Но вскоре молодой преподаватель почувствовал себя в роли и тюремщика и заключенного одновременно.
Дочь финансиста оказалась капризулей, сыновья — неотесанными болванами, полными к тому же фамильной спеси. Все трое были тупы и бездарны. Дени начал их воспитывать и добился определенных успехов.
Ученики стали относиться к нему почтительно.
Вскоре домашние заметили, что поведение детей значительно улучшилось.
Господин де Массан удовлетворенно потирал руки: этому молодцу удалось добиться того, на что отец почти не* надеялся…
Но «молодец» изнемогал. Ему были ненавистны его питомцы. Ему страшно опротивела жизнь взаперти. Нет, это было не для него!..
Прошли три месяца, и Дени явился в кабинет финансиста.
— Ищите, кем заменить меня, сударь! — без всяких предисловий выпалил он.
«Он хочет показать, что заслуживает большего, — подумал хозяин, — и он вполне прав».
— Вы недовольны? — спросил финансист. — Вам мало жалованья? Я удвою его. Вы плохо устроены? Выбирайте любые апартаменты. Нехорош стол? Заказывайте повару все, что вам вздумается. Мне ничего не жаль, чтобы сохранить вас при моих детях!
— Вы ошиблись, сударь, — ответил Дидро, — вы не так меня поняли. У вас я в тысячу раз богаче и благополучнее, чем был до того, как переехал в ваш особняк, чем буду завтра, когда съеду от вас. И все-таки я вас покину. Посмотрите на меня: лимон не так желт, как мое лицо. У меня иссякло терпение. Я делал все, чтобы духовно развить ваших детей; но с ними* я сам превращаюсь в несмышленыша, если не в сумасшедшего. Нет уж, увольте, сударь…
Он был глух к уговорам.
И скоро вновь очутился на своей мансарде.
Этот случай имел трагические последствия.
Королевский секретарь был человеком мстительным. Взбешенный упрямством Дени, он сделал все, чтобы испортить репутацию молодого человека.
Отныне имя его стало одиозным.
Как только он называл себя, перед ним захлопывалась дверь. Уроки прекратились. Начался, быть может, самый тяжелый период его жизни.
Молодой Дидро страстно любил прогулки по Парижу.
Но если раньше он бродил вдоль Пале-Рояля или Тюильрийского парка только ради собственного удовольствия, то теперь на улицу гнала его нужда.
Местом, которое ныне привлекало его больше всего, был Новый мост. Здесь можно было увидеть многое.
Разносчики газет и афиш, продавцы воды, торговцы яблоками и пирожками, вереницы экипажей с дамами и господами, стада овец, которых гнали на продажу, — все это смешивалось в пестрый маскарад, фейерверк цветов и звуков. Гремел барабан, извещая о появлении новобранца. С гвоздикой за ухом, с бутылкой в одной руке, мешком в другой следовал он в свой полк, а рядом семенила его подружка…
Сколько раз останавливался Дени, слушая речь вербовщика. А почему не записаться бы и ему?.. Даровой стол, беззаботная жизнь… Он росл и широкоплеч, у него железное здоровье — мундир пришелся бы ему в самую пору…
Дрожь пробегала по спине. Нет уж, не надо! Лучше терпеть голод, чем сделать своим ремеслом убийство!..
Но что же гнало его на Новый мост?
Надежда на «случай».
Он рассчитывал встретить здесь кого-либо из земляков. И встречал иногда. Лангрские ремесленники и фермеры приезжали в столицу, чтобы обновить инструмент, продать овес или коровьи рога. Это были, как правило, добродушные люди, но много ли мог взять у них «взаймы» бедствующий сын господина Дидье?.. Ему случалось подработать на разгрузке мешков или корзин с поклажей. Но это было трудно — профессиональные грузчики не терпели конкуренции и норовили избить «самозванца»…
Доведенный до отчаяния, он скатывался все ниже.
Был, например, характерный случай, о котором он не любил рассказывать.
Однажды, когда голова его кружилась от голода, он коекак добрался до угла Люксембургской улицы. В конце ее был монастырь. У стен обители собирались нищие квартала, дожидаясь часа, когда отпускалось церковное подаяние…
Дени тоже протянул дрожащую руку к монаху, раздающему куски хлеба…
Стоявший рядом калека с злобным воем чуть ли не выбил полученную порцию из рук молодого человека.
Здесь тоже был свой цех, члены которого не терпели конкуренции!..
Но особенно остался в памяти один день.
Остался на всю жиЗнь.
Кончалась масленица: Столица пела и танцевала: шел праздничный карнавал. На площадях мелькали пестрые костюмы и маски, гирлянды цветов и нити серпантина одели тротуары улиц…
Он вдруг особенно остро почувствовал свое одиночество.
И свою бедность.
Он сегодня еще ничего не ел. И вчера. И, кажется, позавчера.
Друзья пригласили его провести время вместе, но он отказался. У него была своя гордость. А в кармане — ни гроша. И никаких перспектив. Накануне хозяйка предупредила, что, если долг за квартиру не будет погашен в течение трех дней, квартирант будет выброшен на улицу.
Весь день он просидел на своем единственном стуле в каком-то забытьи. Он не чувствовал голода. Он словно не жил, и музыка, доносившаяся из окна, казалась ему чем-то потусторонним. Никто не пришел к нему, не протянул руку дружбы, не скрасил его одиночество. Только из окна доносились звуки праздника…
Под вечер он встрепенулся.
Он уже не мог сидеть больше дома.
Вышел и без всякой дели поплелся по улице.
Кругом сверкала иллюминация, трещали огни фейерверка.
Он шел, словно маньяк, упрямо и тупо, как будто имел какую-то цель, но цели у него не было.
Миновал Новый мост. Подошел к Люксембургу.
Дальше не помнил ничего. Не помнил, что делал в парке, как добрался до дому и снова очутился на своем стуле. Видимо, какое-то время оц действовал механически, а потом потерял сознание.
Он очнулся от того, что хозяйка, застав его в обмороке, влила ему в рот стакан подогретого вина.
Видя его в таком состоянии и догадываясь о причинах, добрая женщина, сменив гнев на милость, пригласила беднягу к ужину, хорошо накормила и уложила в постель.
Засыпая, Дени дал-себе клятву.
Он поклялся, что будет помнить этот день, и если к нему придут более счастливые времена, то он никогда не откажет в помощи ни одному живому существу и никогда не допустит, чтобы кто-то, обратившийся к нему, ушел с пустыми руками.
И он сдержал эту клятву.
Год 1742 поставил веху на жизненном пути Дени Дидро.
Этот год одарил его дружбой, любовью и первым творческим взлетом.
Что касается дружбы…
Впрочем, начнем с любви. Ведь она всегда идет впереди, никому не уступая, ни с кем не желая делиться!..
Она подкралась неожиданно, в самый неподходящий момент и полностью завладела Дени.
Как-то вечером, по обыкновению, он бродил близ Люксембургского монастыря.
Кончилась месса. Верующие выходили из церкви.
Внимание юноши привлекла миниатюрная девичья фигурка, силуэтом мелькнувшая в сгущающихся сумерках. Повинуясь неясному чувству, Дени последовал да ней. Девушка свернула на улицу Бутебри и исчезла в темном подъезде. Дени не отставал. Переждав некоторое время, он постучал в дверь, за которой исчезло видение.
…Анна-Туанетта Шампьон была дочерью разорившегося фабриканта. Она жила с матерью, вдовой, державшей скромную мастерскую по изготовлению белья.
Дени сориентировался мгновенно. Тихим и проникновенным голосом он поведал обеим женщинам историю, которую тут же придумал.
В начале будущего года он собирается вступить в обитель святого Сульпиция (здравствуй, брат Ангел!). Но ему — стыдно признаться — недостает белья. Не согласились бы дамы сшить ему полдюжины рубашек из полотна, которое мать пришлет ему из Лангра?
Он говорил так почтительно, манеры его были столь пристойны, что мамаша Шампьон не могла остаться равнодушной к. этому красивому и образованному молодому человеку. Что же сказать о дочери?..
Любовь изобретательна. Полотно Дени добыл быстро. Сломив свое упрямство, он написал отцу и повторил ложь о том, будто собирается вступить в монастырь. Мэтр Дидье поверил сыну и немедленно выслал просимое — старик был до смерти рад, что его беспокойный отпрыск наконец-то взялся за ум.
Новое знакомство крепло и отнюдь не прекратилось после того, как рубахи были готовы. Счастливый заказчик все чаще ловил пламенные взгляды своей Нанеты, а домашний суп и чашка кофе, полученные из милых ручек, уже манили близким семейным уютом, которого ему так недоставало…
Он становится завсегдатаем на улице Бутебри.
И в положенный час делает предложение.
Как будто отказа нет.
Мадам Шампьон (о Нанете и говорить не приходится) согласна, но требует одного: чтобы родители Дени благословили брак.
Влюбленный не спорит. Он немедленно отправляется в Лангр.
Родные радостно обнимают его: старое прощено и забыто.
Поначалу все идет отлично, и письма Дени к Нанете дышат оптимизмом и уверенностью. Его не знают куда посадить, чем накормить! Отец прямо молится на него!..
Все идет отлично, но Дени почему-то не спешиг познакомить мэтра Дидье со своими подлинными планами.
И тогда происходит самое страшное: старый ножовщик узнает обо всем от одного из своих парижских агентов (возможно, от брата Ангела).
Так вот, оказывается, как оно обстоит!
Негодный мальчишка, вместо того чтобы заняться делом, спутался с какой-то нищенкой, к тому же старше его на пять лет! И он все наврал о монастыре святого Сульпиция! Он вовсе не собирается туда поступать — он мечтает о браке с этой сомнительной белошвейкой!..
Ярость почтенного мэтра была безгранична.
Он не стал разговаривать со своим бездельником-сыном, он не желал больше слушать его лжи. Он поступил наиболее радикальным образом: договорился с настоятелем местного монастыря и Дени упрятали под замок.
Его сажают на хлеб и воду.
Ему выбривают половину головы —. пусть-ка попробует бежать в таком виде!.. И все-таки Дени бежит.
Глухой ночью, в ненастную погоду, когда добрый хозяин и собаку не выпустит, он прыгает из окна, пробираясь проселками и деревушками, проходит пешком тридцать лье и достигает Труа, откуда дилижанс доставит его в Париж.