певаемость в техникуме была настолько неблестящей, что меня при желании начальства можно было спокойно отчислять после каждого семестра. Даже без подсказки из конторы. Но в данном случае, мне было предложено спокойное существование, а в качестве бонусной морковки весьма мощное тайное покровительство и железную гарантию, что техникум будет успешно закончен. Деваться мне было некуда, и я малодушно согласился. Более того, мне намекнули, что при малейшей строптивости вопрос с отчислением решится и без участия техникумовского начальства.
История моих дальнейших взаимоотношений с конторой была довольно прозаической и скучной. Наблюдать, выискивать и фиксировать крамолу в среде своих друзей мне совершенно не хотелось, ибо я сразу понял, что стоит обмолвиться моему куратору неосторожным словом или намёком о ком-то из сокурсников, и понеслось – человека моментально брали в разработку, начинали проверять по всем параметрам, и всегда находилось что-то такое, за что его можно наказывать. Всё-таки я не был наивным и глупым парнишкой, чтобы не понять, какой богатый опыт накопила в своих арсеналах всевидящая и всеслышащая «гэбуха», от одного упоминания про которую у людей начиналась нервная дрожь.
Не раз я раздумывал о том, как бы мне поскорее завязать своё совершенно дурацкое и постыдное сотрудничество с нею. Откровенно конфликтовать даже после окончания техникума я не решался, потому что при всех начавшихся демократических реформах в стране контора была всё ещё сильна и всевластна. Требовалось отыскать какой-то иной вариант, при котором мои услуги или стали бы ненужными, или обесценились бы.
Врать и гнать откровенную чепуху – вот что нужно делать, неожиданно пришло мне в голову. Пускай меня лучше сочтут свихнувшимся на откровенной шпиономании, зато и доверять больше не будут, а потом постепенно отстанут. Лучше ходить с ярлыком откровенного придурка, но спокойно спать по ночам и не испытывать угрызений совести перед своими друзьями, которых подло за спиной закладываешь…
И, надо отдать должное, это сыграло. После нескольких совершенно глупейших «донесений», которые, по заведённому в конторе порядку, тщательно проверили и перепроверили, меня очередной раз вызвали на ковёр и покрутили пальчиком у виска. В другой ситуации я бы, наверное, обиделся на такую характеристику моих умственных способностей, но не в этот раз. На сей раз я был несказанно рад. Даже счастлив.
Правда, потом меня приглашали ещё несколько раз и пробовали нагружать новыми заданиями, но мне уже нравилось нести откровенную ахинею. Главное, как я понял, здесь нужно не перестараться, а то поймут, что я просто издеваюсь над ними, и тогда… Что бы было в таком случае, я даже прикидывать не хотел. Но, ясное дело, ничего хорошего.
И всё вроде бы потихоньку успокоилось, потому что встречи с кураторами постепенно прекратились, и спал я отныне спокойно, а больше всего радовался тому, что могу открыто смотреть в глаза друзьям и не пытаться запоминать крамольные слова, которые они ляпнули ненароком, чтобы потом передать очередному своему куратору-комитетчику.
А вскоре я собрался уезжать в Израиль. Долго тянул с подачей документов и очень боялся, что мои бумаги лягут на стол кому-то из моих прежних секретных знакомцев, и он, злорадно посмеиваясь, толстым красным карандашом размашисто начертает убийственное слово «отказать». А ведь такое вполне могло случиться – у страха глаза велики.
Но документы я всё же подал и, как ни странно, отказа не получил. И только уже за несколько дней до отъезда, когда я, хмельной и усталый от многочисленных проводов с друзьями и родственниками, шёл по улице, рядом со мной остановился невзрачный «жигулёнок», и из него вышел мой самый последний куратор, которого звали Виктором Николаевичем.
Заметив мой непроизвольный испуг, он усмехнулся и подхватил меня под руку:
– Не бойся, Игорёк, ничего плохого я тебе не сделаю. Мы – уже не та всесильная контора, какою были ещё десять-пятнадцать лет назад. Хотя… – он глубокомысленно поднял палец вверх, – коечто всё ещё можем. Остался, знаешь ли, порох в пороховницах.
Некоторое время мы неторопливо шли по тротуару, и, как в шпионских боевиках, следом за нами медленно полз по проезжей части «жигулёнок».
– Что же ты, брат, почти со всеми друзьями попрощался, а с некоторыми даже по нескольку раз, – продолжал насмешливо терзать меня Виктор Николаевич, – а самых главных своих друзей, то есть нас, забыл? Некрасиво! – Он минутку помолчал и сказал. – Этак ты нас и в своём Израиле забудешь!
– Не забуду! – искренне признался я и не соврал. – Разве вас когда-нибудь забудешь?
– Вот и я то же самое думаю… Слушай, можно тебя попросить об одной небольшой услуге?
– Где? В Израиле?
– А ты разве в другое место собираешься?
– Как вы меня там найдёте, если я даже сам не знаю, где окажусь?
– Найдём, если потребуется, не сомневайся.
– Ну, и что за услуга?
Просьба Виктора Николаевича показалась мне крайне несуразной. Но я их уже не боялся. Во-первых, контора мне смертельно надоела ещё здесь, и всё последнее время я старался всячески избавиться от её пристального внимания, да, видно, так и не избавился, а во-вторых, можно вполне наобещать ему золотые горы, пока я ещё здесь, а там, в Израиле, послать подальше, если кто-то из них и в самом деле придёт ко мне. Всё равно они мне уже ничего там сделать не смогут. В какие-то детективные повороты с отравлением презренного изменника или выстрелом изза угла я совершенно не верил. Не тот я персонаж, чтобы на меня устраивать охоту.
Но Виктор Николаевич был далеко не дураком, чтобы не прочесть по моему лицу злорадные мысли, роящиеся под моей черепной коробкой:
– Ты можешь спокойно ехать, куда захочешь. Никто тебе мешать не собирается. И даже будет очень хорошо, если твоё устройство там пройдёт успешно, без проблем. Помочь тебе там, как ты сам понимаешь, мы уже ничем не сможем. Но… вдруг когда-то понадобится нашему человечку твоя посильная помощь. Ты не против? Ничего криминального или противоречащего твоим новым сионистским идеалам. Безопасность Израиля, – последние слова он выговорил с лёгкой иронией, – от нашего обращения к тебе никак не пострадает.
– И что же вам от меня может понадобиться? Ни друзей, ни знакомых у меня там пока нет. Да и появятся ли – никто гарантировать не может.
От моих слов Виктор Николаевич даже рассмеялся:
– Упаси бог, чтобы мы заставляли тебя следить за кем-то или выполнять какие-то шпионские задания. Мы же, в конце концов, с тобой не в детективном сериале. Просто иногда может возникнуть необходимость кому-то что-то передать через тебя… Не бойся, не бомбы и не какие-то секретные материалы – наша страна с Израилем в дружеских отношениях! Мелочи какие-нибудь… Ну, чтобы просто не забывать о нашей дружбе. Ведь тебе же ничем наша контора не насолила, а наоборот помогла закончить техникум. Разве не так?
– Ничем не насолила, – покачал я головой, и мне снова стало тошно, как в те достославные времена, когда наши встречи были регулярными. Слава аллаху, всё последующее время, что я учился после техникума в Литературном институте, встреч с комитетчиками не было.
Когда мы с ним, наконец, расстались, мне немного полегчало, потому что я жёстко решил, что только пересеку границу, сразу выброшу из головы всё, что связано с конторой. Ну, а если уж это до конца не удастся, то, по крайней мере, ни на какие новые контакты с ними больше не пойду. Начнут настаивать и давить, самолично отправлюсь в полицию или «Шабак» – куда там следует обращаться в подобных случаях? – и во всём признаюсь, как на духу…
…И вот прошло уже больше двадцати лет с тех пор, как я оказался здесь, а контора ни разу о себе не напомнила. Я и в самом деле почти забыл про неё, даже написал юмористический рассказ о наших взаимоотношениях и опубликовал его в центральной газете. Мне всегда казалось, что нужно описать в рассказе или стихотворении какое-то событие или собственное состояние, которые не дают тебе покоя, и тогда этот морок покинет тебя, перейдёт на исписанный тобой лист, станет чужим и безопасным. И, кажется, мне это отчасти удалось.
Или – не удалось, если судить по тому, что происходило сегодня.
Немая сцена, наступившая после того, как мужчина, сидевший в кресле рядом со Светланой, сообщил мне о старом знакомом из конторы, несколько затянулась. Я даже непроизвольно вытянул сигарету из пачки и щёлкнул зажигалкой, но так и не прикурил.
– Что вы замолчали, Игорь? – невозмутимо спросил мужчина. – Никак не можете вспомнить, кто такой Виктор Николаевич? Напомнить?
– Не надо. Я помню его. И что же ему от меня понадобилось спустя столько лет?
– Вот это другой разговор. Более конструктивный. Присаживайтесь, побеседуем.
Я вернулся от двери и послушно сел в кресло подальше от Светланы, которая теперь тоже старалась не смотреть в мою сторону.
– Весь этот концерт с… – я кивнул в сторону расстеленной кровати, – был разыгран с одной целью – вытащить меня на беседу? Я правильно понял? Не слишком ли масштабная постановка?
– А разве вы стали бы вспоминать о своём старом знакомом при другом раскладе?
– Не стал бы, – честно признался я.
– В том-то и дело. – Мужчина поёрзал в кресле и потянулся зажигалкой к моей сигарете. – Маленький невинный шантаж чудеса творит.
– Какой это шантаж? – кисло усмехнулся я. – Меня ничто не держит, и я могу прямо сейчас встать и спокойно уйти отсюда.
– Тем не менее, не уходите? А шантаж и в самом деле пустяковый. Даже, я бы сказал, поганенький. Съёмки-то ваших ночных кувырканий никому на самом деле не интересны, потому что, как вы сказали, у вас даже супруги сегодня нет. А вот некоторым израильским конторам, коллегам нашей конторы, может, показаться интересным… Не поймите меня неправильно: вам никто ничем не угрожает и не выкручивает руки, а всё это затеяно исключительно ради того, чтобы привлечь ваше внимание и напомнить о себе.
– Странно вы это как-то излагаете. – Я всё пытался тянуть время, стараясь привести голову в порядок и придумать, как себя вести дальше. – Ладно, не будем тянуть кота за хвост. Что вы конкретно хотите от меня?