В общем, будь на то воля Ильичева, вся эта компания отправилась бы у него в полковую парикмахерскую бриться наголо, а потом на гауптвахту суток на несколько. С последующим выходом на общественно-полезные работы. А главное — он понятия не имел, как надо было приветствовать застывшую у трапа делегацию.
Возникла заминка.
Единственным нормальным человеком в этой компании выглядел щупленький субъект в очках, облаченный в мятый серый костюм, показавшийся из люка стратоплана последним. Он только что не кубарем скатился по трапу и подбежал к Ильичеву, одетому в панаму, гавайку и шорты. В тени на улице было около сорока.
— С-средин, Митрофан Каземирович. — Товарищ в костюме отчаянно заикался. — Младший научный сотрудник, состою в качестве переводчика при делегации.
— Мне что делать-то? — прошипел Ильичев, не сводя взора с делегации.
— В смысле, что делать? — Средин промокнул лоб платком. — Я-я думал, в-вас проинструктировали…
— Приветствовать мне его как?
— A-а, понял! — Лицо Средина расплылось в улыбке. — Одну м-минуту.
Он повернулся к гаитянам и резво затараторил на птичьем языке, причем, похоже, без малейшей запинки.
В ответ на тираду Средина глава делегации расплылся в широченной улыбке и полез обниматься с обалдевшим Ильичевым. Облапив его пару раз, негр принялся охаживать воздух над его головой своей палкой и что-то лопотать по-птичьи.
— Самеди Преваль г-говорит, что р-рад встрече с вами, — принялся переводить Средин. — Он т-также р-рад встрече с одним из т-тех людей, что изменят м-мир и в-в-внесут в него г-гармонию и п-порядок.
— Чо это он такое несет? — опешил Ильичев. — Вы все правильно переводите?
— Вы что! — замахал руками Средин, мгновенно забыв про заикание. — Улыбайтесь и делайте вид, что рады это слышать! Вы ему своими грубыми эмоциями весь настрой перед работой собьете! Думаете, раз он по-русски ни бельмеса, значит, и ничего не чувствует? Он же потомственный ганган!
Средин покосился на радостно лыбящегося Преваля и полушепотом добавил:
— К тому же у него необычайно развит дар предвидения — он никогда не ошибается! Если Самеди Преваль сказал, что вам уготована важная роль в предстоящих событиях, значит, так тому и быть! Хорошо еще, что он в свое время у Патриса Лумумбы обучался. Не представляю, что случилось бы, перехвати его американцы.
С этими словами Средин ухватил Преваля за руку и потащил в «Икарус», подогнанный на взлетно-посадочную полосу, оставив озадаченного Ильичева наедине с деловито засобиравшимися журналистами. Как и обещал Железняков, текст репортажа они получили заранее и, сделав пару снимков прибытия, могли спокойно слать их в редакции.
Неожиданно из кармана гавайки Ильичева полился голос нестареющего Кобзона, напевавшего «Не думай о минутах свысока». Ильичев вытащил мобильник (не хухры-мухры, кстати, а подарок офицеров части на сорок лет — новейшая «Электроника»).
— Слушаю, Сергей Иванович.
— Петрович, тут такая фигня… — донесся из трубы голос Железнякова. — Ситуация осложняется. Тебе Преваль что говорил?
— Да как вам сказать, — Ильичев вздохнул. — Странный он какой-то. Тут при них толмач прибыл, Средин, так вот он…
— Значит, говорил, — нетерпеливо перебил Железняков, не дослушав, чего на памяти Ильичева не приключалось ни разу. — Ты вези, давай, гаитян в часть, как договаривались, а как сдашь в отдел, иди к себе и меня жди. Разговор есть.
— Понял, Сергей Иванович. — Ильичев совсем растерялся.
— Товарищ полковник, мы едем? — Из полковой «Волги» высунулся водитель, узбек Турсунбаев, наряженный по случаю в шорты и футболку с портретом Че Гевары. — Однако в части скоро обед, макароны по-флотски давать будут!
Ильичев сообразил, что без него автобусы с делегацией и встречающими не тронутся с места, сунул мобильник в карман и поспешил к машине.
На всем Острове свободы наступила послеполуденная сиеста. В такую жару работать все равно было невозможно, поэтому в части царил «тихий час». Нежданной расслабухе все новоприбывшие удивлялись со страшной силой, но, столкнувшись с местными погодными реалиями, быстро приобщались к дневному отдыху.
В кабинете Ильичева тишину нарушали только периодически просыпающийся кондиционер да приглушенное хрюканье Интернет-радио «Маяк». На радио второй день наводили помехи натовские хакеры, так что слушать его было невозможно — вместо родной речи из колонок компьютера неслась какая-то похабщина. Но Ильичев канал не отключал, надеялся, что трансляцию восстановят.
В ожидании Железнякова полковник листал экспроприированный «Плейбой». Он не сомневался в том, что советские комсомолки и спортсменки легко дадут прикурить подретушированным заморским красавицам, но втайне печалился, что ни в «Работнице», ни в «Крестьянке» в таком виде их не напечатают. Так что прав, видимо, был Железняков, когда говорил, что даже советскому человеку надо дать вкусить немного запретного плода. Чтобы не чувствовать себя обиженным жизнью.
В дверь постучали. Ильичев лихорадочно зашарил по ящикам стола. Вытащив недельной давности номер «Красной Звезды», он уложил его поверх томно изогнувшейся ударницы модельного бизнеса.
— Разрешите, товарищ полковник? — В кабинет просунулась голова майора Кошкина, стоявшего сегодня дежурным по части.
— Тебе чего? — Майор появился не вовремя.
— Товарищ полковник. — Кошкин протиснулся в едва приоткрытую дверь. — Жалоба поступила от местных… местной.
Ильичев посмотрел на часы.
— Излагай давай быстро, — вздохнул он.
Кошкин сунулся обратно за дверь, оттуда донеслись звуки спора и яростные выкрики на испанском. Затем раздался сочный шлепок, дверь распахнулась и в кабинет ворвалась тропическая буря.
Буря оказалось дородной кубинкой лет сорока, непрерывно и громогласно вопящей. За руку матрона волокла свою более мелкую и изящную копию. Копия выглядела зареванной, но миленькой.
Следом показались Кошкин и один из прапорщиков, фамилии которого Ильичев не помнил. Лицо Кошкина украшал пунцовый отпечаток пятерни.
— Это что за цирк, Кошкин?
— Товарищ полковник, гражданка Мария Амелиа. Пришла с жалобой на прапорщика Петрова. Говорит, что только что от el doctor и ее дочь берёменна от Петрова.
Ну вот, только этого не хватало, мысленно вздохнул Ильичев. Железняков должен был появиться с минуты на минуту.
— Майор. — Ильичев открыл ящик стола и незаметно смахнул туда «Плейбой». — Вы что, сами разобраться не можете? Это что, в первый раз? Быстренько провели суд офицерской чести… Вы, кажется, один из его членов? Осудили товарища, после чего он, осознав свою вину, на гражданке … как вас там?
Матрона выстрелила пулеметной фразой, которую не понял даже Ильичев.
— Не важно, — махнул он рукой. — В общем, осознав проступок, товарищ Петров женится на гражданке.
«Я бы и сам не отказался жениться на такой, — добавил он про себя. — Ишь как глазки строит. А глазки-то карие, томные. Не то что у моей Светки».
— Товарищ полковник, а он не… — начал было Кошкин, но тут дверь снова открылась.
— Опаньки, Петрович, — растерянно развел руками появившийся Железняков. — А вас тут много.
— Так, Кошкин. — Ильичев почувствовал резкий приступ раздражения. — Я что, неясно выражаюсь? Суд офицерской чести, и жениться, ясно? Петров, ты меня понял?
— А я не буду, — вдруг заявил Петров, беззастенчиво уставившись на Ильичева.
— Это как «не буду»? — опешил тот.
— У него в Союзе уже жена есть, — виновато развел руками Кошкин.
— А даже если бы и не было? — Петров явно отказывался осознавать свою вину. — Я ее насильно под пальмы не тащил. И не виноват я, что в этой деревне ни в одной аптеке этого… средств защиты нет. Пусть идет аборт делает.
Горячая волна ударила в голову Ильичева.
— Ах ты, мерзавец! — Полковник трясущимися руками полез за табельным бластером Алферова. — Да я… Да я… Да я тебя по всей строгости кодекса строителя коммунизма, без суда и следствия, лично сам!
Кобура никак не желала открываться.
— Эй, Петрович, ты давай с этим завязывай. — Тяжелая длань особиста легла на кобуру. — Это тебе не тридцать седьмой год!
Из Ильичева сразу как будто выпустили воздух.
— Сергей Иваныч, ну ты глянь, до чего скатились! Советский офицер, а ни стыда ни совести. И ладно бы еще не женат был…
Ильичев в сердцах махнул рукой и рухнул в кресло.
За дело взялся Железняков.
— Петров. — Интонация, с которой особист произнес фамилию провинившегося, заставила умолкнуть даже матрону, непрестанно причитавшую с момента появления. — Через час ты сидишь в моем кабинете в особом отделе, ты понял? Разбираться с тобой буду лично.
— Так точно, товарищ майор. — Петров побледнел ужасно, моментом растеряв весь гонор.
— А теперь все вон, — не терпящим возражений тоном добавил Железняков.
Повторять по-испански не пришлось. Матрона и ее юная копия испарились едва не быстрее Петрова.
— Сергей Иваныч, ну куда мы катимся, а? — Ильичев отстегнул форменный галстук и полез в сейф, где хранилась початая бутылка «Гавана Клаб». — Ты посмотри, что творится. Никаких моральных устоев у нынешней молодежи, дожили. Что наши деды бы сказали, что в сорок пятом брали Берлин, глядя на них?
— Сильно расстроился, Петрович? — Железняков сел напротив.
— А то. Ты ведь глянь на них — с детства все подают на блюдечке с голубой каемочкой, школа, институт, профсоюзы… А в армии? Любая дура мечтает за офицера выйти, а им все мало. Местный, так сказать, колорит подавай. Да у этого Петрова жена небось первая красавица на селе, да еще и МГИМО закончила. А он что? Тьфу, лишь бы присунуть. Бездуховность полнейшая. Этак мы скоро докатимся до того, что офицеры отсюда ром да сигары начнут возить и торговать ими. Будете?
Ильичев выудил бутылку из недр сейфа.
Железняков покачал головой.
— И тебе тоже не советую. Нам с тобой сейчас этим увлекаться нельзя, у нас есть дела поважней. Тут надо твердость духа проявить. И главное, Петрович, не отступать и не сдаваться. Вот если бы в шестьдесят втором Никита Сергеевич пошел на поводу у Кеннеди и ракеты с Кубы убрал — где бы мы сейчас были? Сначала ракеты им с Кубы убери, потом дай независимость какой-нибудь Прибалтаке, а там дальше что? Вообще весь Союз отдать, чтобы по кусочкам растащили? Не будет такого, Петрович, и мы с тобой все усилия к тому приложим. А о Петрове не волнуйся, я его так воспитаю, мало не покажется.