ха, скотское любит житие. Душа его обрастает греховными помышлениями ума и оледеневает разнообразием страстей, так что становится нечувствительною к призывам Божией благодати, не замечая по причине греха Божиих чудес (ср.: вторник 5–й седмицы, 8–я песнь канона). Его уши оглохли к слышанию голоса Божия. Связанный, как бы оковами, безмерною злобою, богатый страстями и сластями, как богач, он, подобно нищете Лазаря, беден добродетелями. Его ум уранен, тело расслаблено, дух болезнует, очи отягощены от беззаконий, и он не может воззреть и видеть высоту небесную. Прельщенный прелестью горького греха, немощный и расслабленный им, принявший в душу смертоносную язву, сокрушенный и оскверненный многими грехами, помраченный смрадом их, он спит на одре сластей тяжелым болезненным сном, часто даже не подавая признаков жизни, как бы полумертвый. Он и не замечает, какая жестокая буря обуревает его окаянную душу, страстей треволнения готовы потопить ее, грех влечет ее во всеконечную пагубу, и она готова совсем погрузиться в глубокую пучину сластей, а через то, конечно, последует и ее удаление от Бога. Так человек, по своему свободному изволению удаляясь как бы из Иерусалима от Божественных заповедей и достигши страстей Иерихонских, привлеченный сюда бесчестною славою житейских попечений, подпадает, как разбойникам, — помыслам [21], и они совлекают с него одежду благодатного сыноположения. И остается он, покрытый язвами и как бы бездыханный, лежать на житейском пути. Но как бы ни был грешен человек, сколь велики и многочисленны ни были бы греховные раны его, он все же остается образом неизреченной Божией славы. Его богоподобная душа по самому существу своему стремится к Богу.
Созданная для наслаждения неземною красотой небесной, но удалившаяся от этой единственной и абсолютной красоты, душа тоскует по ней и, не имея возможности наслаждаться ею, старается заменить ее хотя бы красотою земной. Отсюда стремление человека к изящному, его увлечение прекрасным, его преклонение пред искусством. Но вся эта условная красота, если не соединяется с мыслью о красоте абсолютной, не только не дает удовлетворения тоскующей душе человека, а, наоборот, приносит ему лишь еще большее разочарование, еще больше усиливает его тоску, ибо земная, по большей части греховная, страстная красота не может утолить духовный голод человека, и пища скотов не может насытить его богоподобной души. Как бы глубок не был греховный сон человека, его душа все же не может совсем позабыть о своем божественном происхождении, об утраченных благах. Да, это так, что после падения «человека, каким создал его Бог, не стало более в мире»[22]. Но, с другой стороны, «несправедливо иные, введенные в обман лжеучением, утверждают, что человек решительно умер и вовсе не может делать ничего доброго»[23]. Сколь сильная буря страстей ни обуревала бы его, как велики ни были бы его падения, каким тяжелым камнем он ни был бы отягчен, в глубине души его все же теплится божественная искра. Хотя он и сыновства погреших, блудно пожив и забвением Божиих даров иждив богатство (вторник 3–й седмицы, вечер, на стиховне), но все же он причастен образа Божия. Внутренний законодатель — совесть, сколь сильно ни заражена она греховными язвами, все же время от времени — то в виде непонятной тоски и неудовлетворенности благами мира, то в виде укоров за недобрые, греховные поступки — обличает его, старается пробудить от греховного сна, напомнить ему о его высоком назначении как сына Божия, как купленного дорогою ценой — излиянием Крови Христовой. И переживает человек страшную душевную раздвоенность. Земные блага не дают ему полного удовлетворения. Внутренний голос совести, попечительные увещания матери Церкви побуждают его стремиться к благам духовным и просить о защите Крестом его — страстьми преклонена, враги запинаема, обычаем лукавым влекома (понедельник 4–й седмицы, 8–я песнь канона). Но с другой стороны, его греховная природа, козни врага и собственная злая воля задерживают его в плену греха. И лежит он поверженный, покрытый смердящими струпами и недоумевает (ср.: среда 5–й седмицы, утро, стихира на стиховне). Буря грехов, окружающая его, смущает его сердце. Он хотя продолжает пребывать в злом обычае, но боится и трепещет, зная, что смертию не прекратится его бытие. Он люто недоумевает и скорбит, желая выбраться из пучины грехов, желая оставить сытость страстей и напитать свой ум, алчущий всякого блага, и в то же время не переставая грешить и нарушать Божественные повеления.
Где же выход из того положения, в котором находится теперь человек, созданный по образу Божию, искупленный Кровию Христовой, предназначенный для жизни святой и праведной, для наслаждения небесной красотой и богообщением и в то же время не перестающий грешить и падать, удаляясь от Бога и удаляя Его от себя своими грехами?
Глава вторая
Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче, утренюет бо дух мой ко храму святому Твоему, храм носяй телесный весь осквернен: но яко Щедр, очисти благоутробною Твоею милостию. Неделя мытаря и фарисея, на утрени
Тяжело, плачевно и гибельно положение грешника. И если не хочет он вечной погибели, то должен поскорее пробудиться от греховного сна, поскорее оставить состояние беспечности и нерадения. Но одними своими силами греховный человек этого сделать не может. Нужна высшая, Божественная помощь, ибо мы сами от себя, без Божией благодати даже и помыслить не можем что‑то доброе (см.: 2Кор.3:5). Как для пробуждения от естественного сна в непривычный час нужен будильник, подобным же образом и в жизни духовной. Милосердый Отец, желающий всем спастися и в познание истины прийти (среда 5–й седмицы, стихира 9 (Фита — А.) на Господи, воззвах), употребляет многочисленные разнообразные средства для пробуждения спящего во грехах. «Нет вещи в мире и происшествия в жизни, кои в руках Промысла Божия не могли бы служить средствами к пробуждению грешника»[24].
Любовь Божественная постоянно зовет его восстать от сна. Призывный голос Божий раздается и в явлениях видимой природы, и в происшествиях жизни общественной и его личной, и внутри самого человека, в совести его, которую один святой отец называет «соперником, потому что сопротивляется всегда злой нашей воле и напоминает нам, что мы должны делать, но не делаем»[25], и в нарочитых благодатных воздействиях и явлениях, и особенно через Церковь Свою Святую. Но, как уже было замечено, Господь не хочет насильно навязывать наделенному свободой человеку Своих благодеяний. «Приходящая к человеку благодать, — говорит преподобный Макарий Египетский, — нимало не связывает его воли принуждающею силою и не делает его неизменным в добре, хотя бы он хотел или не хотел того. Напротив того, и присущая в человеке Божия сила дает место свободе, чтобы обнаружилась воля человека, уважает ли или не уважает он душу»[26]. И если человек подлинно уважает свою душу, он сам должен откликнуться на зов Божией благодати, сам должен пойти навстречу ему или, по крайней мере, не затыкать ушей своих от слышания Божественного голоса; необходимо, чтобы человек сам откликнулся на призыв Божией благодати, сам употребил хоть некоторое усилие к пробуждению от греховного сна.
Таким первым шагом со стороны человека должно быть, с одной стороны, осознание ненормальности и опасности своего теперешнего положения, с другой — понимание того, что причина этой ненормальности и опасности заключается в нем самом, — осознание своей греховности и окаянства.
Придя в себя, размыслив о своем высоком назначении как сына Благого Отца, человек не может не прийти к тому печальному выводу, что слез и плача достойно его настоящее положение. В чести сый сыновства, Отца Благаго несмысленный аз не разумех: но себе славы лиших, богатство зле иждив благодати (среда 3–й седмицы, утро, на стиховне самогласен) и вот теперь в стране удаления остался одинок среди лукавых граждан и уподобляется бессловесным несмысленным скотам. Питается он скверною злобою вместо предназначенной ему ангельской снеди, осквернена его одежда нетленная, он сам весь смердит гнойми злобы (четверг ваий, 1–й канон, песнь 9–я). Постоянно в ночи, в греховной ночи проводит он жизнь свою, так как несдержанное распутство есть подлинно ночь и привязанность ко греху есть мрак беспросветный. И во всем этом виноват только он один. Постоянно отвергая животворные Божии слова, не слушаясь Божиих заповедей, не исполняя Божией воли, он сам убил свою совесть и оживил плоть, себя самого сделав как бы истуканом («самоистукан бых» — Великий канон, песнь 4–я), свои плотские страстные влечения поставив выше всего и их только удовлетворяя, свою греховную волю сделав единственным законом для себя. Он всегда заботился только об одном внешнем благоукрашении, презревая внутреннюю богообразную скинию и тем самым пренебрегая дарованное ему царское благородие, погубил доброту первого образа (ср.: Великий канон, песнь 2–я, четверток 5–й седмицы).
Согреших — вот к какому сознанию должен прийти человек, осознавший свою виновность, а вместе и греховность. Согреших, исповедаюся Тебе, Господи, блудный аз, не смею на Небо воззрети очима, оттуду бо отпад, бых окаянен; согреших на Небо и пред Тобою и несмь достоин нарещися сын Твой; самого себе отрицаю, не требую оглагольников, ниже паки свидетелей: имам обличающий мя блуд, имам обличающее злое житие, имам посрамляющую одержащую мою наготу, к срамоте же рубы, имиже одеян есмь (вторник 3–й седмицы, утро, на стиховне самогласен). Размышляя о множестве своих согрешений и уязвляясь жалом совести, которая как бы огнем жжет его, он в недоумении и скорби о своих грехах взывает: Откуду начну плакати окаянного моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию? (Великий канон, песнь 1–я). Он ужасается и боится, размышляя о жизни своей, полной зла и падений. Како Тя усрящу? Како явлюся Тебе страшне? Како же предстану неумытному Твоему судищу? (вторник 2–й седмицы, 2–й канон, песнь 2–я). К тому ли был призван? То ли делал, что должен был делать, как почтенный пред всеми другими тварями разумом, способностью рассуждать и взвешивать свои поступки? В деле обращения грешника громадное значение имеет мысль о будущей жизни, страх грядущего наказания и вечных мук. Грешник знает, что смерть не прекратит его бытия. И если его злые дела даже здесь, на земле, не всегда приносят удовлетворение, а чаще причиняют только муки разочарования и неудовлетворенности, то в будущей жизни, где уже никакой цены не будет иметь то, что на земле иногда дает еще некоторое удовлетворение, хотя, быть может, и ложное, — что будет он чувствовать там, в брачном чертоге Жениха Христа, не имея одеяния брачного? (ср.: Великий Вторник, стихира на хвалитех). Что скажет Владыка, когда истяжет у него слово, когда потребует отчета о данном таланте? Помышляя страшное испытание Христово, приемля в уме пламень неугасимый, человек приходит в ужас и трепет. Он плачет и рыдает, егда в чувство приемлет огнь вечный, тьму кромешную и тартар, лютый червь, скрежет же паки зубный и непрестанный, болезнь имущу быти без меры согрешившим и Тебе Преблагаго нравом лукавым прогневавшим, от нихже един и первы