Старший сын Антуана, Николя, наверняка был ножовщиком, а среди внуков основателя рода их числилось уже до полудюжины. К ним принадлежал и мэтр Дидье, поднявший на особенную высоту это ремесло в родном городе, но не сумевший передать его своим детям.
Дидро-младший хорошо знал, что старик скорбел об этом, хотя и тщательно скрывал свои чувства.
Помнил Дени своего отца в фартуке и старой рабочей куртке, за большим точильным кругом или у наковальни, с тисками или молотком в руке, тихонько мурлыкавшим себе что-то под нос. В таком виде почтенный ножовщик выступал обычно в течение всего будничного дня. И хотя он имел двоих подмастерьев, немалую часть работы он всегда брал на себя.
Да, он был отличным мастером.
Его уважали и ценили в Лангре и во многих соседних местах. Ни одна хирургическая операция не проходила без его скальпелей и ножниц. Причем — и это особенно поднимало популярность мэтра Дидье — он охотно ссужал врачей инструментами в долг, нимало не смущаясь, что затем они годами тянули с уплатой.
— Пусть лучше останутся мне должны, чем буду должен я, — любил повторять он, — а отказать я не могу — это значило бы отказать больным, нуждающимся в помощи…
Впрочем, мэтр Дидро, как и его достойные предки, никогда не оставался внакладе: каковы бы ни были трудности в городе и государстве, какие бы обстоятельства ни подтачивали благополучия Франции, его изделия всегда имели спрос. И правда, потрясали ли страну религиозные войны, тиранил ли ее Ришелье, раздирала ли на части Фронда или разорял своим великолепием «король-солнце» Людовик XIV, люди все равно болели и постоянно нуждались в ланцете хирурга.
Поэтому-то в годы, когда многие разорялись, нищали и теряли последнее, мастерская семьи Дидро стояла неколебимым утесом среди моря житейских невзгод.
Поэтому-то мэтр Дидро и любил при случае ввернуть фразу, перешедшую к нему от отца, который, в свою очередь, заимствовал ее у своего отца:
— Мой дом — моя крепость…
Помнил Дени Дидро-старшего и в совершенно ином обличье: в парадном камзоле алого бархата, в белом парике и с инкрустированной табакеркой, зажатой между большим и указательным пальцами.
Так выглядел почтенный ножовщик по воскресеньям и церковным праздникам, когда в сопровождении семейства чинно отправлялся на прогулку.
Прослушав мессу в церкви Сен-Мартен, мэтр Дидье не спеша шествовал к улице Сент-Антуан, держа за руки двух младших детей. Жена следовала за ним с двумя старшими. Процессию замыкал Дени, неизменно отстававший — ведь по дороге было столько интересного!
Взять, к примеру, ворота Мельницы на углу улицы Сент-Антуан, украшенные статуей мадонны; или Главные ворота с их лепными украшениями; или фонтан Фей у крытой галереи, откуда в ясную погоду открывались отроги Альпийских гор, — разве можно было так просто пройти мимо всего этого?..
Мэтр Дидье отвешивал величественные поклоны — здесь его знали все. Знали и глубоко уважали. Искали его советов. Приглашали разбирать свои ссоры. Он кланялся направо и налево, иным пожимал руки, иным давал милостыню. Там, где улица Сент-Антуан пересекалась с площадью Шамбо, постоянно сидел нищий, слепой Тома, которому еженедельно отпускалось по два су и шесть денье; постоянную выплату этой суммы мэтр Дидье позднее оговорит в своем завещании…
Но вот, наконец, и площадь Шамбо.
Вот и дом.
И в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет, едва закрыв глаза, Дени Дидро видел перед собой этот дом, где 5 октября 1713 года он родился, где прошли его детские годы.
Что за дом!
Приземистый, квадратный по форме и по фасаду, в три этажа. Точнее, в два с половиной. Ибо третий — совсем под крышей, и окна его напоминают скорее бойницы крепости, нежели окна дома. В нише над первым этажом — статуя святого Дидье, покровителя Лангра и патрона ножовщиков Лангра. Комнаты, кроме гостиной на втором этаже, такие маленькие и тесные, что их можно принять за казематы крепости. Особенно детская на мансарде, где жил Дени.
Но зато какой он основательный, этот дом, какой солидный и неприступный!
Воистину «Мой дом — моя крепость»…
«Мой дом — моя крепость? А не вся ли вселенная мой дом?..»
Эта мысль, конечно не в столь определенной форме, пришла ему в голову рано, раньше, чем большинство детей начинает мыслить.
Сколько было ему тогда? Семь? Девять? А может, чуть больше?.. Он не помнил этого точно.
Но помнил, что побудило задуматься.
Однажды летним утром мэтр Дидье зашел к нему в комнату и сказал:
— Собирайся, дружок.
Дени не стал ни о чем расспрашивать, ибо все знал уже накануне; он быстро оделся и выбежал во двор.
Отец, постукивая деревянными сабо, отдавал распоряжения приказчику. Тележка, запряженная гнедой кобылкой, стояла у ворот. Мэтр посадил Дени к себе на колени, дернул вожжи, и тележка со скрипом покатила по улице.
О, что это была за поездка! Потом она повторялась много раз, но первое впечатление осталось самым сильным.
Улица сменялась улицей. Миновали заставу. Город остался позади, а впереди… До сих пор Дени никогда не видел ничего подобного. Впереди, сколько хватало взгляда, тянулись необозримые луга, кустарники, рощи. Вот блеснула извилистая лента реки. Вот, справа, мелькнул остроконечный шпиль
церкви, за ним — несколько беленьких домиков. А тележка катит все дальше и дальше…
В годы преуспевания ножовщик не только приобрел два дома в Лангре. Он начал вкладывать деньги в земельную собственность. Как-никак, полагал он, это наиболее надежный способ помещения капитала: земля никогда не потеряет ценности. Постепенно у него стали появляться в окрестностях города доходные фермы. Его виноградники давали изрядный урожай, а фермеры платили приличную арендную плату.
На природе мэтр Дидье словно оживал.
— Не забывай, сын мой, — говорил он, — что из земли мы вышли, в землю и возвратимся. Кем бы ты ни был в жизни: ремесленником, судейским или духовным, — помни всегда: не отрывайся от земли. Посмотри на эту зеленую долину, на эти лозы, деревья, цветы, вдохни побольше воздуха и подумай, был ли ты когда-нибудь более счастлив?
Мальчик диву давался. От отца ли он слышит эти слова? Да ведь это поэзия! А как же «крепость»? Он горячо полюбил широкие просторы родной Шампани, полюбил навсегда. Ее леса, луга, крестьянские фермы и бесконечное разнообразие родной природы. И это разнообразие позднее навело его на мысль о безграничности жизни, о гармоничном единстве целого и части.
— Боже ты мой, до каких пор это будет продолжаться?.. Смотрите, у него опять разбит нос! А новый костюмчик? Он превратил его в рваную тряпку!
Мадам Анжелика, мать Дени, в полном отчаянии. Что делать с этим сорванцом, как унять его, какое придумать занятие, чтобы прекратить эти вечные драки?
И правда, Дени с ранних пор обладал неуемным характером. Горячий, вспыльчивый, любопытный, необыкновенно подвижный, он задирал всех мальчишек квартала и сам получал на орехи. Иной раз его крепко избивали. Но это не уменьшало его боевой задор.
Мэтр Дидье только улыбался. Когда-то он тоже был мальчишкой и знал, что к чему. Он не придавал большого значения шалостям сына.
Но когда Дени исполнилось одиннадцать, отец призадумался.
Пора было на что-то решаться.
Выбирать профессию.
Приучать к делу.
Но к какому?..
Круг деятельности для представителя третьего сословия был ограничен.
Он не мог пойти по военной линии — это была привилегия дворянства. Также полностью была исключена для него придворная карьера. Перед ним открывались три стези. Он мог стать ремесленником, как большинство членов его рода. Ему не возбранялось заниматься юриспруденцией и сделаться адвокатом или прокурором. Наконец, не была исключена и духовная карьера — поступив в церковный коллеж, а потом, на богословский факультет университета, можно было добиться сана приора или аббата.
На чем же остановиться?
Конечно, самым простым и естественным было бы пустить мальчика по проторенному пути. Почему бы не передать ему профессию ножовщика, которая вывела в люди стольких Дидро?
Но. мэтр Дидье сомневался, следует ли так поступить.
Он не приметил у старшего сына буквально никаких склонностей к своему мастерству. По темпераменту, по всем стремлениям и повадкам Дени не подходил к этому делу, требовавшему тщательности и терпения.
Кроме того, мэтр был настолько состоятелен, что мог выбирать для своих детей и нечто лучшее, чем фартук ремесленника. Пусть трудились у точильного камня его предки и он сам, теперь-то, имея денежки, можно было подумать о чем-то более благородном!
А тут вдруг сказал свое веское слово дядя Виньерон,
Каноник Дидье Виньерон был родным братом мадам Анжелики. Он обладал имуществом и пользовался большим уважением в Лангре. Правда, он был несколько груб и неуживчив, но это вовсе не умаляло его авторитета.
Виньерон давно присматривался к своему племяннику и часто беседовал с ним.
И вот однажды, заглянув в дом Дидро спозаранок, он заявил, обращаясь к своему тезке-ножовщику:
— Сделайте Дени каноником! Я завещаю ему свою должность, а также свои дом и конюшню!
Сказано это было безапелляционно, как, впрочем, каноник говорил всегда.
Мэтр Дидье призадумался.
Дядя Виньерон, ложно истолковав его молчание, принялся подробно аргументировать свой проект.
Капитул Лангра был не только одним из самых древних во Франции. Он был также и одним из самых богатых. Ему принадлежали обширные угодья и доходные земли. Одних домов в Лангре в собственности капитула насчитывалось до сорока. Должность каноника давала приход. И был ли то приход Сен-Пьер, или Сен-Мартен, или любой другой, он приносил своему пастырю от полутора до трех тысяч ливров ежегодно. Не говоря уже о почете…
— Но, мой милый кузен, передать должность будет не просто! — заметил мэтр Дидье.
Именно это вызвало его раздумье. Он знал, что собратья терпеть не могут Виньерона и вряд ли примут его ставленника.