или хорошо вам известному Андрэ Франсуа Лебретону, издателю «Королевского альманаха», перевести для него словарь Чамберса. Лебретон, который и сам подумывал об этом, с радостью принял предложение и поспешил выправить в министерстве — привилегию и патент на перевод «Словаря». Но тут между книгоиздателем и переводчиками началась ссора…
— Из-за чего?
— Из-за чего же, кроме славы и денег? Суть в том, что хитрый Лебретон оформил привилегию на свое имя, даже не упомянув в ней подлинных исполнителей… Честно говоря, он имел некоторые основания для подобного шага: перевод был сделан из рук вон плохо, я видел его. Но оскорбленные переводчики выступили с протестом; началась долгая свара. За время ее немец успел умереть, англичанин же как-то явился к своему работодателю, угрожая проткнуть его шпагой. — Дидро усмехнулся. — Молва вещает, что между ними произошла драка, поднявшая чуть ли не все население квартала… Миле подал в суд, но ничего не выиграл: привилегия была закреплена за Лебретоном, истцу же пришлось ретироваться» уплатив судебные издержки… Тогда Лебретон, поскольку работа не двигалась с места, пригласил аббата Гюа де Мальвеса…
— Знаю я этого гуся, — снова не утерпел Даламбер. — Этот геометр и математик пользуется репутацией сумасшедшего…
— Совершенно справедливо, — невозмутимо продолжал рассказчик, — то же самое слово в слово заявил мне и Лебретон, когда решил порвать с де Мальвесом. Именно в связи с создавшейся ситуацией он и пригласил меня к себе в бюро…
— И вы говорили с ним?
— Вы неисправимы, мой друг. Как раз об этом-то я и собирался побеседовать с вами обоими сегодня!
— Слава богу, наконец-то добрались… Но приступайте же к сути дела!
— Вот уже битый час я тщетно пытаюсь это сделать вопреки вероломству обещавших молчать… Итак, Лебретон, видимо зная о моих скромных заслугах, в частности о переводах с английского, предложил мне ни много ни мало, как завершение работы над «Словарем» и общую его редактуру.
— И вы?..
— Я прежде всего поделился с ним мыслями, которые давно уже меня волновали. Я указал, что принцип словаря Чамберса хорош, но сам «Словарь» этим принципам не отвечает, что он в ряде своих частей безнадежно устарел и вообще нет никакого смысла ограничиваться его переводом. Я заявил, что «Энциклопедию» следует писать совершенно заново и что с этим делом французы сегодня справятся гораздо лучше, чем англичане!
Даламбер и Руссо переглянулись.
Дидро, довольный произведенным эффектом, улыбнулся и замолчал.
— Дальше, дальше! — нетерпеливо воскликнул Даламбер. — Говорите же, несносный вы человек! Лебретон, наверное, после подобных тирад указал вам на дверь?
— Ничуть не бывало! — Дидро продолжал улыбаться. — Он полностью согласился со мной и предложил подготовить проект договора!
Даламбер и Руссо не могли скрыть волнения.
— Поразительно! — прошептал ученый. — Я знал всегда Лебретона как делового человека… Что же заставило его пойти на подобную авантюру?
— В том-то и дело, что это не авантюра! Лебретон понял, какие барыши сулит ему предприятие, именно потому он столь охотно и пошел на это! Именно потому, что он знал, кто такие Дидро и его друзья, он сделал предложение мне, а не кому-либо иному!
— Ну-ну, мой любезный друг… Вы не страдаете излишней скромностью… Однако, если даже допустить, что все обстояло, как вы говорите, это еще далеко не все… Чтобы поднять такое огромное дело, нужна санкция правительства. А получить ее будет практически невозможно. Министр юстиции Дагессо…
— Я успел побывать и у Дагессо, мой дорогой Даламбер. И я покорил старика. Да, изумляйтесь, изумляйтесь и слушайте. Я добился приема. На меня нашел прилив красноречия. Он сидел в своем кресле, а я расхаживал по его кабинету и развивал ему перспективы. Никогда, слышите, никогда еще в жизни я не был так воодушевлен, так уверен в себе. Я говорил ему о книге книг, в которой будет заключена вся мудрость мира и которая обессмертит его имя. Я изложил ему проспект «Энциклопедии», словно бы он уже был написан. Я рассказывал ему о содержании каждого тома, словно бы видел их перед собой. И я покорил старого крючкотвора. Он дал свою санкцию и обещал покровительство нашему начинанию…
Даламбер и Руссо, потрясенные, молчали. И правда, что можно было возразить на это? А Дидро продолжал говорить. Он уже не мог остановиться, и, казалось, не было силы, которая смогла бы его остановить. Его речь лилась могучим потоком, и каждая мысль, каждая фраза были отточены, словно читал он с листа написанный и тщательно отшлифованный текст.
Давно уже Филидор дал мат Легалю, давно уже возбужденные зрители разошлись и в кафе «Регентство» погасили часть канделябров, а он продолжал рисовать перспективы своим присмиревшим слушателям…
— Да, это будет книга книг… Вы представляете, какие горизонты откроются перед нами? Мы привлечем десятки философов и ученых, и каждый из них, трудясь на своей стезе, скажет последнее слово в данной области. Мы нанесем смертельный удар суевериям и фанатизму, мы покажем настоящее место и подлинное назначение ремесел, искусств, наук в нашем мире, мы расскажем миллионам людей правду, которую скрывали от них тысячелетиями, мы разрубим гордиев узел тирании и проложим человечеству прямую дорогу к грядущему. Это будет путь из тьмы к свету. Жаждущий знаний впервые их получит. Угнетенный впервые узнает о своем естественном праве… Труженик впервые поймет, как он был одурачен. Вы постигаете все величие этого дела? Вы отдаете себе отчет в его исторических последствиях?..
Говоривший умолк.
Молчали и остальные. Друзья были охвачены каким-то нервным подъемом, словно внезапное озарение на момент открыло им будущее…
После долгой паузы Даламбер спросил:
— А как вы думаете разрешить организационную сторону дела, мой дорогой Дидро?
— Собственно, для этого я вас и пригласил. Один я, разумеется, даже если костьми лягу, с этим делом не справлюсь. И вот, с согласия Лебретона, я обращаюсь за помощью к вам. Втроем мы составим как бы редакционный комитет, или общую редакцию «Энциклопедии». Мы будем договариваться с авторами, получать статьи, редактировать их, дописывать, собирать в тома. Мы возглавили работу и возьмем на себя ответственность за нее. Каждый — в своей области. Я оставлю за собой философию и литературу, вы, Даламбер, будете курировать математику и точные науки, а Руссо мы поручим милую его сердцу музыку и изящные искусства…
— Я отказываюсь! — тотчас же заявил Руссо. — Я не хочу связывать себя чем бы то ни было. Если смогу помочь своими познаниями — не откажу, но не рассчитывайте на меня как на организатора: на это я не способен.
— Я согласен! — кивнул Даламбер.
Он извлек из жилетного кармана часы, щелкнул крышкой и присвистнул:
— О-ля-ля! Ну и засиделся же я с вами! А впереди еще одна деловая встреча. Прощайте, друзья. О деталях, дорогой Дидро, договоримся позднее. Можете рассчитывать на меня.
Он встал и направился к выходу.
Дидро пристально и печально смотрел на оставшегося товарища.
— Не ожидал от вас, мой друг, что вы подведете меня. Я всегда любил вас и всегда надеялся, что мы будем вместе.
— Мы и будем вместе, — тихо сказал Руссо. — Но, поверьте мне, я не мог поступить иначе. Я сознаю грандиозность ваших замыслов и величие будущего труда вашего. Но я еще не нашел себя. Я вовсе не уверен, что буду заниматься музыкой и изящными искусствами. В моей душе что-то зреет, но что — я не знаю еще. Поверьте, мой друг, я люблю вас не меньше, чем вы меня, а может быть, даже и нежнее. Именно поэтому я вполне откровенен с вами…
— Ну что ж, пусть будет так… — вздохнул Дидро. — Однако, смотрите, уже тушат свечи. Мы действительно засиделись.
Он подозвал официанта, заплатил по счету и поднялся.
В этот вечер они никак не могли расстаться. Тихо беседуя, они не заметили, как оказались на Новом мосту, излюбленном месте прогулок Дидро. То споря, то радуясь, что на иные предметы взгляды их совпадают, они от нынешнего дня обратились мыслью в прошлое, и Руссо рассказал о себе то, чего еще не рассказывал никому.
Глубокой ночью друзья очутились на улице Кордие, где Руссо снимал комнату. Оттуда они направились к дому Дидро. И тут настал черед исповедоваться основателю «Энциклопедии».
Он был не менее откровенен, чем Руссо, рассказывая о прошлом.
Оно тотчас встало перед ним как живое.
И потом, когда, лежа в постели, Дидро тщетно пытался уснуть, картины детства и юности вновь продолжали одолевать его, сменяя одна другую.
ЧАСТЬ I. ЮНОСТЬ АТЕИСТА
Детство…
… Что вспоминается ярче всего?
Конечно же, яркое пламя камина.
Тоже вечер. Гостиная в старом отцовском доме. И сам мэтр Дидье Дидро, «Дидро-старший», как величал он себя, в огромном плюшевом кресле, со взглядом, устремленным на весело потрескивающие угли.
Его лицо. Спокойное, удовлетворенное. И голос. Тоже спокойный, уверенный.
Долгими зимними вечерами любил он, собрав домочадцев, проповедовать им истины, почерпнутые из своей нелегкой трудовой жизни.
— Дети мои, — говаривал он, — отец ваш являет пример того, как человек простой и незнатный, если только он думает о боге и всегда поступает справедливо, может своими руками создать благополучие семьи…
Мэтр Дидье был религиозен, но верил в удачу.
Сын третьего сословия, он знал свою генеалогию не хуже, чем какой-нибудь принц, герцог или маркиз. Знал и гордился ею. Много раз слышал от него Дени, Дидро-младший, историю своей семьи.
Все Дидро родились и жили в Лангре.
Все занимались ремеслами.
Имелись среди них бочары и стекольщики, кожевенники, каретники и шорники. Но прежде всего члены рода Дидро прославились изготовлением ножей и хирургических инструментов.
Вероятно, ножовщиком был первый из Дидро, оставивший след в документах Лангра, — Антуан, родившийся в 1596 году и имевший ни много ни мало четырнадцать душ детей.