свою старую одежду, а Верке моей золотую цепочку к выпускному обещала подарить? Где моё кровное и обещанное?
Кира не выносила базарную бесцеремонность, перевела взгляд с рыбьего хвоста на злое блёклое лицо женщины, гордо вскинула подбородок и молча стала спускаться по лестнице.
— «Собака бывает кусачей только от жизни собачей», — тихо пропела она, останавливаясь на нижней площадке и шаря рукой в сумочке в поисках ключей от машины.
Дверь одной из квартир на первом этаже приоткрылась, и Кира неожиданно оказалась втянутой в сумрак длинного коридора с потрескавшимися выцветшими обоями и рядами разномастных вешалок.
— Не обращай на неё внимания, душечка, это Виолеттка Точилина — дебоширка и пьяница, — бодро сообщила дородная женщина пенсионного возраста, крепко держа Киру пухлой рукой. — Она с сынком Вовкой весь подъезд терроризирует. Ну, ничего, доберусь я до неё!
Шурша шёлковым халатом до пят, женщина потянула Киру в свою комнату.
— Зовут меня Татьяна Ивановна, — представилась она и, ни сколько, не стесняясь постороннего человека, скинула халат и начала переодеваться.
— Кира Дмитриевна Чичерина, — представилась Кира, смущённо отворачиваясь к окну и догадываясь, что именно об этой женщине упоминал Дмитрий Викторович в связи с трагедией на дороге, и тут же возглас восхищения вырвался из её уст. — Ах, какая красота!
На широком подоконнике красовалась целая коллекция кактусов. Они стояли рядами, в несколько ярусов на самодельных деревянных полках и поражали своим разнообразием и количеством. Многие из кактусов цвели. Наивные трогательные цветочки с трудом проталкивались сквозь густые колючки и раскрывали свои нежные лепестки.
— Нравиться? — с гордостью спросила Татьяна Ивановна, вставая за спиной гостьи. — Я состою в обществе кактусоводов и имею поощрительные дипломы многих выставок. Эти моя гордость, а вот этот, — она отдернула тюль и протянула Кире небольшой пластмассовый горшочек с невысоким колючим столбиком с длинными узкими листочками на «макушке», — одна из разновидностей всем известного молочая. Бери!
— Нет, нет, не надо…
— Бери, душечка, не стесняйся, — женщина сунула в руку Кире горшочек с кактусом и, закатив глазки, мечтательным голосом продолжила, — Дмитрий Викторович вчера мне про тебя всё рассказал. Мы встретились у подъезда и поговорили. Он такой душка! Если бы не его любовь к Лизавете, то давно бы женила его на себе.
— Подождите, — опешила Кира, перестав рассматривать подаренный кактус, — ведь Елизавета Георгиевна мать Павла родственница Дмитрия Викторовича…
— Щас! — невежливо перебила Татьяна Ивановна. — Как говорит мой любимый Михаил Задорнов: «Щас!».
— !!!
— Всё это, как раз, на моих глазах и происходило, поэтому лучше меня никто не расскажет, — женщина присела к круглому столу в центре комнаты и, вспоминая, театрально прикрыла глаза рукой. — Сначала в наш дом приехал Дима. Это сейчас он Дмитрий Викторович, а тогда его величали Димочкой: комнатку он снимал на время учёбы у Столяровых, а уж потом здесь Лиза поселилась — замуж за Пашку Шубина вышла. Сама то она из богатеньких в высотке жила, да с родителями из-за жениха сильно повздорила — против их воли пошла и здесь поселилась. Шубины тогда две комнаты в этой же квартире занимали: Борька — старший, к жене подался, а молодых с бабушкой в одной комнате поселили — царство ей небесное. Тут у Лизы с Димочкой всё и сладилось: театры, концерты. А Пашка слышать ничего не хотел: «Ах, Лизочек! Ах, душенька!». Потом, конечно, Димочка съехал, не долго глаза мозолил своим ангельским личиком, но думается, дело на этом у них не кончилось.
— Странно, — размышляла Кира вслух, — но они так похожи…
— Вот! А я что говорила! — Татьяна Ивановна прытко вскочила со стула и пребольно ткнула Киру в плечо. Та поёжилась — не столько от боли, сколько от фамильярности. — Димка съехал отсюда как раз перед Лизаветиными родами — от греха подальше! А Лизка то, Лизка, сына родила и Павликом назвала: в честь отца значит, а на деле отец не тот, а этот!
— Что значит: «не тот, а этот»?
— А то и значит: отец не Павел Николаевич Шубин, а Димочка! Ты, что сериалы не смотришь?
— Сериалы? Смотрю иногда… Вы хотите сказать, что Дмитрий Викторович Юшкин-Сумароков отец Павла Шубина? — изумилась Кира, но это многое объясняло: и сходство, и разные фамилии, и желание избежать вопросов о его с Пашей родстве. — А я то… Вот балда!
— Ты, что думаешь, я вру? — женщина уперла руки в крутые бока и пошла в наступление. — А за что мне тогда Лизка все эти годы свою одежду отдавала, и хрусталь, и духи — что б я тайну ихнюю сохраняла! А теперь чего её хранить то? Все померли, ну, кроме Димы, конечно… Послал Бог тебе родственничка! — Татьяна Ивановна схватилась за необъятную грудь двумя руками.
— Какого родственника? — не поняла Кира.
— Раз ты родственница Шубиных, а Пашка родной сын Дмитрия Викторовича, то вы с ним тоже сродственники.
— Я родственница Шубиных?
— Ну, не я же! Так Дмитрий мне сказал — дальняя родственница Пашки по материнской линии… А говорят, в жизни такого не бывает — только в сериалах, — мечтательно закатила маленькие глазки Татьяна Ивановна. — Дураки! Жизнь — она намного интереснее всякого сериала! Только надо внимательно за ней наблюдать! И тогда такое увидишь, куда там твоим сериалам. Димочка каждый Старый Новый год сюда наезжал с больши-ими подарками…
Держа в руках горшочек с кактусом и поддакивая женщине, Кира думала совсем о другом: понятно, почему Дмитрий Викторович представил её родственницей Шубиных — хотел избежать ненужных расспросов о наследстве, но знает ли он, что Татьяна Ивановна в курсе его амурных дел и что семейная тайна скоро может стать достоянием общественности. Это ему наверняка не понравится.
— Татьяна Ивановна, — Кира подошла ближе к женщине, заталкивающей в объёмистую сумку целлофановые пакеты, — не рассказывайте никому о родстве Дмитрия Викторовича и Паши, а то сплетни по всему дому пойдут.
— Так покойникам всё равно, с них ведь ничего не получишь.
Кира быстро сообразила, что от неё требовали.
— Я вам все вещи Елизаветы Георгиевны отдам: на днях буду разбираться в шкафах и всё соберу.
Женщина пошамкала губами — уж очень ей хотелось рассказать чужую тайну, тяготившую её столько лет.
— Странно, — видя её сомнения, подзадорила Кира, — а Виолетта Точилина только что мне сказала, будто Елизавета Георгиевна ей свои вещи отдавала, а дочери её золотую цепочку обещала подарить к выпускному балу…
— Что? — вскричала Татьяна Ивановна, с такой вопиющей ложью её ранимая душа смириться не смогла. — Она же дохлая, как вобла! Куда ей Лизаветины вещи? Я ей сейчас покажу, заразе! Мало этой пьянчужке не покажется!
Воинственно уперев руки в бока, она пулей, вернее пушечным ядром, выкатилась из комнаты.
Некоторое время Кира стояла одна в опустевшей комнате.
— Ну, и стерва же ты, Чичерина! — улыбаясь, укорила она сама себя, но особого осуждения в голосе не послышалось.
13
13
Выйдя в общий коридор из комнаты Татьяны Ивановны, Кира огляделась по сторонам. Вот это была настоящая коммунальная квартира со множеством дверей в длинном узком коридоре с потрескавшимися кое-где отошедшими от стен обоями, с двумя газовыми плитами на общей кухне, с запахом щей, жареного лука и кипятящегося белья.
Она вышла из чужой квартиры, осторожно прикрыла входную дверь, несколько секунд послушала разгорающуюся на верху баталию между Татьяной Ивановной и Виолеттой Точилиной и, не глядя, шагнула с площадки.
Шагнула, и нос к носу столкнулась с поднимающимся по лестнице мужчиной.
Они, конечно же, по извинялись бы, по улыбались бы друг другу и разошлись по своим делам, если бы…
Если бы не злополучный кактус!
Не смогла Кира отказаться от столь приятного подарка и несла его перед собой бережно, почти на вытянутой руке.
Ощетинившийся длинными тонкими колючками кактус ткнулся прямо в грудь мужчины и впился в него десятками игл, протыкая насквозь белую, хлопковую футболку.
— Чёрт! — вскрикнул мужчина, хватаясь рукой за впившееся в него растение, но тут же отдёрнул руку и снова выругался. — Чёрт!
— Сейчас, сейчас, — виновато забормотала Кира и попыталась отцепить кактус от материала, оттянула футболку, ухватилась за пластмассовый горшочек, но, как назло, колючки впились в ткань, зацепились загнутыми кончиками и ни за что не хотели с ней расставаться. Пришлось отцеплять их по одной — не могла же она погубить подаренное растение.
Пышные, русые волосы мешали ей, лезли в глаза, и она откидывала их с лица рукой, нервно заправляла за ухо, совершенно не думая о том, что её голова, склонённая над кактусом, почти упирается в грудь незнакомого мужчины.
— Простите… не получается… Я сейчас что-нибудь придумаю…
Пытаясь отцепить колючки, Кира оттянула футболку мужчины, но колючки были загнуты вниз и в разные стороны и ей было не видно в какую сторон тянуть колючку, и она мешкала, не желая портить растение.
Сначала мужчина пытался рассмотреть манипуляции женщины, помочь, посоветовать, принять активное участие, но неожиданно его раздражение сменилось растерянностью. Он почувствовал, как женская рука скользнула под его футболку, пальцами пытаясь нащупать «загибы» колючек с обратной стороны его футболки, а поскольку футболка была в обтяжку, то тыльной стороной руки женщина упиралась ему в грудь, и он чувствовал каждое шевеление ее пальцев.
— Сейчас, сейчас… — бубнила Кира, увлеченно освобождая иголки кактуса из «плена» футболки.
От ее нежных прикосновений из головы застывшего мужчины исчезли все мысли о делах, а опустевшее пространство тут же заполнили запах женских волос, случайно коснувшихся его лица, и неизвестно откуда взявшаяся нежность. Странные, не свойственные ему желания забродили внутри него.
Он никогда не обращал внимания на ровесниц, обременённых семьёй и детьми. Ему было скучно слушать их разговоры, крутящиеся вокруг сопливых младенцев, мужниных проблем и козней зловредной свекрови — и предпочитал молодых длинноногих, грудастых девиц, восхищавшихся его телом (мужским достоинством в первую очередь!) и не испытывающих комплексов по поводу мимолётных связей. С ними было всё ясно и просто: ежедневный секс, походы в тренажёрный зал, никаких обязательств и прочих заморочек. Но от этой женщины исходила такая обволакивающая забота, такое успокаивающее тепло, что его сердце болезненно сжалось от сознания потери всего этого — только мама умела так ненавязчиво и искренне отдавать ему свою заботу и душевную теплоту. Но после её повторного замужества и отъезда в другой город он остался совсем один в их квартире, замкнулся в своём одиночестве и не желал никого пускать в своё сердце — слишком больно потом будет расставаться. Сейчас же, едва справляясь с затопившей его нежностью, он пожалел, что нет на нём рыцарского плаща, которым можно было бы прикрыть спину склонившейся к его груди женщины, защитить от неприятностей и взять на себя часть её проблем в благодарность за нежную заботу… о кактусе. Ему вдруг захотелось других отношений — серьёзных, ответственных с об