Между окном на кухню и столом с яствами стоял большой диван, на который и усадили Настеньку между двумя кавалерами, чьи жёны на данный момент находились далеко в России и не могли ревновать к прекрасной одинокой даме. Об этом, рассаживая гостей, громко объявил Василий Александрович и попросил кавалеров ухаживать за своей соседкой., а Ивану, севшему слева от Настеньки, предложил обращать внимание и на хозяйку, поскольку сам он сел как бы во главе стола, за его торцом, а с другого конца, ближе к выходу на кухню, как и полагается хозяйке, которой предстояло бегать поминутно за новыми блюдами, села его жена, за которой он не мог ухаживать издали.
Настеньку обуревало безотчётное чувство страха оттого, что рядом и опять слева сидит этот человек с удивительно печальными глазами, буквально выстрелившими в неё при первом взгляде. От этого выстрела она не успела отойти, а он опять рядом. «Это много для одного дня», – подумала она. И ещё ей подумалось очень удачным то, что с другой стороны сидит Евгений Николаевич. К нему она привыкла. Отношения между ними сложились дружескими, но не более того. Даже после смерти Володи он продолжал встречать её, как старший товарищ, готовый придти на помощь в любую минуту. Но то в Москве, где у него рядом была жена, а как будет здесь? Мужиков всегда тянет на сторону, когда поблизости нет супруги, хотят они этого или нет. Потому то, что два мужчины по бокам – это даже хорошо.
Но Настеньку обеспокоила мысль о том, кому из них отдавать предпочтение. Если обращать больше внимания на Евгения Николаевича, то хозяева могут подумать, что они давно в любовных отношениях. А этого Настеньке очень не хотелось. В то же время, прояви она себя лучше в сторону Ивана, это может показаться странным, и она боялась, что так всё может и случиться, ибо только о нём она теперь и думала.
Как бы пошёл этот вечер дальше, трудно сказать, если бы не внезапный звонок в дверь. Хозяева переглянулись вопросительно.
Со словами «Кто это может быть?» Василий Александрович направился к двери. Вскоре оттуда донёсся его восторженный, словно поющий, голос:
– О, какие гости! И как вовремя! Леонид Александрович, Наталья Германовна, вы очень кстати, прямо к столу! Мы ещё даже не начали.
Сидевшие за столом сразу же поднялись и пошли встречать новых гостей.
– Это Настасья Алексеевна, с сегодняшнего дня моя переводчица, – радостно представил Настеньку Василий Александрович, и, повернувшись к Евгению Николаевичу, назвал его имя, и добавив, – наш новый редактор. А потом уж, как и полагается по этикету, представил пришедших, – Леонид Александрович, директор рудника Баренцбург, в чьём подчинении вы хоть и не находитесь, но он всем командует, и его великолепная супруга Наталья Германовна, которой тоже неплохо бы понравиться, несмотря на то, что она никем не работает.
Между тем, директор рудника, среднего роста, с круглым полным жизненной силы лицом (бывают такие лица, в которых непременно наблюдается энергия руководителя) в чёрной меховой шапке на голове и в дублёнке, широко улыбаясь, сказал:
– Ну, я рад, что мы кстати. Да и зашли то мы специально, чтобы узнать, как устроилась переводчица. Сам я на ГРЭ не смог приехать: дела заели, а сейчас вот решили с Натальей проведать вас на минутку.
Жена директора, несколько худощавее мужа, одетая в чёрное пальто из каракуля и с чёрной шляпкой, тоже улыбалась. Но вдруг из-за борта её пальто вынырнула остренькая головка маленькой собачки с остренькими ушами и довольно злобно залаяла.
Настенька, протянувшая было руку для приветствия, от неожиданности ойкнула и отдёрнула руку. Наталья Германовна спокойно привычным, наверное, тоном закричала на свою любимицу, прихлопнув мордочку ладонью:
– Тю, дурная, сколько тебя учить порядку? Никак не научишься вести себя прилично.
Все дружно рассмеялись. Обстановка официальности растворилась в разговоре о собаке, порода которой называлась гладкошёрстный той-терьер. Гости вошли и начали раздеваться: снимать сапоги, надевать тапочки, стоявшие рядком под вешалкой. Видно было, что к гостям здесь привыкли.
Теперь Настеньку посадили на диван слева от Леонида Александровича, а справа от него и ближе к Василию Александровичу села Наталья Германовна, спустившую своего любимого пёсика на пол, где он и бегал, изучая местность, а потом, утомившись, лёг на ступне хозяйки в терпеливом ожидании, когда ему что-то достанется с праздничного стола.
Двух же мужичков разместили на стульях напротив. То, что директорская пара зашла якобы на минутку, можно было забыть после того, как глава семейства достал, как волшебник, из внутреннего кармана дублёнки бутылку шотландского виски и протянул Евгению Николаевичу:
– Вы, молодой человек, может быть, не привыкли в Москвах пить виски, так мы вас научим.
Правда, в момент прихода начальника рудника произошла небольшая заминка. Ивану стало совсем неловко при виде шикарного вечернего голубого платья Натальи Германовны, и он попытался с извинениями уйти, говоря:
– У вас тут такая интеллигенция, высший свет, что мне как-то неудобно портить общество своим присутствием. Я лучше уйду.
Но все запротестовали. А Леонид Александрович пояснил с улыбкой:
– Вертолётчики – это не какие-нибудь шахтёры и чернорабочие. Вы высокого полёта люди, так что тоже относитесь к высшему обществу. Ну, а что одет в свитер, так ты же, очевидно, прямо с вертолётки сюда?
– Да, я зашёл отдать сумочку, которая Настенька забыла в вертолёте.
– Так она у нас растеряха? – засмеялся Леонид Александрович.
– Ну, Лёня, как тебе не стыдно? – оборвала его жена. – Человек впервые на Шпицбергене. Тут самого себя забудешь, не то, что сумочку.
Так и начался вечер.
На самом деле директору рудника и его жене присутствие пилота Вани, да ещё одетого в свитер, было, как ком поперёк горла. Леонид Александрович сказать-то сказал, что пилоты высоко летают и якобы потому они относятся к высшему обществу, но думать так, не думал. Другое дело начальник вертолётной службы армянин Абрамян, известный на руднике по отчеству Артурович. Он, конечно, был вхож в общество высокопоставленных лиц, поскольку его приглашали и в консульство, и даже на приёмы к губернатору Шпицбергена. Всё-таки начальник службы. Настоящее имя его было Артур Аршавирович, но по причине трудности запоминания его русскоязычным людом он просил называть его просто Артуровичем. Так и договорились. С ним можно сидеть за одним столом.
А Иван крестьянский сын, по правде сказать, к крестьянам отношения никакого не имел, поскольку его родители были из интеллигенции, но иногда называл себя так из любви к простому народу, воспитанную в нём с детства его же родителями и литературой. Так вот он, по мнению высокопоставленных в Баренцбурге лиц, был мелкой сошкой, но не мог же директор прямо сказать, например, как хотелось бы, «Каждый сверчок знай свой шесток» или нечто в том же духе. Директор шахты, где работает непростой народ шахтёры, должен выглядеть демократом. Ему нравится, когда шахтёры зовут его папой. Это у себя в кабинете в разговоре с уполномоченным треста, который по положению был выше него, он как-то нечаянно, похваляясь, сказал о своих работниках:
– Они мои рабы. Что захочу, то и сделают.
Но на общих собраниях он любил говорить:
– Здесь я ваш отец. По всем вопросам обращайтесь ко мне. Чем смогу, помогу.
О том, что нужно поддерживать имидж отца с каждым на руднике, он хорошо помнил, как и тот единственный пока неприятный случай, когда однажды поздним вечером он вышел из управления и решил пройтись пешком домой, и тут возле самого директорского домика кто-то накинул ему мешок на голову, его повалили и стали бить. Всё было сделано так ловко и быстро, что, как ни старался всемогущий директор узнать через свою агентурную сеть, кто его избивал, ему это не удалось. Домой он тогда попал весь в синяках. Пришлось утром даже пойти в госпиталь. Тогда он понял, что не все верят в него, как в отца родного, не все покупаются за бутылку водки. А она ценилась на руднике дороже золота, ибо часто её не хватало рабочему человеку. А у директора всё было учтено. Всегда был неприкосновенный запас спиртного на тот случай, если надо выполнить какую-то работу, не предполагаемую к официальной зарплате: то ли лес, прибитый океанскими волнами через тысячи миль к берегу, собрать и продать норвежцам, то ли сделать сувениры для продажи на местном рынке. В этих и других подобных случаях расчёт бутылками водки очень даже помогал.
Василию Александровичу всё это было известно. И был он очень осторожным в отношениях не только со своим московским начальством, но и с руководством рудников, от мнения которых о нём зависело его пребывание на архипелаге. Так что ему тоже было не очень приятно появление Ивана у него в квартире. Но зайти его пригласила жена, и разговор об этом с нею ещё предстоял, а пока приходилось мириться с тем, что получилось.
Когда всех усадили за стол, хозяин дома не пошёл к телевизору в противоположном конце комнаты, а включил, стоящий справа от него музыкальный центр японской фирмы Сони, установил громкость полившейся музыки почти на самый минимум, чтобы она не мешала разговору, но являла собой приятное дополнение к застольной беседе, и предложил всем для начала налить шампанское, и сам стал открывать бутылку.
– А я и для начала, и для конца, если можно, буду пить только шампанское.
– Неплохо, – рассмеялся Евгений Николаевич и продолжил: – Шампанское называют королём вин и вином королей. Я бы добавил – и королев. Так что начать и кончить шампанским очень правильно.
– Я не то имела в виду, – растерянным голосом сказала Настенька. – Я хотела сказать, что мне достаточно одного бокала шампанского, а больше ничего я не буду.
– Ну, это мы посмотрим, – пробормотал Василий Александрович, раскрутив наконец проволочную уздечку на пробке, и держа бутылку вертикально, собрался вынимать пробку, но его остановил Евгений Николаевич, говоря:
– Позвольте, я открою, а то вы можете вылить вино на себя и сидящую рядом даму.