В тот день она приложила особые старания, готовя суфле с гран-марнье, и потому на господина Феликса Мери-Шандо напала такая рвота, что желудок, казалось, пытался вывернуться наизнанку, словно перчатка, и вдобавок хозяин страдал бешеной диареей. Вызвали доктора Готье, тот пришел в замешательство и прописал лечение, но оно не подействовало. Три дня и три ночи ужасных страданий, пока утром 11 мая 1913 года Тереза не обнаружила своего хозяина, скрюченного в испачканных калом простынях. Господин Феликс Мери-Шандо сорок пять лет бросал вызов смерти, играя в русскую рулетку, но перед кончиной еще успел осознать, что никогда не был любим и уходил, так и не испытав любви сам.
Ему уже было 88 лет, и Тереза надеялась, что врач объяснит смерть этим преклонным возрастом. Но доктор Готье отказался выдавать разрешение на захоронение и потребовал провести вскрытие. Тереза, которой следовало бы знать, что некоторые фокусы не удаются дважды, теперь уже сама почувствовала себя при смерти и прикинулась мертвой, будто зверюшка в опасности, что боится выдать себя малейшим движением. Она сидела смирно, пока все внутри переворачивалось от страха. Временами снова цеплялась за иллюзорные надежды, но горло перехватывало, все тело бросало в жар, и в глубине души Тереза хорошо понимала, что никакого спасения нет. Потому она почти не удивилась, невзирая на потрясение, когда жандармы пришли ее арестовать, и трясущимися руками, с подступающей рвотой, приготовила свой узелок. Когда ее передали в прокуратуру, она принялась упорно, непоправимо, зверски косить глазами. Прибегнув на суде присяжных к отчаянному, насквозь противоречивому запирательству, она провела в тюрьме остаток жизни, которая оказалась длинной, завершив тем самым цикл предопределения, установленный Кальвином и янсенистами, пошедшими по стопам Августина Блаженного.
После смерти господина Феликса Мери-Шандо образовалась досадная пустота: стильно живущие нонконформисты представляют собой столь же редкую и находящуюся под угрозой породу, как и яванский однорогий носорог, — породу вольнодумцев.
Между тем, быть может, по рассеянности, господин Феликс Мери-Шандо забыл указать в своем завещании долю Терезы, которая, впрочем, учитывая ее преступление, не смогла бы ее унаследовать. Акции металлургических заводов в М., которыми он владел, были распределены между другими акционерами, а остаток огромного наследства, капитал и рента неравномерно поделены между Обществом библиофилов Франции и одним хромым, что приглянулся покойному пятьдесят лет назад, когда еще был юнцом. Учитывая этот последний штрих, можно лишь восхититься гармоничной симметрией богатства, которое, доставшись от одного хромого, частично возвратилось к другому.
В конце лета Жоашен Супе женился на Полине Мелен, вдове аукциониста. Эту высокую, мужеподобную женщину, которая за словом в карман не лезла и к тому же принесла в приданое изрядное имение в Солони, он называл Цыпочкой.
— Ты только послушай! Встречаются два типа: «Кок, где Ла?» — «Есть чё, не? Родил, а?..» Вот анекдот! Обхохочешься! Нашел в «Альманахе Вермо»… Но вернемся к серьезным вещам. Видишь ли, Цыпочка, я собираюсь разделить «Селену» и взять нескольких жильцов. Так будет гораздо выгоднее. Что нужно, в сущности, сделать?.. Всего-навсего оборудовать кухоньку, захватив соседнюю комнату. Места хватит… Вот, погляди на план… Тут… получается угол. Две двери, два окна — каково?.. Можно разделить вот так… или вот так, и поставить туалетный кран за переборкой… Вот видишь?.. И так на каждом этаже… и у всех будет своя ванная… Такое не везде встретишь…
— Да уз, не вежьде, — просюсюкала Цыпочка, подняв глаза от каталога.
— Словом, жилище будет состоять из первого и — или — второго этажа. Это означает одного или двух жильцов. В подвале, естественно, оставим прачечную, котельную и погреб для угля, но ведь у нас есть еще три комнаты, а именно: винный погреб, чулан и кладовая — все три с окошками. Там вполне можно жить. И вдобавок изрядная кухня — это же не абы что?.. Ну а насчет чердака подумаем позже.
Жоашен Супе справился с планами, пересчитал квадратные метры, вычислил арендную плату и прикинул стоимость работ, а Цыпочка тем временем вновь погрузилась в каталог «Бон Марше», на который бахрома абажура отбрасывала полоски теней.
Жоашен Супе, научившийся у первой жены брать быка за рога и ковать железо, пока горячо, немедля приступил к ремонту. Поскольку сводился тот к мелочам, вскоре в подвальном жилище поселилась Леонтина Герен, старшая мастерица с галетной фабрики. Это была рыжеватая коротышка, которая всегда говорила негромко и любила цветастые платья. Кое-кто посматривал на нее косо, ведь у нее был любовник и несколько лет назад она носила юбку-брюки. Она сохраняла все картинки из почтовых календарей, а в субботу вечером, напевая «Тонкинку», готовила тушеную говядину с овощами, на которую приходил ее любовник Люсьен. Он оставался на ночь и на воскресенье, и они гуляли в хорошую погоду вдвоем. Люсьен работал в типографии и имел в ту пору обыкновение рассуждать о теориях Прудона и Нечаева, а Леонтина почтительно его слушала. Сам же он, устремив взор вдаль, все вещал и вещал, не роняя былинку или пучок одуванчиков, которые любил держать в зубах.
Аттик пока еще пустовал, а черная молескиновая сумочка, возможно, являлась там лишь другим призракам, но первый и второй этажи вскоре заняли мадам Жозефина Картье и мадмуазель Констанс Азаис. Умственные способности мадам Картье выражались в отрицательных числах, и потому изучить ее характер было нетрудно. Эта вдова производителя готового мужского платья, доставлявшегося в универсальные магазины, доверила дела покойного управляющему, который ее почти не обманывал. Она могла бы комфортно жить на эти доходы, не порази ее запредельная скаредность. Мадам Картье была членом ассоциации мирян при Ордене св. Франциска и каждый день ходила на мессу, не принося, впрочем, жертву милостыни, но все же решилась потратиться на паломничество в Лурд. Десять лет назад она приняла у себя мадмуазель Констанс Азаис, которая, тем не менее, оплачивала проживание и питание из скудного жалованья машинистки-стенографистки в Электроэнергетической компании. Может показаться странным, что мадам Жозефина Картье выбрала в качестве жилища два этажа виллы «Селена», аренда которых была недешева. К этому ее подтолкнула сложная налоговая ситуация, по большей части мнимая, так что «Селена» показалась ей не столь затратной, как тот особнячок, где она жила до своего вдовства: ей неожиданно представился удобный случай, щедро приукрашенный Жоашеном Супе. Мадам Жозефина Картье была бесхитростной и лишенной здравого смысла, поэтому вскоре ее шаги уже отзывались эхом по паркетам виллы «Селена». С пучком волос в виде собачьего хвоста и коричневыми корсажами она являла внешне полную противоположность мадмуазель Констанс Азаис — высокой девушки двадцати двух лет, с профилем, как на медали, и тяжелой голубой шевелюрой. Мать она потеряла в десять, брата — два года спустя, а в пятнадцать ее отец, агент по продаже, обходивший с товарами дома, бросил ее одну без средств. Пару недель Констанс ютилась в темной комнатушке и портила себе глаза, надписывая адреса по 10 су за сотню, пока голод стальным прутом сдавливал желудок. Молчаливая, уже зрелая, очень гордая и чрезвычайно красивая, она обладала еще и характером. О ее положении случайно стало известно набожной старой деве — сестре директора Электроэнергетической компании. Эта славная особа взяла ее под свое крыло, пристроила в контору фирмы, велела обучить стенографии и машинописи и наконец подселила в качестве опекаемой бедной родственницы и профессионалки к хорошей подруге по ассоциации мирян, мадам Жозефине Картье. Констанс Азаис чувствовала себя там ни счастливой ни несчастной, но зато защищенной. Она была еще молода, порою смеялась и скользила, напевая, на кусках войлока, когда натирала в квартире паркет. Быть может, она и не догадывалась, насколько ее ненавидели коллеги по Электроэнергетической компании — за протекцию, за красоту, за невесть откуда взявшиеся врожденные изысканность и элегантность.
Усматривая в малейших знаках мужского внимания некую угрозу собственной репутации, мадмуазель Азаис окопалась в крепости своей неприступной добродетели, которая в сочетании с красотой вызывала робость. Впрочем, страшно боясь остаться на всю жизнь старой девой, она представляла галантное и пышное предложение неведомого жениха, который из уважения к ее беспорочной девственности опустится на колени, дабы попросить у мадам Картье руки ее питомицы: ассоциация мирян и романы из серии «Посиделки в избушке» нанесли ей непоправимый ущерб.
Подчас время для мадмуазель Азаис тянулось долго. Она уповала на вечное спасение, не переставая также надеяться на менее монашескую жизнь. Если ей случалось — вначале по недомыслию — усомниться в пользе любых жертв, эта догадка, в корне противоречившая нравственным правилам христианства, наполняла ее ужасом, как только она вникала в ее смысл. Тогда она жестоко корила себя за эти внушенные дьяволом мысли, за это внезапное влечение к суетности, от которой предостерегает Экклезиаст, и налагала на себя какую-нибудь епитимью. Постепенно все евангельское учение начинало сотрясаться в своих основах, когда мадмуазель Констанс Азаис противопоставляла ему силлогизмы картезианского метода, которым владела, хотя никто ее этому не учил. Тогда на нее глыбой наваливался страх того, что она гоняется за химерой и упускает настоящую жизнь. Эти сомнения терзали так сильно, что она не смела признаться в них даже своему исповеднику, сдержанность казалась ей святотатством. Ведь она с такой готовностью приняла искушение рассудка!.. Поэтому нечистая совесть накручивалась на раскаяние бесконечной спиралью, но Констанс все же надеялась, что брак, освященный верой обоих супругов, с Божьей помощью положит конец этим испытаниям. Ну а мадам Жозефине Картье такого рода душевные муки оставались неведомы.