— Что было дальше? — спросила я и бросила мяч обратно.
— Сара исчезла, будто растворилась в воздухе. Пшик! — Быстрюга Сьюзи поймала мячик, подбросила высоко-высоко и подождала, пока тот не упадет, прежде чем добавить: — Никого тебе не напоминает?
Она имела в виду Дотти Кенфилд, но мне не хотелось этого говорить, потому что тогда это стало бы похоже на правду.
— А когда стемнело и Сара не вернулась домой, — продолжала Быстрюга Сьюзи, — миссис Хейнеманн вызвала полицейских. Они всюду ее искали, да так и не нашли.
Мэри Браун, должно быть, ела что-то желтое: когда она высунула язык показать мне, он цветом был как та игуана в зоосаде.
— Я же говорила, — сказала она и быстро задергала высунутым языком.
— И вы знаете, что это значит, верно? — Быстрюга Сьюзи шагнула к Мэри Браун, ухватила ее за шею обеими руками и принялась душить. Все засмеялись. Кроме меня. Я получше остальных знала, что Быстрюга Сьюзи, наверное, права. Потому что, могу поспорить, одним из полицейских, которых вызвала миссис Хейнеманн, был Расмуссен.
После длинного дня плетения шнурков с Барб, партии в шахматы с Бобби и дикой игры в «Рыжего разбойника» мы направились к Фацио попробовать немного чудесной лазаньи, приготовленной Наной. За ужином Тру и Нана долго обсуждали фильмы с Дорис Дэй, и Нана прямо растаяла, когда речь зашла об актере Джимми Стюарте. Мы с Тру помогли Быстрюге Сьюзи вытереть насухо тарелки, а потом сразу ушли и по дороге домой почти не разговаривали. Думаю, нам обеим жалко было уходить из уютной итальянской кухни, где вкусно пахнет и все размахивают руками, будто уличные регулировщики.
Дверь в наш дом стояла открытой нараспашку, но когда я позвала: «Эй! Кто-нибудь дома?» — никто не ответил. Холл явно решил совершить долгую прогулку по короткому причалу. Я подумала, это из-за того, что мама умирает. Но это на него не похоже, ведь Холл с мамой вечно ругались и почем зря поминали имя Господа нашего всуе. Так что плевать Холлу, наверное, хотелось на то, умрет мама или нет.
Грязную посуду мы с Тру мыть не стали: в прошлый раз попытались, но вода пошла из крана вся теплая и рыжая. Мы просто стащили с себя одежду, забрались в кровать и стали слушать скрип-скрип-скрип кресла-качалки на крыльце у соседей. Мистер Кенфилд едва ли не каждый летний вечер одиноко сидел там, качался да курил. Звуки и дымок прямиком влетали в окно нашей спальни, навевая мысли про одиночество. Особенно в тот вечер, потому что мы с Тру были каждая сама по себе, и такое чувство, будто отныне так будет всегда.
Тру перекатилась на пузо и задрала майку, давая понять: хочет, чтобы я потерла ей спину, — я делала это каждую ночь с тех пор, как себя помню.
— Знаешь, почему Быстрюгу Сьюзи зовут Быстрюгой Сьюзи?
А я уже думала об этом, еще днем.
— Потому что лучше всех на площадке играет в «Рыжего разбойника»?
— Нет, — прыснула Тру. — Потому что дина́мит мальчишек. Ну, это типа секса.
Быстрюга Сьюзи старше меня на три года. Ей тринадцать. Тинейджер. Когда доживешь до такого возраста, с тобой происходят разные штуки. Включая, видимо, что-то типа секса.
— Быстрюга Сьюзи уже добралась до второй базы, — заметила Тру.
О чем это она? Всем известно, что Быстрюга Сьюзи не любит бейсбол, да и какое отношение бейсбол имеет к сексу?
— До какой второй базы?
На минутку я забеспокоилась, что разговоры про бейсбол заставят Тру вспомнить тот день, когда папа и дядюшка Пол так и не доехали до дома после матча. Сразу после аварии я пробовала выспросить у нее, что тогда произошло. Как папу угораздило врезаться в вяз? Он что, не смотрел на дорогу? Но Тру отказывалась разговаривать на эту тему еще долгое время после несчастного случая, а если я заводила такой разговор, начинала злиться или притворялась глухой.
— «Добраться до второй базы» означает, что девочка дает мальчику потрогать свои сиськи, то есть грудь.
— Уххх… — не смогла я скрыть отвращения. А следовало — чтобы быть хоть чуточку тре шик. — Что, и «первая база» бывает?
Тру вытянулась рядом со мной.
— Французские поцелуи — это первая база. Это когда мальчик засовывает свой язык тебе в рот.
Когда у меня вырастут сиськи, ни за что и никому не дам их трогать, не говоря уже про всякие французские поцелуи во рту.
— А «третья база»? — спросила я.
Самым любимым игроком у папы был Эдди Мэттьюс, третий бейсмен у «Брейвс». Я по-настоящему соскучилась по радиотрансляциям матчей, которые мы слушали вместе с моим Небесным Королем. В руке пиво, на колене — дочка Сэл. В правилах бейсбола я не особо разбиралась, но мой папа эту игру просто обожал. А я обожала своего папу. И то, как пахло на крыльце нашей фермы после дня тяжелой работы в поле, и то, как желтый свет от приемника сиял на его радостном лице, когда Хэнк Аарон выбивал мяч на хоум-ран, и то, как папа выпрыгивал из кресла, а его дочка Сэл летела на пол. Особенно тем летом, когда он погиб. Потому что в то лето «Брейвс» должны были попасть в Мировую серию, он сам так говорил, и мы поедем смотреть и будем есть соленые орешки и хот-доги с горчицей и маринованными овощами. А они у меня самые любимые.
— Третья база, это когда мальчик трогает тебя там, внизу, — Тру показала на мои трусики.
Я совершенно точно никогда и никому не позволю трогать меня там.
— То есть «хоум-ран» — это и есть секс? — спросила я изумленно.
— Ага, он и есть.
Еще чего! Не раньше, чем в аду снег пойдет.
Тру сказала:
— Ты ведь знаешь, что Джуни насиловали, верно? — Перекатившись ближе, она застучала пальцами по моей шее, как по клавишам пианино.
Мы с Джуни не были подружками. Но я порой встречала ее на площадке, и она вроде была ничего и любила плести из цветных трубочек не меньше моего, и получалось у нее просто потрясно.
— Ты хоть понимаешь, что значит «насиловать»? — спросила Тру.
— Нет. — Я ткнулась лицом в подушку и ерзала, пока не дотянулась до запаха «Аква Велва».
— Быстрюга Сьюзи говорит, когда девушку насилуют, это значит, кто-то трогает ее там, внизу, и это страшно больно. А потом добивается секса, даже если она нипочем не согласна.
Я отвернула голову и стала смотреть в окно на спальню Дотти, и тут-то ее призрак как раз и принялся плакать.
— Салли! — Тру набросила простыню нам на головы.
— Чего?
— Слышишь?
— Это призрак Дотти.
Тру придвинулась ближе:
— Вот ужас.
Я не совсем поняла, что она имела в виду, — то, что Дотти растворилась в воздухе, или то, что произошло с Джуни. В общем, разницы никакой: и то и другое — ужас.
— Никогда не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Ты же знаешь.
Я все думала о том, как Расмуссен трогал Джуни, а она этого не хотела. Как она, бедная, напугалась.
— Ты в этом уверена? — спросила я. — Ну, про насилование?
И заодно отдернула руки от спины Тру: что-то совсем расхотелось трогать хоть кого-то.
— Быстрюга Сьюзи говорит, кто-то насиловал Джуни, делал с нею секс, а когда надоело, обернул трусики вокруг ее шеи и тянул, пока она не задохнулась насмерть.
Тру уснула, а я лежала в темноте, слушала, как плачет призрак Дотти, и изо всех сил надеялась, что Быстрюга Сьюзи ошибается. Потому что сомнений не осталось: если меня никто не выслушает, если никто не остановит Расмуссена прямо сейчас, у нас с Джуни Пяцковски очень скоро будет куда больше общего, чем любовь к плетенкам из цветных трубочек.
Глава 10
Весь конец июня стояла страшная жара, намного жарче нужного. Этель говорила, такая жара и влажность напоминают ей о Миссисипи, где она родилась и росла. Как и всегда по средам, мы с Тру провели утро в благих делах на пользу миссис Галецки, за которой уже давно ухаживает Этель. Причина, по которой мы этим занимались (кроме дружбы с Этель), состояла в том, что по возвращении в школу в сентябре сестра Имельда заставит всех детей прочесть вслух сочинения под названием «Как я провел лето, творя благие дела». Вокруг столько всего напроисходило, что о своем сочинении мне пришлось временно забыть, но я твердо пообещала себе, что сегодня же вечером начну, в какой бы хлам пьяный ни явился домой Холл.
Когда мы закончили помогать, Этель угостила нас сэндвичами с ореховым маслом и зефиром, а потом мы с Тру отправились в зоосад посмотреть, как кормят Сэмпсона, что тоже заведено у нас по средам.
Мы едва вышли из Медовой протоки, обегавшей весь парк, и воздух приятно холодил наши голые ноги. Тру недавно начала курить «L&M», которые стащила из кармана у Холла, когда тот вырубился на диване. И еще она раздобыла где-то маленькую синюю французскую шляпку, объявила, что это берет, и стала носить. Тру сама не своя до всяческих шапочек.
— Я тут подумала, — сказала она, прикуривая сигарету.
— О чем? — Мы сидели на ветках любимого зоосадного дерева, и я завороженно разглядывала Сэмпсона, откусывая по чуть-чуть от сэндвича. Свой бутерброд Тру слопала по дороге.
— Насчет исчезновения Сары Хейнеманн. — Тру затянулась сигаретой и выпустила дымок через нос, как иногда делала мама. Называется «курить по-французски». Она покашляла и повторила трюк снова. — Думаю, Быстрюга Сьюзи права. Наверное, Сару убили и насильничали, точно как Джуни.
Про себя я тоже решила, что Сару убили и насильничали, но не хотела пугать Тру, соглашаясь. И еще подумала, что это дело рук Расмуссена, как и с Джуни. И что это он спихнул Венди с лестницы в погреб Донованов. В ту ночь было так темно и ненастно, что он, скорее всего, до последнего не понимал, что перед ним Венди, а уж потом не бросился вслед и не стал убивать Венди, потому что она монголоид, а монголоид не сможет указать на него в полиции, когда их выстроят у стенки, как всегда делают в фильмах.
Тру сплюнула сигарету на землю и сползла со своей ветки на мою. Ткнула пальцем в Сэмпсона, скроила удивленную мину и крикнула: «Ой, ты посмотри, Салли!» Стоило мне зазеваться, а она хвать у меня из руки полсэндвича и сразу в рот, пока я не успела опомниться.