Ноги мои гудели от усталости, а уши нехорошо онемели от холода.
– Нам-то не надо, – согласился Вовка, – а весь народ туда валит. Не то на концерт, не то – на митинг.
– Какой концерт в такую морозяку?! – простонал я.
– Не знаю. Может, Пол Маккартни опять приехал. Или этот, голубой на рояле... Блин! Забыл фамилию.
– Меня сейчас другое беспокоит, – я потрогал уши ледяными пальцами, – выбраться оттуда можно?
– Элементарно! – кивнул Вовка. – Через мост – и на Третьяковскую. Если пустят...
Некоторое время мы молча брели по Ильинке. Разговоры в толпе стихли, люди шли понуро, едва переставляя ноги, как на похоронах. И вдруг далеко позади раздался басовитый кашель моторов, от нарастающего рева задрожали стекла в домах.
– Ни фига себе! – удивился Вовка. – Техника подходит! Это что же, парад будет?
Народ тревожно оглядывался назад. Там, в начале улицы, метались лучи прожекторов, поднимались выхлопные дымы. Сзади вдруг стали напирать, появились бегущие люди, меня чуть не сшибли с ног.
– Бэтээры идут! – крикнул кто-то.
Толпа дрогнула и разом побежала. Рискуя полететь кувырком, я все же оглянулся на бегу и увидел шеренгу бронетранспортеров, развернувшуюся во всю ширину улицы. Они быстро, ужасающе быстро приближались, подгоняя бегущих тигриным всхрапыванием дизелей.
Вовка где-то потерялся, наверное, убежал далеко вперед. Я рванул за ним, мимо белых колонн Биржи, мимо арок Гостиного Двора, заботливо отгороженных от толпы страшными красно-белыми полосами. Колонны больше не было, клубящейся, отчаянной кучей мы вырвались на площадь и рассыпались во все стороны, не видя еще, куда бежим, так как свет прожекторов на зубчатой стене бил нам прямо в глаза.
И тут раздались выстрелы. Человек, бежавший передо мной, вдруг упал на колени, поцеловал землю и, неприятно дернувшись, затих. Рядом свалился другой. Кто-то катался по булыжной мостовой, визжа, как заяц. Впереди коротко вспыхивали огоньки, сопровождаемые раскатистыми хлопками и стонущими рикошетами пуль. Огоньки располагались цепью на равных расстояниях друг от друга, в разрывах красно-белой ленты, опоясывающей площадь. Совсем как охотники на номерах, подумал я и упал, запнувшись о лежащее на брусчатке тело. Прямо перед собой я увидел широко раскрытые глаза Вовки. Он лежал на боку и, казалось, пытался лизнуть булыжник окровавленным, неправдоподобно длинным языком.
Я всхлипнул и пополз прочь – к единственному укрытию на пупырчатой шкуре площади – Лобному месту. Охотники продолжали стрелять, но им пока хватало другой дичи, а может быть, в меня трудно было попасть из-за валявшихся повсюду тел, во всяком случае, я почему-то все еще был жив. Меня колотила крупная дрожь, руки и ноги совершали странные самостоятельные движения – куда больше движений, чем требовалось для того, чтобы ползти. Челюсти до хруста свело судорогой.
Какой мороз, плакал я. Какой страшный мороз!
Белесый камень Лобного места обжег руку холодом. Я поднял голову. Красно-белая лента трещала на ветру и билась о парапет, словно пыталась обнять, втянуть его в общее пространство площади. Но не могла. Здесь кончалась ее власть. Как же мне было страшно! Как хотелось повернуть назад и уползти поскорее прочь от этой полоски, в ярости рвущей камень! Но я не повернул. Впервые в жизни я пересек красно-белую запретительную ленту, впервые выполз из разрешенного пространства, где нельзя то и нельзя это, туда, где можно все. Может быть даже можно спастись... Может быть даже...
– Смотри, один уходит! – раздалось вверху.
Я замер на мгновение, а потом с облегчением перевернулся на спину. Теперь можно и это. Теперь можно ни о чем не думать и ничего не бояться. Потому что произошло самое страшное.
Над парапетом показалась рука охотника, и сейчас же тяжелая плотная сеть накрыла меня с головой. Странно, она совсем не давала тепла...
"... Многие промышленники, охотясь из года в год, приноравливаются выманивать зверя на манок, или вабить. Опытный вабельщик, заняв с раннего вечера позицию вблизи логова и передушив прежде щенят, чтобы не разбежались, выманивает матку прямо под выстрел, или в сеть..."
(Л.П. Савватеев. "Наставление московскому охотнику")
– Да всякое, конечно, бывало, – Лариса отодвинула чашку, потянула из пачки белую соломину "Эссе". – И ругались, и посуду били. Один раз я даже уезжала из-за нее к маме, и вещи перевозила...
–Да ну?! – Светка, сидевшая далеко, за компьютером, вытянула тощую шею на полметра лишних, чтобы не пропустить ни словечка. – Как же это ты? Расскажи!
– Да что там рассказывать... – Лариса пустила дым в потолок. – Поживешь со свекровью – сама узнаешь. Попила мне кровушки...
Она снова затянулась и замолчала надолго, будто пробовала на вкус не ментоловый дым, а воспоминания.
– И все-таки с ней было легче. Славка накормлен, одет – обут, сидит с бабушкой, а не с этими тварями-няньками. С работы приходишь – ужин на столе... А как похоронили бабушку, как взялась я посуду мыть на поминках – вот, думаю, вся жизнь моя теперь так и пойдет – готовь да посуду мой...
– Да уж, теперь только это, – покивала многоопытная Вера Сергеевна, – да стирка, да уборка, да за дитем ходи. А в школу пойдет – еще труднее будет.
– А твой-то что? – снова встряла Света, поднимая маленькую, как у змеи, головку над монитором. – Совсем не помогает, что ли? Запряги!
Лариса молча задавила окурок в пепельнице.
– Да, запряжешь их! – Вера Сергеевна гневно звякнула чашкой. – На мужиков где сядешь, там и слезешь.
Света вдруг зарделась и стыдливо упрятала головку за компьютер. Видимо, Вера Сергеевна невзначай задела интимное.
На столе у Ларисы мобильник пропел серенаду.
– Ну вот, легок на помине!
Лариса, утвердив на лице скептическое выражение, взяла трубку.
– Да, Андрей! Чего тебе?
– Мама! А ты скоро придешь? – прокричал ей в ухо детский голос.
– Славик?! – удивилась она. – Ты с папой?
– Папа на работе! – доложил детский голос. – Папа забыл дома свой могильный телефон!
– Не могильный, а мобильный, – поправила Лариса.
– Не могильный, а могильный, – старательно повторил Славик.
Лариса смотрела на коллег выразительно-скорбными глазами.
– Зачем ты звонишь, Славик? Маме надо работать!
– Я хочу на улицу!
– Потерпи. Вот я приду, и пойдем гулять.
– А ты когда придешь?
– Через три часа. Еще работы полно...
– А через три часа – это скоро?
– Все, хватит болтать! Деньги тратятся. Положи телефон и больше ничего не нажимай! Понял меня?
– Понял! А папе можно позвонить?
– Я кому сказала, оставь телефон в покое! И телевизор не трогай!
Лариса положила трубку и снова закурила.
– Могильный... Это он после похорон слова путает. Все спрашивает, зачем бабушка переехала в могилу, может, мы ей надоели...
– Только там и отдохнем... – вздохнула Вера Сергеевна. – И как он номер набрал? Я до сих пор в этих кнопках путаюсь!
– Ой! – Лариса махнула на нее сигаретой. – Дети с техникой в сто раз лучше нас управляются! Прямо беда! Сам телевизор в сеть включает и пультом щелкает. Уж и затычки на розетку ставили, и чего только не делали – бесполезно!
– У моих знакомых, – Света вынырнула из-за монитора, – сынишка до стиральной машины добрался. Один раз только видел, как мама кнопки нажимает, и на другой день все половики выстирал, замшевые сапоги и кота.
– Живой? – поинтересовалась Вера Сергеевна.
– Ну, вы скажете! – Света возмущенно выгнула шею. – Что ж, убить ребенка из-за какой-то стиралки?! Новую купили.
– Да я про кота!
– А! Про кота не знаю. У них сейчас дог.
Снова грянула серенада. Лариса схватила трубку.
– Славик! Я же просила тебя не звонить! Ну что ты, не можешь занятие дома найти?!
– А я уже не дома! – проквакал детский голосок в трубке. – Я пошел гулять!
– Что?! – Лариса так резко вскочила, что уронила стул. – Как это гулять?! Кто тебе дверь открыл?!
– Я сам! – гордо сообщил Славик. – Папа ключи тоже забыл.
– Я убью этого папу... – прошептала Лариса, закрыв глаза. – Славик! Немедленно вернись домой!
– А где наш дом? – поинтересовался Славик.
Трубка дрожала возле ларисиного уха, задевая серебряную сережку.
– Ты во дворе, да? Там, где качели?
– Нет, я на улице. Тут машины.
– Стой! – Лариса поперхнулась криком. – Стой на месте, сынок! Стой и не шевелись!
– Я стою, стою, – успокоил Славик. – Тут красный свет горит...
– Пожалуйста, не переходи дорогу, Славик! Жди мамочку! Я уже бегу к тебе!
Лариса, не отрывая трубку от уха, бросилась к выходу.
– А теперь зеленый, – доложил Славик. – Мама, я иду тебя встречать!
– Нет! – голос ее вспугнул коридорную тишину.
Лариса пробежала мимо проснувшегося вахтера и застучала каблуками на лестнице. – Не надо меня встречать! Стой на месте, я сказала!
– Я не могу больше говорить, – сказал Славик. – Деньги тратятся.
– Не надо! Не выключай телефон!
Но он уже отключился.
Лариса выскочила на улицу. Ловить машину? Нет, тут всего один квартал – пешком быстрее. Не обращая внимания на дико косящихся прохожих, она побежала в направлении группы шестнадцатиэтажек, островком сгрудившихся посреди автомобильных водоворотов.
На ходу она тыкала пальцем в кнопки телефона. Слезы застилали глаза. Только бы он не отключил телефон совсем!
– Алло, – сказал Славик. – Это кто?
– Славочка! Это я! – затараторила Лариса. – Пожалуйста, больше не выключай телефон! Держи его все время возле ушка, чтобы слышать мамочку! Я бегу к тебе, малыш! Я уже близко!
– Где ты, мама? Я тебя не вижу!
– Скоро, скоро увидишь! Я совсем рядом, на соседней улице!
– Это хорошо, – сказал Славик со странным удовлетворением.
Лариса даже испугалась этого неожиданно спокойного голоса.
– Славик! Славик! Ты слышишь?
– Слышу, не волнуйся.
Она пересекла поток машин, окаменевший в минутной пробке, и побежала вдоль квартала старых домов, разевавших на нее удивленные арки подворотен.