала к себе восхищённые взгляды. В другое время он непременно попытался бы завладеть её вниманием, но сейчас у него хватило сил лишь на то, чтобы отыскать свободный шезлонг на верхней палубе. Он рухнул в кресло, ощущая противную слабость во всем теле. Свежий ветер немного привел его в себя, он окликнул пробегавшего мимо стюарда, собираясь заказать что-нибудь укрепляющее, как вдруг буквально напоролся на взгляд женщины, сидевшей против него у бассейна.
Настырная зрительница явно прожила лучшие три четверти своего века. Он со смешком представил себе рядом с этой холёной мадам старую Нгасу: неизвестно ещё, кто из них покажется приятнее.
Мадам, между тем, не сводила с него откровенного взгляда. Её, яркие, крашеные губы вдруг дрогнули, и в просвет между рядами искусственных зубов вылез кончик дряблого лилово-красного языка. От внезапного приступа тошноты его спас запотевший бокал, принесенный расторопным стюардом. "Неужели я похож на жиголо?" – с раздражением подумал он, разворачивая шезлонг так, чтобы перед глазами было только море. Вид бескрайней морской глади отвлёк, успокоил, и он задремал…
Очнувшись, он увидел перед собой ту самую девушку с рыжими волосами. Она стояла к нему спиной, облокотившись на поручни, одетая во что-то длинное, изящное, пастельных тонов. Складки её одежд искусно подчеркивали прелесть фигуры. Он невольно залюбовался ею… В облике её было что-то тревожное, напряжённое, будто она вот-вот сорвётся и улетит, и ветер, игравший её длинными волосами и бесцеремонно трепавший концы одежд, лишь усиливал это впечатление.
Ощутив его пристальный взгляд, она обернулась, улыбнулась вежливо, как улыбаются незнакомому, безразличному человеку, и вдруг в глазах её промелькнуло выражение мгновенного испуга, точно она почувствовала нечто странное и непонятное внутри себя. Но вслед за этим всплеском её взгляд потух, стал до некрасивого тупым и бездушным. Она на миг сомкнула веки и поднесла к лицу руки, словно желая защититься или унять боль. Подумав, что ей плохо, он поднялся, желая предложить свою помощь, но она уже справилась с собой. Повернувшись спиной к поручням, она слегка откинулась назад, и он был поражён: перед ним стоял словно совершенно другой человек! В её взгляде он вдруг прочел то же, что незадолго перед этим в глазах престарелой бесстыдницы…
…Они не сказали друг другу ни слова. Она двинулась вперёд, он – за ней. Качающаяся палуба и солёный ветер сменились узкими коридорами корабельных внутренностей. Он думал, она ведёт его к себе в каюту, но в одном из таких коридоров она вдруг скинула одежду и прижалась к нему всем телом…
Вспоминая позже эту странную ураганную близость, он не мог отделаться от ощущения, что в её страсти было что-то искусственное, почти насильственное.
Потом она выскользнула из его объятий и скрылась, забрав свою одежду, а он, прислонившись спиной к переборке, никак не мог отдышаться, жадно хватая воздух искусанным ртом. Он почти тут же устремился вслед за ней, но отыскал лишь час спустя – там же на верхней палубе. Она взглянула на него так холодно, точно не узнавая, что он, обиженный, ничего не понимающий, не посмел подойти, решив подождать.