Зато Анна Андреевна Ахматова, чьи работы о Пушкине стали, несомненно, значительным вкладом в изучение всего, что связано с последним этапом жизни Пушкина, отдала дань этим письмам, нисколько не сомневаясь в их подлинности. На основании всего двух посланий Дантеса к Геккерену Ахматова опровергла мнение П. Е. Щеголева, полагавшего, что историю увлечения Дантеса Натальей Николаевной следует вести с осени 1834 года. Проведенный поэтессой, если так можно выразиться, «сердечный анализ» писем Дантеса оказался наиболее проницательным в сравнении со всем, что написано о них. А своим очерком «Александрина» Ахматова расставила «все точки над i» в хитро сплетенной истории связи, якобы существовавшей между сестрой Натальи Николаевны и Пушкиным, написав: «От всего этого за версту пахнет клеветой».
Полная публикация писем Дантеса к Геккерену, осуществленная уже в конце 1990-х годов Сереной Витале, убедила всех, что письма эти подлинные и речь в них идет именно о Наталье Николаевне. К сожалению, самые значительные работы последних десяти — пятнадцати лет не могли охватить корпус этих писем.
В 60-е годы XX века так называемая «тагильская находка» писем семейства Карамзиных 1836–1837 годов привнесла в историю дуэли Пушкина до того неизвестные подробности. Изданные Н. В. Измайловым, эти письма, как никакие другие свидетельства эпохи, позволили по-новому взглянуть на трагедию Пушкина и на место в ней Натальи Николаевны. Но, как оказалось, и эти послания, исходящие из круга самого близкого к Пушкину, и эпистолы его противника, как и все другие свидетельства современников, можно интерпретировать в зависимости от изначальной установки их исследователя.
В поисках истины следует помнить прежде всего слова самого Пушкина, обращенные к Наталье Николаевне перед смертью: «Ты ни в чем не виновата». Жена Пушкина не нуждается в оправдании, ее честь защищена им самим. Она — его «ангел», «Мадонна», «Муза», «царица», «женка», «душка», «бой-баба», мать его детей. Этим все сказано. Но в очередной раз приходится обращаться к тому, что, казалось бы, и без того известно, чтобы представить жизнь Натальи Николаевны. Начинать надо издалека, пройдя путь от альфы до омеги.
И следует вспомнить слова А. А. Ахматовой, предварившие ее статью «Гибель Пушкина», явно не случайно помеченные днем именин Натальи Николаевны:
«Как ни странно, я принадлежу к тем пушкинистам, которые считают, что тема семейной трагедии Пушкина не должна обсуждаться. Сделав ее запретной, мы, несомненно, исполнили бы волю поэта.
И если после всего сказанного я все-таки обратилась к этой теме, то только потому, что по этому поводу написано столько грубой и злой неправды, читатели так охотно верят чему попало и с благодарностью приемлют и змеиное шипение Полетики, и маразматический бред Трубецкого, и сюсюканье Араповой. И раз теперь, благодаря длинному ряду вновь появившихся документов, можно уничтожить эту неправду, мы должны это сделать».
Глава первая. СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ
Портреты предков на стенах
И печи в пестрых изразцах.
Фамилия Гончаровых
«1812-го Года 27-го Августа в Тамбовской Губернии Селе Кареяне Родилась 5м Дочь Наталья в 3 часа утра Крестины 8го сентября восприемники Загряжской и Матушка Ка<терина> Ан<дреевна>: — Имянины ее 26го Августа»[1] (подчеркнуто в оригинале. — В. С.).
Так детально отметил в записной книжке появление на свет Натальи Николаевны ее дед Афанасий Николаевич Гончаров. Отметил всё: и дату, и место, и время рождения, и то, что внучка была пятым ребенком, и когда ее крестили, и кто крестил: один из хозяев Кариана Александр Иванович Загряжский и Екатерина Андреевна Гончарова, во втором браке Новосильцева, мать Афанасия Николаевича, то есть дядя и прабабка младенца. Подчеркнуты ее имя и имена восприемников. Особой строчкой отмечен и день именин Натальи, пришедшийся на канун ее рождения. Запись сделана конечно же позднее, ибо Афанасий Николаевич находился в момент появления на свет внучки за тысячи верст от помянутого места — путешествовал по Европе. Лишь в сентябре 1812 года он вернулся в Россию, охваченную войной с Францией. В знаменательный для отечества год родилась Наталья…
Семейство Гончаровых, к которому она принадлежала, берет свое начало от калужского посадского человека, горшечника-гончара, о чем говорит и сама их фамилия. Гончар в мифах многих народов — герой или бог, творящий из глины, как египетское божество плодородия Хнум, людей и даже мироздание. Согласно индийской мифологии сам Брахма в одном из своих воплощений был гончаром. В шумерском же антропологическом мифе бог вод Энки призывает на помощь гончаров-формовщиков, добрых и благородных творцов, в помощь богине-прародительнице Намму, для того чтобы из глины, взятой над бездной, слепить человека и его судьбу. Во всех этих и других типологически сходных мифах народов Старого и Нового Света с их «бродячими сюжетами» о сотворении человека из глины отражаются стадии приготовления и формовки глины в гончарном деле. В Западной Африке и части Средней Азии, где гончарное дело было сугубо женским, горшечница, обладающая сверхъестественными способностями, может выйти замуж только за кузнеца, кующего при помощи огня культовые орудия и предметы. Вместе они выступают в роли жрецов, обеспечивающих плодородие земли. Отличие священных занятий гончара от божественных во всех религиях состоит в том, что гончар не может вдохнуть в свое творение душу. Эти представления древних народов были осмыслены и христианством, закреплены духовной литературой. Так, иеромонах Клементий Зиновьев в виршах петровской поры прописал:
Преть можно гончарство святым делом назвать:
Поневаж Бог Адама зволил з глины создать.
В свете сказанного символичным представляется брак Гончаровой с Пушкиным.
Основателя династии Гончаровых звали Иван Дементьевич. Он, а потом и его сын Абрам Иванович держали гончарную лавку в Калуге, старинном купеческом городе на Оке.
В Калуге, прародине Натальи Николаевны, у Гончаровых издавна был свой дом. Получение в екатерининские времена дворянского достоинства позволило им построить в конце XVIII века в городе двухэтажный каменный барский дом, который сохранился до наших времен, хотя и подвергался разного рода перестройкам. Калужские дворяне Гончаровы, живя в имении, имели возможность при поездках в губернский город по делам или для участия в дворянских выборах останавливаться в собственном доме. И последующие поколения Гончаровых пользовались городским домом. Несомненно, бывала в нем и Наталья Николаевна: в детстве, с братьями и сестрами, и позднее, уже будучи замужем. Пушкин еще не однажды будет поминать провинциальную Калугу в письмах к жене, гостившей у деда в Полотняном Заводе, предостерегая от выездов туда с сестрами.
Гончаровский дом расположен напротив пятиглавой церкви Святого Георгия «за верхом», выстроенной в петровские времена, в 1700–1701 годах, в старых московских традициях — с грандиозной шатровой колокольней, с летним верхним и зимним нижним храмами. Уже к екатерининским временам относится пятиярусный иконостас верхнего храма с пышной позолоченной деревянной резьбой. Для нескольких поколений Гончаровых эта приходская церковь была почти домашней: они были ее вкладчиками, в ней поминали их всех поименно.
Семейное предание, закрепленное историческими трудами, гласило, что внук родоначальника Афанасий Абрамович Гончаров основал неподалеку от Калуги на реке Суходрев полотняную и бумажную мануфактуры, которые позволили ему составить огромное состояние. Петр I, создавая русский флот, поощрял производства, потребные для его нужд, и Гончаров первым в России сумел наладить изготовление парусного полотна, которое до него ввозилось из Голландии. Царь поддерживал талантливого предпринимателя, переписывался с ним по поводу его предприятий, присылал ему мастеров полотняного дела из Голландии. Это предание было даже закреплено толкованием известного портрета А. А. Гончарова, на котором он представлен якобы с письмом государя в руке.
Пушкин, пользуясь трудами известного историка И. И. Голикова, не преминул отметить этот факт в «Истории Петра Великого» под 1718 годом: «В 1717 из Амстердама подрядил Петр между прочим плотинного мастера и послал его к калужскому купцу Гончарову, заведшему по его воле полотенную и бумажную фабрики. Петр писал Гончарову: VI — 255». Как видим, Пушкин осторожно делает ссылку на труд Голикова с указанием тома и страницы, оставляя на его совести правдивость приведенного сообщения. Это свидетельство того, что у него были основания сомневаться в правильности данного показания. У Голикова в указанном месте читаем: «Во всем деле руководящая роль принадлежит Гончарову; ему пишет Петр Великий из Голландии, что „поелику он не имеет у себя хорошего плотинного мастера, то он для него наняв искуснаго, посылает при сем, прописав за какую плату он его нанял и заключает, а буде ему тягостно производить такое жалованье, то он Государь будет ему платить свое“».
Поэт видел и сам портрет прапрадеда жены. До нашего времени дошло несколько его старых вариантов, не говоря уже о поздних копиях. Оригинал хранится ныне в семье Гончаровых, прямых потомков изображенного по мужской линии. В Калужском краеведческом музее экспонируется старинная копия, а в музее Полотняного Завода представлена современная копия. Этот портрет запечатлен и на старых фотографиях интерьеров большого усадебного дома. Художник представил Афанасия Абрамовича в весьма почтенном возрасте, судя по всему, уже в конце жизни, в царствование Екатерины II. Только недавно было установлено, что он родился в 1705 году, а значит, в 1718-м ему было всего 13 лет. Это обстоятельство окончательно убедило в том, что ни в какой переписке с Петром в это время он состоять не мог. На портрете он представлен, по всей вероятности, с грамотой на чин коллежского асессора, дававший ему права потомственного дворянства.
Бывая в Полотняном Заводе, Пушкин видел и соседнюю с гончаровской, слиянную с ней, усадьбу Щепочкиных, которая напоминала о еще одной калужской фамилии, связанной с основанием заводов на Суходреве. Всё, что касается истории Полотняного Завода, в действительности обстояло иначе, чем гласило семейное предание, закрепленное Голиковым.
Шла Северная война со Швецией за выход к Балтийскому морю, Петром I создавался русский флот, во главе Адмиралтейств-коллегии стоял прапрадед Пушкина адмирал Иван Михайлович Головин, выдавший свою дочь Евдокию за прадеда поэта по отцовской линии Александра Петровича Пушкина. Спуская на воду очередной корабль, царь, по преданию, сказал Головину, своему главному корабельному мастеру: «Смотри, Иван Михайлович, твои детки!» Для создания флота требовалось парусное полотно, которое приходилось ввозить из-за границы, и потому стоило оно дорого. Петр мечтал о производстве отечественной парусины. Сметливым человеком, взявшимся наладить ее выпуск в России, оказался калужский купец Тимофей Филатович Карамышев. 7 марта 1718 года был издан подписанный царем указ, гласивший: «Для делания парусных полотен построить заводы в том месте, где приищет, с платежа с того места мельницы оброку; и тот завод умножить; и к тому заводу, сколько понадобится нанимать работных людей и покупать нужные для того припасы».
Место было «приискано» в 30 верстах от Калуги на реке Суходрев у села Сгомань, где еще с 1688 года стояла «мельница о трех жерновах». Два года ушло на строительство парусно-полотняной мануфактуры. К ней особым указом были приписаны бобыли села Товаркова, наняты «тати» (воры) и «винные» (виноватые) люди, поставлено было обучение, и дело пошло. К 1722. году действовало уже 60 ткацких станов и трудились на них 140 рабочих. Именно Карамышеву прислал царь иностранного мастера по производству полотна, которого самолично для того нанял в Голландии. Чтобы отходы от производства полотна не пропадали, Карамышев решает устроить тут же и бумажное производство. 30 января 1720 года определением Берг- и Мануфактур-коллегии Карамышеву было разрешено «при той парусной фабрике построить своим коштом бумажную мельницу и делать бумагу, какая может в действо произойти: картузную, оберточную, писчую. Принимать работных людей вольных с уговором достойной платы… и чтобы ученики обучались в художестве своем совершенно против иностранцев действовать». В год смерти Петра I, 1725-й, бумажная мануфактура дала первую отечественную бумагу. К этому времени сам Карамышев уже не мог один управляться с обширным делом и привлек для того своих приказчиков — племянника Григория Ивановича Щепочкина и калужского посадского человека Афанасия Абрамовича Гончарова.
В 1732 году Гончаров и Щепочкин вошли с Карамышевым в долю, а после его смерти в 1735 году «полюбовно» поделили производство, чтобы не грызться между собой. Гончаров продолжил дело на старом месте, а Щепочкин перенес доставшиеся ему строения на новое место, так называемый Новый двор, и открыл в придачу еще одну полотняную мануфактуру. Так в селе Сгомань, или Взгомонье, образовались два полотняных и одно бумажное предприятия, а село с 40-х годов XVIII века стало именоваться Полотняные Заводы (в пушкинское время название чаще употребляли в единственном числе).
Гончаров на своих предприятиях добился такого качества производимого полотна, что оно оказалось конкурентоспособным на европейском рынке и при дешевизне, прежде всего труда мастеровых, стоило значительно меньше голландского, а потому пользовалось спросом. Весь английский королевский флот, как говорили, ходил под гончаровскими парусами. По признанию самого Афанасия Абрамовича, на него трижды «шел золотой дождь»: в период войны Англии и Франции за Канаду 1756–1763 годов, во время отложения Америки от Англии и конечно же в Русско-турецкую войну. Так что для Гончаровых войны становились источником благосостояния.
Елизавета Петровна также покровительствовала Гончарову, пожаловав его чином коллежского асессора. Этот чин восьмого класса по Табели о рангах давал потомственное дворянство. Не случайно представитель старинного рода Пушкин, не нуждавшийся в таком пожаловании, писал:
Не рвусь я грудью в капитаны
И не ползу в асессора…
Для промышленника Гончарова дворянское звание, что всего важнее, давало право приобретения крепостных, столь необходимых для работы его предприятий.
Ко времени царствования Екатерины II относится расцвет заводов, поставлявших полотно российскому флоту, сыгравшему особую роль в победах Русско-турецкой войны за выход к южным морям. Благоволившая к Афанасию Абрамовичу Гончарову Екатерина во время знаменитого путешествия на юг «в полуденные страны» почтила в 1775 году Полотняный Завод своим присутствием. Отведенную императрице в усадебном доме опочивальню с той поры не переделывали и стали называть екатерининской, а памятник в честь ее посещения, заказанный в Германии, вошел в историю жизни Пушкина под именем «Медная бабушка». В 1789 году императрица подтвердила права Гончаровых на дворянство особым указом, с выдачей грамоты Афанасию Николаевичу, внуку Афанасия Абрамовича. Эта грамота дала основание и для утверждения за родом Гончаровых герба, описание которого гласит:
«Щит разделен горизонтально на две части, из коих в верхней в голубом поле изображена серебряная Звезда шестиугольная; в нижней части в красном поле серебряная же Шпага, перпендикулярно остроконечием обращенная вниз. Щит увенчан обыкновенным Дворянским Шлемом с страусовыми перьями. Намет на щите голубой, подложенный серебром.
Афанасий Гончаров за размножение и заведение парусных и бумажных фабрик в 1744-м году пожалован Коллежским Асессором. Сын его Николай Гончаров в 1777-м из воинской службы отставлен Майором; а внук Афанасий Николаев сын Гончаров в службу вступил в 1770-м году, в 1786-м произведен Надворным Советником, и, находясь в сем чине, 1789-го года Октября во 2-ой день пожалован на дворянское достоинство Дипломом».
Итак, по чину еще Афанасий Абрамович с 1744 года пользовался дворянскими правами, но формально только с 1789-го его потомки стали принадлежать к дворянскому сословию.
Нам до сих пор неизвестно имя жены Афанасия Абрамовича, видимо, рано скончавшейся и оставившей ему троих сыновей и двух дочерей: Николая, Афанасия, Ивана, Александру и Варвару. Можно сделать предположение, что ее имя было Татьяна. В Калужском областном художественном музее хранится происходящая из Полотняного Завода небольшая иконка середины XVIII века с изображением святого Афанасия Великого и мученицы Татианы, благословляемых Христом. Ориентированный на традиционные образцы, отличающийся изысканностью письма и некоторой манерностью, этот семейный образ по-своему характеризует семью его заказчиков Гончаровых. Выходцы из купеческой среды, стремившиеся в дворянство, они вместе с тем не могли еще принять расцерковленной культуры, проникавшей в эпоху Просвещения в православные храмы. Афанасий, епископ Александрийский, самый чтимый из святых, носивших это имя, которого церковь почтила наименованием Великого и столпа православия, родился около 296 года в Александрии и скончался 2 мая 373 года. К этому дню приурочено и его церковное поминовение. Татиана же поминается лишь однажды в году, 12 января. Дочь знатного римлянина, тайного христианина, дьяконица Римской церкви, пострадавшая за веру, она была убита мечом около 225 года. Таким образом, пути этих святых в земном их бытии никак не пересекались. Изображение их на иконе вместе свидетельствует о том, что она выполнена на заказ, а святые являются ангелами-хранителями членов семьи, скорее всего, мужа и жены. Такая традиция была достаточно распространена и встречается даже на храмовых иконах. При этом святые изображались с явным портретным сходством с заказчиками или их предками, чаще всего строителями родовых церквей.
Первенцем в семье Афанасия Абрамовича был Николай Афанасьевич Гончаров, пошедший, следуя дворянской традиции, в военную службу и дослужившийся до чина секунд-майора, данного ему при выходе в отставку в 1777 году. Женился он на представительнице старинного дворянского рода Екатерине Андреевне Сенявиной, родившейся в 1744 году. Происходила она, как и Гончаров, из калужских дворян. Это было первое в роду Натальи Николаевны соединение богатства со знатностью. Род Сенявиных прославился знаменитыми мореплавателями, один из которых, Д. Н. Сенявин, родился в 1763 году на Калужской земле под Боровском в селе Комлеве. Род был польского происхождения, восходивший в России к Алехне Сенявину, герба Сенява (Szeniasva), выехавшего из Польши на Русь в начале XVI века. Уже его сын Иван Алехович в 1514 году получил в смоленском наместничестве вотчину с селами, принадлежавшими его предкам. Позднее, уже в 1525 году, ему же были пожалованы деревни в Боровском уезде — существующие и поныне Юрово, Фатово, Агтоново и Борисо-Мохово. Его праправнук Матвей Федорович в том же Боровском уезде получил вотчину от царя Михаила Федоровича. Наконец, в 1688 году Аким Иванович Сенявин получил, опять же в Боровском уезде, поместье за вотчину, то есть с правом полного распоряжения. Именно его сыновья положили начало морской династии Сенявиных[2]. Одна из представительниц рода, Феодосия Наумовна, была замужем за флотским капитаном Матвеем Васильевичем Ржевским, и этот брак породнил семью Сенявиных с тем самым кланом, кровь которого текла и в жилах Пушкина (к роду Ржевских принадлежала прабабушка поэта Сарра Юрьевна, приходившаяся троюродной сестрой Матвею Васильевичу). Таким образом, семья прабабушки Натальи Николаевны и одновременно ее крестной матери была Пушкину хорошо знакома.
После смерти супруга Екатерина Андреевна во второй раз вышла замуж 13 августа 1784 года за майора Ивана Васильевича Новосильцева, пережила и его и умерла 25 апреля 1816 года. Похоронена она в знаменитом Боровском Пафнутьеве монастыре неподалеку от Калуги. Памятник на ее могиле был поставлен сыном, Афанасием Николаевичем. Наталья Николаевна в тот год, когда скончалась ее прабабушка и крестная мать, жила как раз в Полотняном Заводе, но вряд ли ее, по малости лет, взяли на похороны. Однако конечно же она неоднократно бывала на этой могиле. На памятнике выбито: «Сей памятник воздвигнут в знак сыновней любви надворной советник и кавалер Афанасий Николаевич Гончаров 1816 года».
Молодой дворянский род Гончаровых был продолжен только по линии Афанасия Николаевича Гончарова, и его внучка Наталья родилась потомственной дворянкой в третьем поколении[3].
Дед
После смерти Афанасия Абрамовича майорат достался его старшему сыну Николаю Афанасьевичу, а затем внуку Афанасию Николаевичу. Афанасий Николаевич родился около 1760 года, прожил довольно большую жизнь и скончался в 1832 году. В службе он состоял с 1770 года, дослужился к 1786 году до чина надворного советника, удостоившись, опять-таки за управление на пользу отечеству полотняными заводами, ордена Святого Владимира IV степени.
Афанасий Николаевич женился на представительнице старинного боярского рода Надежде Платоновне Мусиной-Пушкиной, дочери Платона Ивановича Мусина-Пушкина и Марии Федоровны Хомяковой. Это был второй в роду Гончаровых приток знатной дворянской крови. Предки Надежды Платоновны принадлежали к старшей ветви рода Мусиных-Пушкиных. В «Начале автобиографии» Пушкин писал: «Мы ведем свой род от прусского выходца Радши или Рачи (мужа честна, говорит летописец, т. е. знатного, благородного), выехавшего в Россию во время княжества св. Александра Ярославича Невского. От него произошли Мусины, Бобрищевы, Мятлевы, Поводовы, Каменские, Бутурлины, Кологривовы, Шерефединовы и Товарковы». В этом перечне фамилий, берущих свое начало от легендарного Ратши, Пушкин первыми называет Мусиных. Основатель фамилии Пушкиных Григорий Александрович Пушка открывает собою седьмое колено рода; его пятый сын Константин был прямым предком поэта, а третий сын Василий по прозвищу Улита — предком ветви Мусиных-Пушкиных. Приставка «Мусин» появилась после его внука Михаила Тимофеевича по прозвищу Муса. Прямой предок поэта Иван Гаврилович Пушкин приходился Михаилу Мусе троюродным братом.
Однако между семейством Мусиных-Пушкиных и просто Пушкиных существовало и более близкое родство по линии Приклонских, кровь которых текла в жилах и графа Алексея Ивановича Мусина, издателя «Слова о полку Игореве», и Александра Сергеевича Пушкина. Мать графа, Наталья Михайловна, была дочерью Михаила Ивановича Приклонского. Ее кузина[4] Лукия Васильевна и ее муж полковник Василий Иванович Чичерин — родители Ольги Васильевны Чичериной, вышедшей замуж за Льва Александровича Пушкина. Таким образом, Ольга Васильевна Пушкина, бабушка поэта и одновременно его крестная, доводилась А. И. Мусину-Пушкину троюродной сестрой.
Впрочем, Пушкин оказывался в родстве с Мусиными-Пушкиными, а значит, и с Натальей Николаевной не только по отцовской, но и по материнской линии. Дело в том, что пострадавший в царствование Анны Иоанновны граф Платон Иванович Мусин-Пушкин, сын Ивана Алексеевича — петровского сподвижника и первого графа в роду, был женат первым браком на Марии Ржевской, дочери Матвея Алексеевича Ржевского. Его брат Юрий приходится Пушкину прапрадедом. Дочь Юрия Алексеевича Сарра вышла замуж за Алексея Федоровича Пушкина, отставного капитана и тамбовского помещика; от этого брака появилась на свет Мария Алексеевна Пушкина, на которой женился Осип Абрамович Ганнибал. Их единственная дочь Надежда Осиповна — мать поэта.
Судьба графа Платона Ивановича пересеклась и с биографией прадеда Пушкина Абрама Петровича Ганнибала. В то время, когда крестник Петра I постигал военные науки во Франции, прибывший в Париж с дипломатическим поручением П. И. Мусин-Пушкин оказал возможное содействие обучавшимся там и бедствовавшим вдали от родины юным российским подданным. Абрам Петров, как его тогда называли, писал кабинет-секретарю Петра А. В. Макарову 5 марта 1722 года: «И вот рассуди, государь мой, что мы здесь в долгу не от мотовства, а от бумажных денгах, о чем Вы, я чаю, известны через графа Мусина-Пушкина, какое здес житие было здешними денгами, и ежели бы здесь не был Платон Иванович, то бы я умер с голоду: он меня своей милостью не оставил, что обедал и уженал при нем по вся дни». Позднее Ганнибал служил в Ревеле в ту пору, когда там губернаторствовал граф Платон Иванович.
Участь самого Платона Ивановича, жестоко пострадавшего по делу Волынского, конечно же была известна Пушкину. Его хотя и не «казнили смертию», но подвергли «усечению языка» и ссылке на Соловки. Елизавета Петровна вернула его из ссылки, но политическая его карьера закончилась вместе с делом Волынского. В переписке Пушкина с Лажечниковым по поводу романа «Ледяной дом» всплывает и имя этого мученика. Лажечников пишет Пушкину 22 ноября 1833 года: «…историческое лицо Бирона останется навсегда в том виде, в каком сохранилось оно до нас. Может быть, искусная рука подмоет его немного, но никогда не счистит запекшейся на нем крови Волынского, Еропкина, Хрущева, графа Мусина-Пушкина и других…»
Пушкин не мог не знать и о том, что, обвенчавшись с Натальей Николаевной, он вновь породнился с Мусиными-Пушкиными. Ее бабушка Надежда Платоновна принадлежала к самой старшей ветви рода Мусиных-Пушкиных. Ее и Алексея Ивановича общим предком был Михаил Иванович Мусин-Пушкин, внук родоначальника Михаила Мусы. Отец Надежды Платоновны был полным тезкой своего упомянутого выше знаменитого родственника, пятиюродного брата из графской ветви рода, в честь которого он и был назван.
Пушкин писал в стихотворении «Моя родословная»: «Я просто Пушкин, не Мусин». Тем не менее у Пушкиных и Мусиных-Пушкиных, а значит, у поэта и его жены, был общий предок Ратша, от которого пошли все Пушкины и Мусины-Пушкины. В качестве «ратшичей» Пушкин и его жена приходились друг другу братом и сестрой в 13-й степени, принадлежа к одному и тому же колену потомков прародителя. С раннего детства «портреты дедов на стенах», предков и родных, украшавшие парадные покои господского дома в Полотняном Заводе, с их строгими лицами, в париках, высоких прическах, в старинных одеяниях были знакомы Наталье Гончаровой.
Семейная жизнь Надежды Платоновны и Афанасия Николаевича не сложилась. Не стерпев сумасбродств супруга и его любвеобильности, Надежда Платоновна в 1808 году покинула Полотняный Завод. Они не разводились, но остаток дней прожили врозь. Афанасий Николаевич, выделив жене содержание в 200 тысяч рублей в год, почел себя свободным от всяческих по отношению к ней обязательств. После разъезда с женой он отправился в длительное заграничное путешествие, из которого вернулся вскоре после рождения внучки Натальи.
Отец и мать
Наталья Гончарова была в семье Николая Афанасьевича Гончарова и Натальи Ивановны, урожденной Загряжской, пятым ребенком. В записи о ее рождении, сделанной дедом Николаем Афанасьевичем, значится, что крестным отцом был Загряжский, без указания имени и отчества. Совершенно очевидно, что в этой роли выступил, как его называет отец новорожденной, «шурин Загряжский» — ее дядя Александр Иванович Загряжский, старший брат ее матери, пригласивший семейство Гончаровых в Кариан. Крестной стала мать Афанасия Николаевича, Екатерина Андреевна Новосильцева, урожденная Сенявина, в первом браке Гончарова.
Родителей Натальи Гончаровой с полным правом можно назвать москвичами. В Москве и Подмосковье прошли детство, отрочество и началась юность Натальи Ивановны Загряжской, ее красота стала обращать на себя внимание окружающих. Своеобразной данью любви к ней москвича, переводчика Александра Васильевича Иванова станет посвящение ей перевода с французского романа английского писателя Р. М. Роша «Изгнанный сын, или Вертеп разбойников». Первая его часть вышла в 1808 году, когда Наталья Ивановна уже была замужем; но тем не менее посвящение было сделано Наталье Ивановне Загряжской. Одно из двух: или автор специально использовал для посвящения девичью фамилию, под которой он знал предмет своих чувств, — или же он не ведал ничего о том, как сложилась ее судьба после того, как она была увезена в Петербург.
В Петербурге Наталья Ивановна вместе с сестрами Софьей и Екатериной была принята ко двору фрейлинами к супруге Александра I императрице Елизавете Алексеевне, урожденной Луизе Марии Августе принцессе Баденской. Наталья Ивановна, как в будущем ее дочь, блистала при дворе, прославленная за красоту и окруженная вниманием многочисленных поклонников. Неожиданно в нее влюбился фаворит императрицы кавалергард Алексей Охотников. Так она оказалась втянута в историю, которая потрясла современников, переживалась потомками. Эта история окончилась смертью одного из ее участников и свадьбой Натальи Ивановны. Вся ее дальнейшая жизнь и особенности ее характера, сыгравшие свою роль и в ее отношениях с Пушкиным, во многом были определены тем, что произошло в конце 1806-го — начале 1807 года.
Главная участница разыгравшейся драмы — императрица Елизавета Алексеевна, которую отличали преданность новому отечеству, его обычаям, православной вере, любовь к русской литературе. Деятели «дней Александровых прекрасного начала», писатели, в их числе Николай Михайлович Карамзин, составляли ее окружение.
Ни для кого в придворном мире не являлся секретом роман Александра I и Марии Антоновны Нарышкиной, урожденной княжны Четвертинской, больно задевший императрицу Елизавету Алексеевну. Тема эта целое столетие была под запретом. Только в начале XX века ее коснулся Д. С. Мережковский в своем романе «Александр I». События, невольной участницей которых станет Наталья Ивановна Гончарова, представляются следующим образом:
«Вскоре после Аустерлица появилось в иностранных газетах известие из Петербурга: „Госпожа Нарышкина победила всех своих соперниц. Государь был у нее в первый же день по возвращении из армии. Доселе связь была тайной; теперь же Нарышкина выставляет ее напоказ, и все перед ней на коленях. Эта открытая связь мучит императрицу“.
Однажды на придворном балу государыня спросила Марию Антоновну об ее здоровье.
— Не совсем хорошо, — ответила та, — я, кажется, беременна.
Обе знали от кого».
Марию Антоновну Нарышкину Пушкин впервые поминает в ранней поэме «Монах», написанной именно в 1813 году. Известна она стала только в 1928 году, будучи найдена в бумагах лицейского товарища Пушкина, князя Александра Горчакова. Он неоднократно в 1870—1880-х годах рассказывал историку Царскосельского лицея В. П. Гаевскому о том, что уговорил Пушкина уничтожить «Монаха» — стихотворение «довольно скабрезного содержания». Однако как раз в бумагах Горчакова поэма и была найдена, притом в весьма потрепанном виде, судя по которому она передавалась лицеистами из рук в руки. Позднее Горчаков вряд ли давал ее кому-либо читать, почитая «дурной поэмой», но уничтожить не решился.
В этой поэме Нарышкина поминается в монологе чёрта, соблазняющего монаха:
Поедешь ты потеть у Шиловского,
За ужином дремать у Горчакова,
К Нарышкиной подправливать жилет.
Мария Антоновна, которой в ту пору было 34 года, еще с 1801 года была фавориткой Александра I. Пушкину, как и всем лицейским, жившим в непосредственной близости от Екатерининского дворца, летней резиденции императора, было известно об этом многолетнем романе.
Ф. Ф. Вигель, приятель Пушкина, чьи «Записки» использовал в своем романе Мережковский, писал: «Кому в России не известно имя Марии Антоновны? Я помню, как в первый год пребывания моего в Петербурге, разиня рот, стоял я перед ее ложей и преглупым образом дивился ее красоте, до того совершенной, что она казалась неестественною, невозможною; скажу только одно: в Петербурге, тогда изобиловавшем красавицами, она была гораздо лучше всех. О взаимной любви ее с императором Александром я не позволил бы себе говорить, если бы для кого-нибудь она оставалась тайной; но эта связь не имела ничего похожего с теми, кои обыкновенно бывают у других венценосцев с подданными».
Позднее в качестве эпиграфа ко второй главе «Пиковой дамы» Пушкин использовал светский разговор Дениса Давыдова с М. А. Нарышкиной:
— II paraît que monsieur est décidément pour suivantes.
— Que voulez-vous, madame? Elies sont plus fraîches[5].
Прочитав «Пиковую даму», Давыдов 4 апреля 1834 года написал Пушкину: «Помилуй, что за дьявольская память! — Бог знает когда-то на лету я рассказал тебе ответ мой М. А. Нарышкиной насчет les suivantes, qui sont plus fraîches, а ты слово в слово поставил это эпиграфом в одном из отделений Пиковой Дамы». Этот эпизод нашел отражение и в черновиках «Романа в письмах»: «Недавно кто-то напомнил эпиграмму Давыдова какой-то спелой кокетке, которая смеялась над его демократическою склонностью к субреткам: que voulez<-vous>, ma
Имя мужа Марии Антоновны как самого знаменитого рогоносца пушкинской поры будет поставлено под анонимным пасквилем, полученным поэтом 4 ноября 1836 года. Александр I имел от своей фаворитки дочь Софью. Императрица Елизавета Алексеевна также родила дочь от кавалергарда Охотникова, в 1806 году. В октябре 1806 года человек, якобы подосланный великим князем Константином Павловичем, смертельно ранил фаворита императрицы при выходе из театра, и в январе 1807 года он умер. Эта история наделала много шума.
Алексей Яковлевич Охотников вышел из среды среднего дворянства Воронежской губернии, где его семье принадлежали поместья в Землянском уезде. Начав службу сенатским регистратором, он 21 мая 1801 года был определен эстандарт-юнкером в Кавалергардский Ее Величества полк, шефом которого была в ту пору императрица Елизавета Алексеевна. Через четыре месяца, 25 сентября, он получил первый офицерский чин корнета, а 5 ноября 1802 года произведен в поручики. 24 июня 1804 года Охотников был назначен полковым адъютантом. 29 марта 1806 года ему следует очередной чин штаб-ротмистра. В 1805 году он влюбился в императрицу. Семейное предание в изложении историка Кавалергардского полка С. А. Панчулидзева так передает эту историю.
«Муж — высокопоставленное лицо — невзирая на красоту, молодость и любовь к нему своей жены, часто изменял ей. Ко времени ее сближения с Охотниковым она была окончательно покинута своим мужем, который открыто ухаживал, даже в ее присутствии, за одной дамой того же круга. Про эту связь говорил весь Петербург. Иные не находили в том удивительного, считая забытую жену за слишком серьезную и скучную, и вполне оправдывали легкомысленность мужа; другие смотрели с сожалением на молодую женщину, переносившую с достоинством это тяжелое и незаслуженное оскорбление. Между таковыми был и Охотников. Чувство Охотникова возросло от сознания, что оно никогда не встретит взаимности, так как в Петербурге все говорили о неприступности молодой женщины и любви ее к своему мужу.
Но, вероятно, последняя измена переполнила чашу терпения молодой женщины. И, покинутая, одинокая, она невольно заметила взгляды молодого офицера. В них она прочла глубоко скрытое чувство любви и сожаления к ней; видя эту симпатию к ее несчастию, она сама увлеклась. Любовь их продолжалась два года. Наконец наступил роковой день: осенью 1806 года, при выходе из театра, Охотников был кем-то ранен кинжалом в бок. <…> Подозрение его падало на брата мужа любимой женщины. Последнее время тот неустанно следил за своей невесткою и, как думал Охотников, преследовал ее своею любовью.
Если убийство и было дело его рук, то навряд ли мотивом была любовь к невестке, а напротив — его любовь и преданность к брату; если он и следил за своей невесткою, то именно из-за боязни за честь брата».
Тяжело раненный Охотников подал 27 октября 1806 года прошение об отставке, «за имеющеюся… грудной болезнью». Поданное по команде прошение доходит до командующего гвардейским корпусом великого князя Константина Павловича, который предписал шефу полка Уварову: «Охотникова лично освидетельствовать в болезни, и действительно ли он к службе неспособен, а что по тому окажется, мне донести». 14 ноября 1806 года Охотников был уволен со службы. Смертельный исход стремительно приближался. Тогда императрица с помощью своей сестры Амалии устроила с ним свидание. В минуту расставания она поцеловала его в губы. Он прошептал в ответ: «Я умираю счастливым, но дайте мне что-нибудь, что я унесу с собою». В качестве последнего дара он получил локон волос Елизаветы Алексеевны, упавший ему на грудь, медальон с ее портретом и памятное кольцо. Умер он 30 января 1807 года. Императрица с сестрой в траурном платье посетила его квартиру. На другой день принцесса Амалия забрала оттуда шкатулку с письмами императрицы, которые ее поклонник завещал ей вернуть. Через шесть месяцев над могилой Охотникова на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры появился надгробный памятник, сооруженный на средства императрицы в виде грота со скульптурой плакальщицы у сломанного дерева с надписью: «Кавалергардского полку штаб-ротмистр Алексей Яковлевич Охотников. Умер 30 января 1807 года на 26-м году от рождения».
Уже после того как Охотников был смертельно ранен, 3 ноября 1806 года на свет появилась дочь императрицы, названная в ее честь Елизаветой, прожившая всего полтора года и умершая 30 апреля 1808 года. Она считалась конечно же дочерью Александра I, но была погребена неподалеку от могилы своего истинного отца — в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры.
После этой истории Елизавета Алексеевна еще больше замкнулась в себе. Посол Наполеона в России генерал Савари писал о ней: «Царствующая императрица живет в полном уединении. Она кушает у себя, одна с сестрой принцессой Баденской Амалией, по крайней мере 3 раза в неделю. В другие дни, когда она обедает у императора, она появляется в столовой за минуту до подачи кушанья, удаляется немедленно после кофе и возвращается в свои внутренние комнаты, откуда она высылает даже фрейлину или придворную даму, несущую при ней дежурство».
Трудно сказать, какая роль досталась во всем этом деле Наталье Ивановне Загряжской. Разрывался ли Охотников в своих чувствах между императрицей и ее фрейлиной или последняя была для него лишь временным увлечением? Стала бы она супругой-ширмой или они вместе покинули бы двор, удалившись в деревню, как иногда бывало в завершение подобных историй? Роковой удар кинжалом нарушил планы всех участников этой драмы.
Наталью Ивановну выдали за Николая Афанасьевича Гончарова, тогда камер-юнкера, красавца и наследника значительного состояния, обращенного уже к тому времени в майорат. После ранней смерти старшего брата Дмитрия он остался единственным ребенком Афанасия Николаевича и Надежды Платоновны. Они не чаяли в нем души, дали ему европейское образование, для чего приглашались лучшие учителя, обучавшие его различным наукам и языкам, к которым у него оказались необыкновенные способности. Он в совершенстве овладел французским, английским и немецким, писал стихи. У Николая открылись и незаурядные музыкальные способности — он виртуозно играл на скрипке и виолончели. Среди его гувернеров в Полотняном Заводе оказался и будущий учитель Пушкина, профессор французской словесности в Лицее Давид де Будри, родной брат Жана Поля Марата. Николай Афанасьевич был на 11 лет старше Пушкина. В 1804 году он был зачислен на службу в Коллегию иностранных дел, куда поэт поступил в 1817 году по окончании Лицея. При дворе Гончаров безумно влюбился в Наталью Ивановну.
Венчание состоялось за три дня до смерти Охотникова, 27 января 1807 года в парадной Большой церкви Зимнего дворца во имя Спаса Нерукотворного Образа, устроенной Растрелли в стиле русского барокко. Ее достопримечательностью был древний флорентийский образ Божьей Матери, писанный, по преданию, евангелистом Лукой. А стоило поднять глаза вверх, то взору открывался великолепный живописный плафон «Воскресение Христово» работы итальянского мастера Франческо Фонтебассо (1760).
Наталья Ивановна вступила в семейство Гончаровых. Годом их свадьбы датируется письмо Н. А. Гончарова из Петербурга бабушке Е. А. Новосильцевой, к которому приписку сделала молодая супруга, также именуя ее бабушкой:
«Цалую ваши ручки милая Бабушка и молю Бога, чтоб вы были здоровы, сестрицы свидетельствуют вам свое почтение, честь имею пребывать вам
всепокорная внука
Наталья Гончарова».
Молодых удалили от двора и из Петербурга. Николаю Афанасьевичу был дан чин коллежского асессора с назначением секретарем московского генерал-губернатора. Ему обещалась если не счастливая семейная жизнь, то, во всяком случае, хорошая карьера. Однако не сложилось ни карьеры, ни семейной жизни. С 1814 года, после падения с лошади, у него стали проявляться признаки душевной болезни, со временем принявшей хроническую форму.
Молодые Гончаровы поселились в Пречистенской части Москвы. Еще основатель Полотняного Завода Афанасий Абрамович Гончаров в 1740-е годы завел в Москве дом в приходе церкви Святой Троицы в Серебрениках, который после его смерти в 1784 году перешел во владение внука, Афанасия Николаевича. Кроме того, бабушке Екатерине Андреевне принадлежал дом в приходе Вознесения, на Большой Никитской. Именно в этом доме и устроилась в 1808 году молодая чета. Здесь 1 мая 1808 года родился их первенец — сын Дмитрий, наследник Полотняного Завода[6]. Восприемниками его были брат матери Александр Иванович Загряжский и бабушка Екатерина Андреевна Новосильцева — они же будут крестными Натальи Гончаровой.
22 апреля 1809 года появилась на свет Екатерина, старшая из трех дочерей Гончаровых, которой суждено будет сыграть значительную роль в истории дуэли Пушкина в качестве возлюбленной, а затем невесты и жены Жоржа Дантеса.
Второй сын, Иван, родился 22 мая 1810 года[7].
Крестной матерью была всё та же прабабушка; крестным отцом Екатерины стал Александр Иванович Загряжский, а Ивана — его старший братец Дмитрий.
На следующий год, 27 июня, родилась вторая из сестер Гончаровых — Александра Николаевна, или Александрина, как ее называли в семье. Однако она появилась на свет не в Москве, как обыкновенно считается, а в Петербурге, как раз в ту пору, когда Пушкин был привезен туда для определения в Лицей. Точное место рождения Александрины устанавливается по сохранившейся записи деда Афанасия Николаевича: «1811 года с 26 на 27 июня в Петербурге на мызе принцессы Барятинской на 21 версте по Петергофской дороге родилась 4м дочь Александра в половине 12 часа ночи. Восприемником был Николай Михайлович Мусин-Пушкин, восприемницею княгиня Варвара Александровна Шаховская». Если строго следовать этому свидетельству, она родилась не 27-го, как обыкновенно указывается, а 26 июня.
Местоположение этой дачи в пяти верстах от Петергофа соответствует Михайловке, одной из великокняжеских усадеб, где некогда было пять дачных участков, один из которых и принадлежал в описываемую пору княгине Е. И. Барятинской. А. Н. Гончаров называет ее принцессой, так как она была урожденной принцессой Голштейн-Бек. Она владела усадьбой с 1790 по 1816 год. Усадьбу еще называли «гетманской мызой», ибо до Барятинской она принадлежала гетману Украины графу Кириллу Григорьевичу Разумовскому. На этом участке летом сдавались главный господский дом и еще два помещения, специально для того построенные. Соседним участком владела княгиня В. А. Шаховская, крестная мать Александрины. Гончаровы жили, видимо, в главном доме (позднее для нового владельца усадьбы, великого князя Михаила Николаевича, он был перестроен архитектором Боссе в Кавалерский или Гофмейстерский корпус, сохранившийся до наших дней). «Гетманской мызой» и поныне называют в Михайловке этот дом, в котором родилась Александра Николаевна Гончарова.
Наконец, пятым ребенком Гончаровых явилась на свет Наталья Николаевна.
Случайная родина — Кариан
Село Кариан, или Кареян, «Знаменка тож», в котором родилась Наталья Гончарова, расположено среди просторных степей в тридцати пяти верстах к югу от Тамбова при впадении реки Кариан в Цну. Мощный лесной массив, сложившийся издавна у их слияния, послужил основой для создания живописного парка, пересекаемого речками, образующими естественные и искусственные озерки и острова. Издалека, когда подъезжаешь к селу, видна доминирующая над ним трехъярусная колокольня.
Первым владельцем Кариана был Артемий Григорьевич Загряжский, прапрадед Натальи Николаевны по материнской линии. При нем в селе была еще деревянная Покровская церковь. Каменный дом и новая каменная же Знаменская церковь были построены уже при его сыне Александре Артемьевиче. Просторный одноэтажный дом с мезонином и выступавшим к парку овалом парадной залы покоился на высоком цокольном этаже, в котором располагались многочисленные службы и жили дворовые. Церковь, поставленная по осевой линии дома, но на достаточном от него отдалении, была выстроена в 1743–1745 годах. Она была вполне типична для своего времени — восьмерик на четверике с четырехколонными портиками под треугольными фронтонами на север и юг. С западной стороны располагался обширный притвор с приделами, в том числе трапезной с симметричными перекрытиями и примыкавшей к ним колокольней, под которой был главный вход в храм. Такой окончательный вид церковь, в которой крестили Наталью Николаевну, приобрела в 1810-е годы, когда над ее отделкой трудился тамбовский архитектор Смирнов.
Прихожанами этой церкви были и соседи Загряжских, в чьих имениях не было храмов, и среди них — владельцы неподалеку расположенного села Столовое, или Александровка. Оно принадлежало в ту пору Михаилу Ивановичу Поле-тике. Один из его сыновей, Александр Михайлович, породнится позднее с Загряжскими и Строгановыми, женившись на побочной дочери графа Г. А. Строганова Идалии, которой суждено будет сыграть зловещую роль в истории дуэли Пушкина. Граф Григорий Александрович, ставший одним из опекунов детей Натальи Николаевны и Пушкина после гибели поэта, приходился сыном Елизавете Александровне Загряжской, тетке Натальи Ивановны.
После смерти Александра Артемьевича Загряжского имение досталось его сыновьям Ивану и Николаю — отцу и дяде Натальи Ивановны Гончаровой. Имение требовало больших затрат, так что Иван Александрович заложил его в 1806 году, незадолго до своей смерти, за 21 тысячу рублей в Московский опекунский совет.
Храм с приделами был и местом упокоения владельцев Кариана. В трапезной при церкви похоронены последние владельцы имения из рода Загряжских — генерал-лейтенант Иван Александрович с женой Александрой Степановной и сыном Александром Ивановичем, действительным камергером. К 1813 году в живых остался только дядя Николай Александрович.
Сюда, к родственникам, перед самым рождением младшей дочери Натальи прибыло семейство Гончаровых, гонимое наступающей французской армией. В конце августа Николай Афанасьевич писал неизвестному корреспонденту:
«Несчастливый переворот политических дел Европы и загоревшаяся неожиданная война в отечестве возвели, наконец, бедствия домашних неустройств наших до той степени, которой, кажется, уже никакие удары судьбы превзойти не в силах. Вам известны они будут в полной мере, когда, думая найти в прародительском доме семейство ваше, с ужасом застаете лишь стены собственности прежней, сделавшейся жертвой вероломных хищников и варваров, столь нагло нарушивших священный союз с Россией! Сии надвинувшиеся громовые тучи на любезный край наш и предчувствия вящих нещастий решили меня, между страхом и надеждою за своих колеблющегося, спасти жену, в то время на сносе беременною и невинных изнемогающих болезнию младенцев от когтей Тигров, соорудивших погибель вселенной.
Итак, для всякой осторожности назначил я дорогим сердцу моему мирным убежищем деревню шурина моего Загрязского, село Кареян, где они теперь все находятся с 19-го числа августа. Служба моя при гражданском губернаторе в Калуге, требуя меня налицо, заставила против воли бросить все заведения наши, ибо естьлиб не был при нем, то по понуждению дворянства идти на ратное поле конечно б и я не миновал участи протчих. Должностным невозможно было в таких смутных положениях получить отпуски, ибо строго запрещалось оставлять город, но выезжать лишь тогда, когда приказано будет губернатору и всей его канцелярии в случае неизбежной опасности и лишь тогда выбираться вместе с присутственными местами. Меня ж, к щастию, по особенному препоручению, освободили выездом прежде, и теперь соединился я уже с моим семейством там же в Кареяне, где ожидаем гибель или спасение. Бога ради, дайте себя видеть и удостовериться нам, что имеем еще близкого сердцу нашему и истинного друга в числе живых. Все те, которые решились принять меры осторожности, отправились в Тамбовскую губернию или в самый город Тамбов; в числе последних выслал туда же сам губернатор Каверин своих детей, так как в край отдаленный от центра России, где и до сих пор все жители спокойны.
Маршрут: из Калуги на Тулу, на г. Богородицк, на г. Козлов, на г. Амбур и в Тамбов, откудова всякой рассказать может дорогу в Село Знаменское, Кареян тож.
Искренной друг по гроб Н. Гончаров».
Его третья дочь появилась на свет 27 августа, на следующий день после Дня святой Натальи, как его празднуют в православии. 28 августа 1812 года Калужская губерния была по приказу М. И. Голенищева-Кутузова объявлена на военном положении.
Губернатор Павел Никитич Каверин, при котором и состоял Н. А. Гончаров, вступил в управление Калужской губернией 19 января 1811 года. Еще в начале августа 1812-го он предписал вооружить жителей и организовать в уездах кордоны для защиты от неприятельских фуражиров и мародеров, а также от беглых русских солдат. С августа по октябрь этими кордонами было убито и взято в плен свыше трех с половиной тысяч человек. Он же руководил и эвакуацией присутственных мест и государственного имущества, а также доставкой продовольствия в действующую армию, организацией госпиталей для раненых и транспортировкой военнопленных. Гончарову было поручено сопровождать казенное добро в Тамбовскую губернию. Туда же были эвакуированы и дети губернатора. Старший его сын, будущий приятель Пушкина Петр Павлович Каверин, узнав о войне с французами, спешно вернулся в Россию из-за границы, прервав обучение в Геттингенском университете, и отправился на театр военных действий.
Наталью крестили в Знаменской церкви, давшей второе название селу. Крестины состоялись на 13-й день по рождению, 8 сентября 1812 года, в праздник Рождества Пресвятой Богородицы, то есть в Натальин день по григорианскому календарю, как он отмечается ныне. Такой выбор дня крещения Натальи Гончаровой, скорее всего, принадлежал ее весьма набожной матери и тезке, чей день рождения приходился непосредственно на 26 августа — Натальин день. Ей явно было хорошо известно, что в католичестве и лютеранстве Натальин день празднуется одновременно с Рождеством Богородицы и именно от него производен, так как Natalius и означает на латыни рожденная или природная. В православии Натальин день ныне отмечается 8 сентября по новому стилю, а Рождество Богородицы — 21 сентября.
По канону отец и мать не должны находиться в храме в момент крещения и могут слышать всё происходящее только из притвора церкви. Впрочем, процедура крещения не изменялась на протяжении столетий. Так, трижды погружая новорожденную в купель, крестит ее священник и, глядя на восток, провозглашает: «Крещается раба Божия Наталья во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь. Ныне, и присно, и во веки веков, аминь».
Первый год жизни Натальи прошел в Кариане, хозяевами которого были в ту пору Александр Иванович Загряжский, ее дядя и крестный отец, и брат деда Николай Александрович, живший в Москве. Его жена Наталья Кирилловна Загряжская в начале войны 1812 года приехала в Кариан, а сам он так и остался в Первопрестольной при французах.
Об этом сохранился живописный рассказ в «Записках» графа Ф. В. Ростопчина. Вспоминая о дне, предшествовавшем вступлению французов в Москву, он пишет: «Под утро явился ко мне некий Загряжский, состоявший в должности шталмейстера при имп. Павле. Это был человек очень пошлый, враль и барышник. Он заявил мне, что, так как жена его не прислала ему лошадей из деревни и так как все имущество свое он зарыл в своем саду, то хочет остаться в Москве, чтобы оберегать оное. Я дал ему почувствовать, что он рискует подвергнуться многим неприятностям, но что мне не приходится давать ему ни приказаний, ни дозволений. У человека этого уже был готов свой план. Он остался и представился герцогу Виченцкому, который знал его, потому что покупал у него лошадей во время своего посланничества в России. Он озаботился устройством конюшни Наполеона и фабрики для починки седел французской кавалерии».
Александр Иванович Загряжский не мог отказать в гостеприимстве Наталье Кирилловне, жене своего дяди, тем более в отсутствие ее супруга. То, что она жила с мужем в разъезде, ничего не меняло, так как формально она числилась его женой, а он был одним из владельцев Кариана. Загряжский, в оправдание своего желания остаться в Москве, как раз и говорит Ростопчину о том, что его жена находится в деревне, имея в виду их тамбовское поместье Кариан.
В знаменитых «Рассказах бабушки» Е. П. Яньковой приводится живописная история о некоей Загряжской, в 1812 году также оставшейся в Москве во время занятия ее французами. Выйдя навстречу Наполеону, она вручила ему большие ключи, якобы от Кремля, за что тот пожаловал ей подмосковные голицынские Кузьминки, куда она и въехала. Пушкин писал:
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля.
Пришлось Наполеону, за неимением кремлевских, принять те ключи, которые поднесла ему Загряжская. Когда же по оставлении французами Москвы вернулся законный хозяин имения князь Сергей Михайлович Голицын, то она не захотела выезжать. Посланец князя, вернувшись из Кузьминок, докладывает барину: «Там живет новая помещица Загряжская». Голицын в ответ: «Что ты, батюшка, вздор городишь: какая это такая Загряжская, я ее знать не знаю, велите ей выезжать из моего дома, а то я ее по шеям выгнать велю». В несколько иных словах ей было сказано: «Извольте, мол, сударыня, выезжать, князь просит вас честью выехать, а то будет вам неприятность». Она ж в ответ: «Я знать не хочу Голицына: Кузьминки мои, мне их император Наполеон пожаловал». Пришлось послать за становым приставом и так почти силой была выпровожена из Кузьминок их новоявленная владелица. Остается неизвестным, какая это Загряжская и кем она приходилась владельцам Кариана.
Сама Наталья Николаевна никак не могла помнить Кариан и какие-либо события, с ним связанные, и только по рассказам близких, в том числе старших братьев и сестер, могла себе его представить. Так и Пушкин рассказывал позднее жене, как его на втором году жизни в Петербурге прогуливала няня и встретилась с императором Павлом. Однако Пушкин в сознательном возрасте жил и в Москве, где родился, и в Михайловском, куда его впервые привозили показать деду Осипу Абрамовичу, жившему в разъезде с бабушкой Марьей Алексеевной, и в Петербурге, куда также привезли его младенцем в 1800 году. Наталья же Николаевна, насколько известно, больше никогда не была на своей случайной родине.
Судя по приходно-расходным книгам Кариана, учитывавшим приобретение для многочисленного семейства Гончаровых тех продуктов, которые не могло дать натуральное хозяйство, вроде сахара, чая, кофе и разнообразных специй, Наталья Ивановна с детьми прожила здесь до августа 1813 года, когда ее дочери исполнился год.
Позже имение оказывалось в руках де Местров, Строгановых и Щербатовых[8]. Его первые владельцы стали забываться, не говоря уже о Гончаровых, которые прожили здесь всего один год. И все-таки сейчас, когда поминают Кариан, то в первую очередь называют его родиной Натальи Николаевны Пушкиной, где она сделала первые в своей жизни шаги и произнесла первые слова.
Род Загряжских
По линии матери Наталья Николаевна принадлежала к роду Загряжских — одному из древнейших русских дворянских родов, чьи представители издавна в качестве служилых землевладельцев были связаны с тамбовской и волоколамской землями. Род происходил от выехавшего к великому князю Дмитрию Донскому ордынца по имени Исахара, в православном крещении нареченного Гавриилом. Сын его Антоний Гаврилович служил при великом князе Василии Дмитриевиче и первым стал писаться Загряжским. Его потомки служили боярами и воеводами, состояли послами, отличались в сражениях. В конце XVI — начале XVII века особенно много Загряжских состояло на воеводстве в разных городах — Рязани, Путивле, Новгороде-Северском, Осколе, Стародубе, Рыльске, Вязьме, Тобольске и Томске. Прямой предок Натальи Николаевны Иван Иевлевич, по прозвищу Ползуха, был воеводой попеременно в Юрьевне, Брянске, Одоеве, Смоленске и Чернигове, где и умер в феврале 1662 года.
Артемий Григорьевич Загряжский, прапрадед Натальи Николаевны, при императрице Анне Иоанновне был генерал-поручиком и кавалером ордена Святого Александра Невского, а при Елизавете Петровне уволен с чином генерал-аншефа. У него были сын Александр и дочь Мария[9].
Александр Артемьевич, прадед Натальи Николаевны, дослужился до чина генерал-поручика и оставил после себя двоих сыновей — Николая и Ивана, и двух дочерей — Екатерину и Елизавету. Младший сын, генерал-лейтенант Иван Александрович Загряжский, приходится Наталье Николаевне дедом. В XVIII столетии Загряжские достигли заметного положения как в силу собственных заслуг, прежде всего по военной линии, так и через родство с теми фамилиями, которые по-своему знаменовали собой этот век: Салтыковыми, Строгановыми, Разумовскими[10].
Наибольшие плоды Загряжским принесло их породнение с семейством Разумовских. Кирилл Григорьевич Разумовский, брат морганатического супруга императрицы Елизаветы Петровны Алексея Григорьевича, сделал невиданную даже для XVIII века карьеру, уже в юности превратившись из пастушка общественного стада в одного из крупнейших сановников государства: в 16 лет он камер-юнкер, в 18 — обер-камергер, в 22 года — гетман Малороссии. К нему в полной мере относятся иронические слова Пушкина: «Настоящая аристократия наша с трудом может назвать и своего деда. Древние роды их восходят до Петра и Елизаветы».
Кирилл Григорьевич родился 18 марта 1726 года на хуторе Лемеши, неподалеку от города Козельца близ Чернигова, в семье реестрового казака Григория Яковлевича Розума. Таково было первоначально прозвище отца, любившего говорить о себе: «Гей! Що то за голова, що то за розум!» Однако, несмотря на весь свой хваленый разум, выше рядового казака он не поднялся, и виной тому было неумеренное пьянство. У него с женой, казачкой Натальей Дементьевной, было трое сыновей и три дочери. Старший, Данила, умер молодым, еще до возвышения среднего, Алексея. Обладавший великолепным голосом, Алексей был увезен в столицу. Там он получил фамилию Разумовский, обратил на себя особенное внимание Елизаветы Петровны, помогал ей во время дворцового переворота 1740 года, а затем тайно обвенчался с ней, получив графский титул.
Вскоре после вступления на престол Елизаветы Петровны Кирилл Григорьевич был вызван в Петербург, а в марте 1743 года под именем Ивана Ивановича Обидовского отправлен учиться в Европу. Он посетил Германию, Францию, Италию, слушал лекции в Кенигсберге, Берлине, Геттингене, Страсбурге. Среди его профессоров был и знаменитый математик Леонард Эйлер. Кирилл Разумовский изучил несколько языков, в том числе французский, немецкий, латынь. Науки давались ему легко — тут наконец проявился унаследованный от отца разум. Как вспоминают современники, он «был хорош собою, оригинального ума, очень приятен в обращении и умом несравненно превосходил брата своего». Доброта, щедрость, великодушие и природная насмешливость отличали бывшего пастушка. Весной 1745 года Кирилл Разумовский возвращается в Петербург и 29 мая производится в действительные камергеры с награждением орденом Святой Анны. О Кирилле Разумовском недоброжелатели ядовито отзывались: «Отсутствие гениальных способностей вознаграждалось в нем страстною любовью к отечеству». 27 мая 1746 года в 18 лет Кирилл Разумовский был избран президентом Академии наук. Пожалуй, во всемирной истории науки не было столь юных президентов научных учреждений. За время его управления значительную роль в академии стали играть русские ученые, именно при нем выдвинулся М. В. Ломоносов, которому Разумовский оказывал постоянное покровительство. В свою очередь, Ломоносов воспел его как сподвижника Елизаветы под именем Полидора («многозлатного»):
При ней я видел Полидора.
Он пред лицем ея сиял
Среди геройского собора
И ласково ко мне взирал.
До избрания Разумовского место президента академии было вакантно в течение шести лет, он же занимал его полстолетия. 29 июля 1746 года Кирилл Григорьевич вступил в брак с троюродной сестрой Елизаветы Петровны, Екатериной Ивановной Нарышкиной, получив к бракосочетанию орден Святого Александра Невского. Кириллу Григорьевичу суждено было стать и последним гетманом Левобережной Украины — он был избран по указке русского правительства казацкими старшинами на Глуховской раде 1750 года. Гетманство его продолжалось до 1764 года, а с ликвидацией оного Кирилл Григорьевич был в компенсацию произведен в чин генерал-фельдмаршала. Скончался Кирилл Григорьевич Разумовский в 1803 году, немного не дожив до семидесяти пяти лет.
Про Кирилла Григорьевича вспоминали, что он, скромный по природе, сохранил пастушью свирель и простонародное платье — кобеняк, которое носил в ту пору, когда пас стадо. Кобеняк в новой жизни заменили роскошные кафтаны, в которых он «многозлатно» блистает перед потомками с известных своих портретов, писанных лучшими живописцами. Старая русская пословица гласит: «По одежке протягивай ножки». С очаровательным пастушком произошла удивительная метаморфоза, под стать перемене его одежки.
Пушкин записал о нем рассказ, связанный со вступлением на престол Екатерины II:
«Гр. К. Разумовский был в заговоре 1762. Исполнение было ускорено изменою одного из сообщников. Екатерина уже бежала из Петергофа, а Разум.<овский> еще ничего не знал. Он был дома. Вдруг слышит: к нему стучатся. Кто там? — Орлов, отоприте. — Алексей Орлов, которого до тех пор гр. Р. не видывал, вошел и объявил, что Екатерина в Измайловском полку, но что полк, взволнованный двумя офицерами (дедом моим Л. А. П. и не помню кем еще), не хочет ей присягать. Раз<умовский> взял пистолеты в карманы, поехал в фуре, приготовленной для посуды, явился в полк и увел его. Дед мой посажен был в крепость, где и сидел два года».
На самом деле речь шла о другом Пушкине, а дед поэта не сидел в крепости, но семейное предание свело его с К. Г. Разумовским.
После Кирилла Григорьевича остались шестеро сыновей и три дочери, которые быстро сумели забыть «ничтожество» своего происхождения. Язвительный современник, приятель Пушкина Ф. Ф. Вигель называет их «русскими Монморанси». Ехидство прозвища раскрывается пушкинскими словами: «Достоинство — всегда достоинство, и государственная польза требует его возвышения. Смешно только видеть в ничтожных внуках пирожников, денщиков, певчих и дьячков спесь герцога Монморанси, первого христианского барона…»
Первенцем в семье Кирилла Разумовского как раз и была Наталья Кирилловна Загряжская, появившаяся на свет в 1747 году и скончавшаяся в год смерти Пушкина. В 1772 году она вышла замуж за молодого измайловского офицера Николая Александровича Загряжского, с которым разъехалась после почти 30 лет совместной жизни. Впоследствии она жила в семье графа Виктора Павловича Кочубея, женатого на ее воспитаннице и племяннице Марии. По воспоминаниям князя П. А. Вяземского, «Пушкин заслушивался рассказов Натальи Кирилловны: он ловил при ней отголоски поколений и общества, которые уже сошли с лица земли…». Многие из этих историй Пушкин записал, в том числе и рассказ о ее знаменитом отце. Как она вспоминала (что зафиксировал Пушкин), Потемкин, ее любивший, готов все был для нее сделать, даже приписать каким-то образом «мамзель», дававшую Машеньке уроки игры на клавесине, к одному из гвардейских полков, чтобы дать ей жалованье.
Брата ее мужа, Ивана Александровича Загряжского, родного деда Натальи Николаевны, Потемкин сделал своим адъютантом, что открыло тому путь к карьере и чинам вплоть до генерал-поручика. Чуть ли не к нему относится записанный Пушкиным рассказ об адъютанте Потемкина, «жившем в Москве и считавшемся в отпуску»: будучи вызванным светлейшим князем, он преодолел дальний путь и застал своего начальника в постели со святцами в руках:
«Пот.: Ты, братец, мой адъютант такой-то?
Ад.: Точно так, ваша светлость.
Пот.: Правда ль, что ты святцы знаешь наизусть?
Ад.: Точно так.
Пот. (смотря в святцы): Какого же святого празднуют 18 мая?
Ад.: Мученика Феодота, в<аша> св<етлость>.
Пот.: Так. А 29 сентября?
Ад.: Преподобного Кириака.
Пот.: Точно. А 5 февр.?
Ад.: Мученицы Агафьи.
Пот. (закрывая святцы): Ну, поезжай же себе домой».
Со старшим сыном гетмана, министром просвещения Алексеем Кирилловичем, Пушкин был знаком с отроческих лет, будучи представлен ему перед поступлением в Лицей. В качестве министра просвещения тот участвовал в основании Лицея и управлении им, присутствовал 19 октября 1811 года на его открытии, а также на всех лицейских актах. Во все время обучения Пушкина он надзирал за учебой лицеистов и их поведением, вникая порой в совершенные мелочи.
Особенно же из сыновей гетмана прославился Андрей Кириллович, известный дипломат, страстный любитель искусств, многие годы проживший в Вене, подружившийся там с Моцартом, Гайдном, Бетховеном. На средства, доставшиеся ему от отца, он построил мост через Дунай, доныне носящий его имя.
Род Разумовских, столь счастливо и неожиданно возвысившийся, прервался в третьем поколении. Из шести сыновей Кирилла Григорьевича лишь двое, Алексей и Григорий, оставили потомство, да и то наследники Григория Кирилловича не были признаны законными в России, поскольку он женился в Австрии, не расторгнув брак с первой женой. Сыновья же Алексея Кирилловича умерли холостыми, последними в своем роде. Зато его побочные дети — братья Перовские, получившие фамилию по названию подмосковного поместья Разумовских Перово, — оставили заметный след в русской истории. Один из них, Алексей, — писатель, известный под псевдонимом Антоний Погорельский, двое других — Василий и Лев — были причастны к тайным обществам; позднее Лев Алексеевич стал крупным сановником, министром. Со всеми Перовскими был хорошо знаком Пушкин.
Представители рода Загряжских не однажды поминаются у Пушкина. Так, в подготовительных заметках к «Борису Годунову» читаем: «Убиение св. Димитрия. Чиновники Владим. Загрядской и Никиф. Чепчугов не согласились». В связи с убийством царевича Дмитрия делаются пушкинские «Заметки на полях статьи М. П. Погодина „Об участии Годунова в убиении царевича Димитрия“». В тексте самой статьи говорится: «Выбор пал на двух чиновников, Владимира Загряжского и Никифора Чепчугова, одолженных милостями правителя; но оба уклонились от сделанного им предложения: готовые умереть за Бориса, мерзили душегубством; обязались только молчать, с сего времени были гонимы». Внимание Пушкина обратили и следующие слова статьи, касающиеся согласия князя Василия Шуйского принять участие в следствии по делу убиения царевича: «С другой стороны — как Шуйский, подобно баснословным (подчеркнуто Пушкиным. — В. С.) Чепчугову и Загряжскому, не отказался, под благовидным предлогом, от такого поручения, которое, кроме адских мук, навлекало на него не только презрение всего рода, но и ненависть россиян, если при исполнении его должно было очевидно перед тысячами людей кривить душой». Против слов о «баснословных» Загряжском и Чепчугове Пушкин сделал даже заметку: «Почему, если об них упоминает современная летопись?» Какую летопись имел в виду Пушкин?
Подготовительные заметки представляют собой конспекты отдельных мест десятого тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Владимир Федорович Загряжский (Загрядский), московский дворянин, по Карамзину, намечался в убийцы Дмитрия, но имел мужество отказаться.
В «осьмой» главе «Истории Пугачева» Пушкин пишет о губерниях, охваченных восстанием: «Состояние сего обширного края было ужасно, дворянство обречено было погибели. Во всех селениях, на воротах барских дворов, висели помещики или их управители». В примечании к этим словам Пушкин приводит список жертв пугачевцев, где в числе убитых в Пензенском уезде значится «кадета Петра Загряжского приказчик». Упомянутый кадет — это Петр Иванович Загряжский, в будущем генерал-майор, потом шталмейстер.
История знакомства Пушкина с еще одной яркой представительницей рода Загряжских, известной поэтессой пушкинской поры Екатериной Александровной Тимашевой, урожденной Загряжской, отозвалась в стихотворении «Я видел вас, я их читал…», которое он, будучи в Москве, 20 октября 1826 года записал в ее альбом. Князю П. А. Вяземскому Александр Сергеевич писал о ней из Михайловского 9 ноября 1826 года: «Что Запретная Роза? что Тимашева? как жаль, что я не успел с нею завести благородную интригу! но и это не ушло». Ее муж Егор Николаевич Тимашев был знаком Пушкину еще с лицейской поры, будучи в то время ротмистром лейб-гвардии Гусарского полка, расквартированного в Царском Селе, а с 1823 по 1830 год — наказным атаманом Оренбургского казачьего войска.
В сентябре 1833 года во время поездки в Оренбургскую губернию Пушкин вместе с Владимиром Ивановичем Далем совершил увеселительную поездку в имении Ташлы, где общался с Тимашевым, тогда оренбургским предводителем дворянства, и с его женой. Кому-то из Тимашевых некогда принадлежало и пушкинское Кистенево, что отражено в его втором, старинном названии «Тимашево тож».
Во время той же поездки в Оренбург для собирания материалов к «Истории Пугачева» Пушкин знакомится с еще одним представителем рода Загряжских — симбирским гражданским губернатором Александром Михайловичем Загряжским. У дальнего родственника своей жены поэт даже остановился, скорее всего, по ее рекомендации. Во всяком случае, Наталья Николаевна знала, что Пушкин заедет к нему. 10 сентября 1833 года, когда он прибыл в Симбирск, Загряжский передал ему письмо от жены, не дошедшее до нас наряду со всеми другими ее письмами мужу.
Год спустя после Пушкина по окончании Московского университета приедет в Симбирск, к себе на родину, Иван Александрович Гончаров. Ровесник и однофамилец Натальи Николаевны, будущий писатель родился 6 июня 1812 года в Симбирске в богатой купеческой семье. Позднее в своих «Воспоминаниях» под именем Льва Михайловича Углицкого он вывел Александра Михайловича Загряжского. Вскоре по приезде представленный губернатору Гончаров так описал его: «У губернатора были красивые, правильные черты лица. Живые карие глаза с черными бровями, прекрасно очерченный рот с тонкими губами. Взгляд беглый, зоркий. Улыбка веселая, немного насмешливая. Стройные, красивые руки с длинными прозрачными ногтями. Дома, в утреннем наряде, с белыми, как снег, манжетами, он смотрел франтом, каких я видал потом в Петербурге, в первых рядах Михайловского театра. В черных волосах у него пробивалась преждевременная седина, как бывает у брюнетов». Гончаров даже бегло описал обстановку его кабинета: «На этажерках, на столе, стояли статуэтки, дамские портреты, разные элегантные безделушки. На стенах несколько картин и у одной — шкап с книгами». Описание и внешности хозяина, и обстановки его кабинета явно сбивалось на «онегинское». В дальнейшем рассказе Гончаров прямо сравнивает «Углицкого» с Онегиным: «Он долго служил адъютантом у разных начальников и сохранил в памяти живую характеристику о них. У него была масса воспоминаний, скопившихся за тридцать с лишним лет, с начала нынешнего столетия. Он так же, как Онегин, помнил и все анекдоты „от Ромула до наших дней“». Живя на широкую ногу, он был в долгах как в шелках, и Гончаров заключил: «Итак, он жил, прежде всего, долгами, как отец Онегина, по словам Пушкина». При первой же встрече Углицкий представил Гончарова своей жене Марии Андреевне (реальной Каролине Осиповне), «худощавой даме с поблекшими щеками и синими впалыми глазами». Их дочь Соня (в действительности Елизавета) «молодая, прелестная девушка, между 15 и 16 годами, с таким же острым и живым взглядом, как у отца, с грациозно сложенными губами, с красивым носиком, с ярким нежным румянцем». Гончаров поступил на службу к губернатору в качестве его секретаря и вскоре, после отставки своего начальника и причисления его к министерству, отправляется с ним и всем его семейством в Петербург. Это произошло в мае 1835 года, а вспоминалось Гончарову спустя 52 года, в августе 1887-го.
В ту пору, когда Пушкин прожил несколько дней в симбирском доме Загряжского, его дочери Елизавете, родившейся 15 декабря 1821 года, было 12 лет, а Гончаров знал ее тринадцатилетней. В Петербурге она была отдана в Смольный институт, а выпущена из него в 1839 году с золотой медалью. С Гончаровым она, видимо, более не встречалась. Спустя еще четыре года, в 1843-м, она вышла замуж за младшего брата Пушкина Льва Сергеевича. Не последним обстоятельством, привлекшим к нему юную Загряжскую, послужило то, что он был братом трагически погибшего поэта. Романтическая притягательность фамилии Пушкина, пусть всего лишь брата Александра Сергеевича, оказалась для нее, как и для Натальи Николаевны, сильнее всех прозаических соображений.
Лев Сергеевич обвенчался с Елизаветой Александровной Загряжской 13 октября 1843 года в Одессе, где уже год после увольнения по прошению из армии служил в чине надворного советника чиновником портовой таможни. От этого брака родилось четверо детей: Ольга, Анатолий, Софья и Мария. Софья умерла через месяц после рождения. У старшей, Ольги, хотя она и была замужем дважды, своих детей не было, и в 1902 году она приняла монашеский постриг в арзамасском Алексеевском монастыре, где скончалась в 1920 году. Род Пушкиных, слившийся с родом Загряжских, продолжил Анатолий Львович, многие годы живший в Болдине и там же похороненный.
Представители нескольких поколений Загряжских были связаны с Волоколамской землей. Еще в 1627 году Иван Афанасьевич Загряжский, по прозвищу Полосуха, служил воеводой в Волоколамске. Генерал-майор Борис Александрович Загряжский избирался волоколамским дворянством в предводители. Позднее волоколамским уездным предводителем дворянства был и Иван Николаевич Гончаров, брат Натальи Николаевны.
Самой значительной фигурой из рода Загряжских в XVIII столетии оказался Александр Артемьевич, своим выдвижением обязанный во многом всесильному фавориту Екатерины II и своему родственнику, светлейшему князю Г. А. Потемкину.
Младший из сыновей Александра Артемьевича, дед Натальи Николаевны Иван Александрович Загряжский, женился на Александре Степановне Алексеевой, от которой имел сына Александра Ивановича и двух дочерей — Софью, вышедшую за графа де Местра, и Екатерину, оставшуюся девицей. Иван Александрович служил в гвардейском полку и, по воспоминаниям современников, отличался необузданным характером. Его выходки составили ему славу, его имя было на устах всего света. Однажды, когда его полк стоял в Дерпте, он влюбился в местную красавицу баронессу Поссе и не просто завел с ней роман, но совершил по тогдашним временам весьма серьезное преступление — обвенчался с ней при живой жене. Баронесса Поссе, урожденная Эуфрозиния Ульрика Липхарт, родилась в 1761 году в семье богатого помещика, ротмистра российской кавалерии Карла фон Липхарта и Маргарет фон Фитингоф. Совсем юной в 1778 году в Дерпте она была выдана замуж за барона Мориса фон Поссе, владельца имения Выйду в Лифляндии. От этого союза родилась дочь Жаннет. Брак оказался неудачным, и 28 января 1782 года супруги Поссе развелись. Обвенчавшись с Иваном Александровичем Загряжским, Ульрика Поссе навсегда покинула родину и уехала с новым мужем в Россию.
Иван Александрович привез свою прибалтийскую супругу к дожидавшейся его в Яропольце русской жене, рассчитывая — как оказалось, не без оснований — на ее великодушие. Правда, поначалу произошла душераздирающая сцена, из которой виновник вышел посрамленным и, приказав перепрячь лошадей, ускакал в Москву. Поостыв, Александра Степановна, бывшая значительно старше соперницы, смирилась и, проявив не только жалость, но истинное душевное благородство, поступила, как графиня Глейнау в «Письмах русского путешественника» Карамзина[11].
Один из известнейших мемуаристов эпохи, Степан Петрович Жихарев, живший в ту пору в Москве, записал 31 декабря 1805 года в своем дневнике: «Услышав поутру о приезде Ивана Александровича Загряжского, знаменитого владельца еще более знаменитого села Кареяна, искреннего друга и сослуживца моего деда, я тотчас же отправился к нему и, к великой радости моей, застал его дома. Все семейство его, два сына и три дочери, находится в Петербурге, а он живет на холостую ногу и, кажется, не упускает случая повеселиться. Он рад был меня видеть, благодарил, что приехал сегодня, а не завтра… Он по-прежнему окружен пышностью и не изменяет своим привычкам, приобретенным в штабе князя Потемкина, которого он был один из первых любимцев и ежедневных собеседников».
Между тем 22 октября 1785 года родилась будущая мать Натальи Николаевны, нареченная Натальей. Она лишилась матери в неполных пять лет. Ранняя смерть матери сняла многие щекотливые проблемы, которые могли возникнуть со временем. Александра Степановна добилась того, чтобы узаконить рождение Натальи, уравняв ее в наследственных правах с единокровными сестрами.
Так Наталья Ивановна оказалась вполне обеспеченной и материально не зависимой от сестер. В 1813 году после смерти холостого брата Александра трем сестрам Загряжским досталась его часть имения Кариан, где родилась Наталья Николаевна. Наталья Ивановна отказалась от своей доли имения с условием, что сестры обязуются выплатить ей с 1814 по 1826 год 300 тысяч рублей. Еще не вышел срок выплаты этой компенсации, когда в 1821 году умер их дядя Николай Александрович Загряжский, наследницами которого также оказались три его племянницы. При вступлении в наследство был аннулирован прежний договор и заключен новый, по которому Наталья Ивановна стала владелицей Яропольца и 1396 душ, к нему приписанных.
В результате подобного зачета Наталья Ивановна, по всей вероятности, недополучила значительную сумму, что привело к охлаждению отношений между сестрами. Так считала сама Наталья Ивановна, но ее родственницы считали иначе. Вероятно, если в детстве любовь Ивана Александровича и Александры Степановны, не делавших никакого различия между ними, питала их взаимные чувства, то после смерти родителей старшие сестры могли дать понять младшей, что она незаконная Загряжская. Впрочем, зная тяжелый и капризный характер Натальи Ивановны, можно предположить, что ее собственные претензии к сестрам стали причиной возникшего между ними охлаждения. В любом случае оно не было перенесено на племянниц, забота о которых в Петербурге во многом легла на плечи Екатерины Ивановны Загряжской, сущего ангела, по отзыву Пушкина.
Поскольку старшие сестры не делили между собой Кариан, то после смерти незамужней Екатерины он перешел к Софье. С семьей Софьи Ивановны, в замужестве графиней де Местр, Пушкин познакомился задолго до того, как ее племянница стала его женой. С графом Ксавье де Местром родители Пушкина были дружны еще во времена его московского детства. Он гостил в их доме, по словам Ольги Сергеевны, «почти ежедневно»; они, в свою очередь, бывали у него. Граф де Местр — французский эмигрант, живший в России с 1800 года и участвовавший в войне 1812 года на стороне России, ученый, художник-миниатюрист и писатель. В детстве Пушкин слышал, как он читал свои стихотворения, а в лицейские годы познакомился с вышедшими в 1815 году его книгами «Пленник Кавказа» и «Молодая сибирячка», а позднее и с другими его сочинениями. Софья Ивановна вышла за де Местра в 1813 году, а в 1816-м они переехали в Петербург, где знакомство с Пушкиным было продолжено. Ксавье де Местр выполнил миниатюрные портреты матери Пушкина Надежды Осиповны и его брата Льва в ту пору, когда сам Александр Сергеевич еще учился в Лицее. В годы петербургской юности Пушкин мог не однажды встречаться с четой де Местров, а Наталья Николаевна, уже вдова, одно время жила с ними под одной крышей.
Ярополец
Село Ярополец Волоколамского уезда Московской губернии — одно из имений Загряжских, любимое местопребывание Натальи Ивановны Гончаровой, где с детства бывала и Наталья Николаевна. Пушкин никогда не бывал в Кариане, где родилась его жена, но не однажды приезжал в Ярополец.
Тамбовский Кариан и волоколамский Ярополец были главными имениями, оставшимися после смерти в 1821 году Николая Александровича Загряжского. По полюбовному разделу с сестрами Наталья Ивановна Гончарова получила Ярополец, а родовой Кариан оказался в совместном владении Софьи Ивановны и Екатерины Ивановны. Хотя окончательный раздел был закреплен в 1823 году, с лета 1821-го Наталья Ивановна с детьми могла бывать в Яропольце, так что с ним уже на десятом году жизни познакомилась Наталья Николаевна.
Ярополец впервые упоминается в 1136 году как укрепленный пункт князя Ярополка Владимировича, сына Владимира Мономаха. Владея в ту пору Ростовом и Суздалем, Яро-полк использовал Волок Ламский в борьбе с Новгородом. От его имени и произошло название Яропольца. Долгое время село принадлежало Иосифо-Волоколамскому монастырю, пока его не выкупил Иван Грозный и Ярополец не стал на время государевым селом, местом царской охоты. В 1684 году Ярополец с ближайшими деревнями с тысячей дворов и землями, к ним приписанными, был пожалован царевной Софьей, правительницей при малолетних царях Иване и Петре, украинскому гетману Петру Дорофеевичу Дорошенко после того, как он отрекся от гетманства и принял сторону Москвы. Здесь бывший гетман прожил последние 14 лет своей жизни, здесь умер и был похоронен.
Двадцать четвертого августа 1833 года Пушкин, заехав в Ярополец, посетил могилу П. Д. Дорошенко и на другой день написал из Москвы Наталье Николаевне о теще: «Она живет очень уединенно и тихо в своем разоренном дворце и разводит огороды над прахом твоего прадедушки Дорошенки, к которому я ходил на поклонение».
Дорошенко был женат на Агафье Борисовне Еропкиной, которая родила ему троих сыновей. После его смерти село было поделено между двумя наследниками — старшим Александром и младшим Петром. Средний сын Алексей, учившийся в то время за границей, участия в разделе не принял. Александру досталась юго-западная часть вотчины, отошедшая впоследствии Загряжским, а от них Гончаровым. Петр же получил северо-восточную часть отцовских владений, которую он продал в 1717 году графу Григорию Петровичу Чернышеву. Так сложилось существующее и поныне разделение Яропольца на две части — гончаровскую и Чернышевскую.
Бывший в молодости денщиком Петра Великого, Григорий Чернышев всей своей жизнью и карьерой служил наглядной иллюстрацией принципов, провозглашенных царем-преобразователем, среди которых — продвижение по службе людей не по знатности рода, а в соответствии с личными заслугами. Настоящая фамилия Чернышева — Чернецкий, и был он из мелкой шляхты, родом с Украины. Его сын Захар Григорьевич приумножил славу отца, отличившись в царствование императрицы Елизаветы Петровны взятием Берлина в 1760 году во время Семилетней войны (1756–1763) и дослужившись до генерал-фельдмаршала. Назначенный вскоре генерал-губернатором Москвы, он привлек к строительству своего имения замечательного зодчего М. Ф. Казакова, бывшего тогда главным архитектором Москвы, возглавлявшим комиссию по ее застройке. В создании архитектурного комплекса ярополецкой усадьбы участвовал и архитектор В. И. Баженов с учениками.
При Пушкине этой частью Яропольца владел внук фельдмаршала Григорий Иванович. С родственниками и соседями Гончаровых по Яропольцу Пушкины также состояли в родстве. Григорий Иванович Чернышев доводился троюродным братом матери Пушкина Надежде Осиповне.
По семейным преданиям, для проектирования господского дома Александра Петровича Дорошенко якобы был приглашен Карло Бартоломео Растрелли, строивший тогда придел в соборе расположенного поблизости Новоиерусалимского монастыря, а тот прислал для осмотра местности своего сына, будто бы снявшего план и отвезшего его отцу. Однако это, скорее всего, одна из легенд, рождавшихся тогда, когда имя действительного архитектора оставалось неизвестным. Стиль постройки в Яропольце далек от тех барочных сооружений, которые связываются с именем строителя Воскресенского Смольного монастыря и Зимнего дворца в Петербурге. Скорее, по всем внешним признакам, его проектировал кто-то из зодчих школы Баженова и Казакова, строивших и Чернышевскую усадьбу.
Старший сын гетмана Александр Петрович Дорошенко женился на Прасковье Федоровне Пушкиной, дочери Федора Матвеевича Пушкина, а их дочь Екатерина вышла за Александра Артемьевича Загряжского, деда Натальи Ивановны Гончаровой. Именно по этой длинной цепочке Ярополец, пожалованный некогда гетману Дорошенко, достался в конце концов Наталье Ивановне, а после ее смерти перешел в род Гончаровых. Вследствие брака между А. П. Дорошенко и П. Ф. Пушкиной в жилах Натальи Николаевны текла и кровь Пушкиных, а значит, она состояла в родстве с Александром Сергеевичем не только по линии Гончаровых, но и по линии Загряжских. Насколько оно было далеким?
Пушкины и Загряжские, представители древних фамилий, могли, как говорится, счесться родством. Имя Федора Матвеевича Пушкина вошло в историю России петровского времени и не однажды в стихах и прозе было помянуто Пушкиным. Он писал в статье «Опровержение на критики» о представителях своего рода конца XVII века: «При Петре они были в оппозиции, и один из них, стольник Федор Алексеевич, был замешан в заговоре Циклера и казнен вместе с ним и Соковниным». Давно уже замечено, что здесь Пушкин описался, назвав Федором Алексеевичем Федора Матвеевича. Позднее, в «Начале автобиографии», он называет правильно его и его отца: «…окольничий Матвей Степанович (подписался. — В. С.) под соборным деянием об уничтожении местничества (что мало делает чести его характеру). При Петре I сын его, стольник Федор Матвеевич, уличен был в заговоре противу государя и казнен вместе с Циклером и Соковниным». В стихотворении «Моя родословная» поэт имел в виду именно его:
Упрямства дух нам всем подгадил:
В родню свою неукротим,
С Петром мой пращур не поладил
И был за то повешен им.
Академик С. Б. Веселовский комментирует эти строки с точки зрения историка: «Выражения „оппозиция“ Пушкиных деятельности Петра I и „неукротимость“ родни Ф. М. Пушкина представляются неудачной и неверной характеристикой сообщников Алексея Соковнина и Ивана Цыклера. Немного дерзко звучит и выражение, что Ф. М. Пушкин был повешен (не повешен, а обезглавлен) за то, что „не поладил“ с Петром I». Веселовский полагал, что поэт не был осведомлен о том, какое участие приняли Пушкины, то есть «неукротимая родня», в заговоре против Петра I. Он доказывает, что они явились всего лишь второстепенными его участниками, хотя и пострадали при его раскрытии. Ф. М. Пушкин, женившись на дочери Алексея Соковнина Пелагее (у Пушкина ошибочно «дочь Цыклера»), попал в среду сторонников старомосковского уклада жизни. Отец «не поладившего» с царем, боярин Матвей Степанович Пушкин, тогда самый крупный представитель своей фамилии на государственной службе, был после казни сына сослан в Енисейск, лишен боярства и имущества. Малолетнего внука Федора он взял с собой в Сибирь, где оба вскоре скончались. Дядя казненного, боярин Яков Степанович, хотя его вина не была доказана, также был удален из Москвы — сначала на Белоозеро, а затем в свою касимовскую деревню, в которой вскоре и умер. За неимением мужского потомства эта ветвь Пушкиных вовсе угасла. Таким образом, эта оппозиция, как писал Веселовский, «вывела навсегда весь род Пушкиных из среды московской знати и из правящих верхов государства».
Пушкин не случайно в набросках статьи «Опровержение на критики» включил в план автобиографии сюжет «казненный Пушкин» с именами, ключевыми для понимания истории своего рода, какой она ему представлялась: «Рача, Гаврила Пушкин. Пушкины при царях, при Романовых. Казненный Пушкин. При Екатерине II. Гонимы. Гоним и я». Заключительные пункты этого плана объясняют определенную избирательность сюжетов из истории пушкинского рода, на которых поэт останавливает свое внимание и в некотором смысле тенденциозно акцентирует их разработку для читателей. Он выделяет прежде всего тех родственников, которые вошли в общую или частную семейную историю как гонимые, подвергшиеся опалам и казням. В своей собственной судьбе он видит развитие этой роковой семейной темы.
В каком родстве с казненным состоял поэт? Ольга Сергеевна Павлищева в «Воспоминаниях о детстве А. С. Пушкина», записанных с ее слов 26 октября 1851 года, рассказывает о бабушке Марии Алексеевне следующее: «По отцу, будучи внучкою Федора Петровича Пушкина, замешанного в заговоре Соковнина, она приходилась внучатною сестрою зятю своему Сергею Львовичу». Поправив Пушкина в его мнении о родстве родителей, она допускает другую ошибку, назвав Федора Петровича (вместо Федора Матвеевича) участником заговора Соковнина. О. С. Павлищева довольно хорошо, в чем-то даже лучше брата, разбиралась в родословной Пушкиных, но значительно хуже в русской истории. Она путает Федора Матвеевича с тезкой, тоже стольником Федором Петровичем, их прямым предком, полагая последнего участником заговора против Петра I. Тут же ею поминается стихотворение «Моя родословная», в котором мятежный Пушкин назван «пращуром». Судя по всему, в семье Пушкиных существовало предание, что их предок был казнен Петром I, но никто не знал точной степени родства с ним.
Слово «пращур» в буквальном смысле означает прямого предка в шестом колене. Таковым по отношению к Пушкину Федор Матвеевич не является, так как еще в десятом колене от Ратши разошлись ветви, к которым они принадлежали. Их общий предок — это Иван Гаврилович Пушкин, живший в XV веке. К шестнадцатому колену по одной ветви относился Федор Матвеевич, к двадцатому подругой — Александр Сергеевич. Таким образом, ни о каком близком родстве между «казненным» Пушкиным и поэтом речи быть не может. Федора Матвеевича можно называть пращуром Пушкина лишь условно-обобщенно. Зато интересно отметить тот факт, что детям Пушкина Федор Матвеевич приходился прямым пращуром по линии Натальи Николаевны, так как она была его прапраправнучкой.
Для современного человека в эпоху разрушенных связей между целыми сословиями курьезным представляется родство людей далее третьего-четвертого колена, ибо порой забытыми оказались даже имена родных дедов и прадедов. В древней же Руси почиталось делом чести и непременным фактором сосуществования в обществе «счесться» родством, каким бы отдаленным оно ни казалось. Конечно, это в первую очередь относилось к дворянству. Порода в системе Московского государства поднимала человека несоизмеримо выше личной заслуги, которая служила на практике лишь слабым подспорьем к «отечеству», то есть происхождению.
Ликвидация местничества (1682), когда знатность рода была основным критерием при определении места того или иного лица в служебной иерархии, казалось, положила конец этой практике, но на самом деле она надолго осталась в нравах русского общества. Появление при Петре I знаменитой Табели о рангах (1722), отделившей от родового происхождения титулы, чины и звания, привело к забвению старых исторических родов, рождению бюрократического дворянства. Пушкин писал: «У нас нова рожденьем знатность». Естественно, что в патриархальной Москве и в русской провинции, вдалеке от чиновного Петербурга с министерствами и департаментами, устойчивее сохранялся старый родовой дух. Разговоры о родне составляли неотъемлемую часть беседы в родовых поместьях, в окружении фамильных портретов. От знаменитой «бабушки московской», ее рассказов о старине в стихах Пушкина, думается, произошло название известных «Рассказов бабушки» Елизаветы Петровны Яньковой, наполненных милыми воспоминаниями о давно отошедших в лучший мир родственниках, пленяющими несколько поколений читателей. Тема дворянства стала одной из ведущих тем большой литературы на протяжении двухсот лет — от петровского времени, потрясшего и возвысившего Россию, до русской эмиграции XX века. Литература эта создавалась преимущественно писателями-дворянами, многие из которых состояли друг с другом в родстве.
Установление родственных уз между представителями различных дворянских фамилий, конечно, можно посчитать забавой, этаким генеалогическим экзерсисом. С одной стороны, это действительно так, ибо никакое родство между людьми не может объяснить их природы, а по отношению к поэтам — тайны их творчества. Такое исследование может разве что удовлетворить наше обыкновенное любопытство. Но уже само это любопытство, особенно по отношению к Пушкину, о котором мы, кажется, все уже знаем, а все же хотим узнать еще что-то, является проявлением нашей любви к первому поэту России, почитавшему историю своего рода. Наталья Николаевна также выросла на рассказах о своих предках, среди которых оказались и общие с Пушкиным.
Ярополецкая усадьба, доставшаяся Наталье Ивановне, была уже вполне сложившимся поместьем, так что она практически ничего нового в ее облик не вносила. В 1755 году, при Александре Артемьевиче Загряжском, в усадьбе числился «дом господский и при нем флигели каменные о двух этажах». Судя по всему, сам главный дом был тогда деревянный. В тот год была освящена каменная церковь во имя Иоанна Предтечи, возведенная по распространенной схеме — восьмерик на четверике. В 1770-х годах, когда первый из Загряжских еще владел Яропольцем, господский дом по-прежнему был деревянным (как он выглядел, неизвестно), но уже началось возведение каменного строения. В 1786 году владельцем усадьбы становится генерал-майор Борис Александрович Загряжский. Первым делом в 90-е годы XVIII столетия он завершает строительство каменного господского дома и всего комплекса усадьбы, которая приобретает вид, в основном сохранившийся до нашего времени. Существовавшие ранее каменные службы были, по всей видимости, соединены переходными галереями с выстроенным заново главным домом. В 1808 году Борисом Александровичем была произведена перестройка церкви с расширением ее за счет устроения двух новых приделов — во имя Святого Бориса и Святой Екатерины, то есть в честь небесных покровителей хозяина и его матери Екатерины Александровны Загряжской, урожденной Дорошенко. Внешний декор церкви подвергся переделке в строго классическом стиле путем пристройки колонн, накладки новых пилястр, карнизов и лепнины.
Интерьеры дома подробнейшим образом описаны Марией Петровной Карцовой-Огаревой, племянницей Е. Б. Гончаровой, урожденной княжны Мещерской — жены последнего владельца усадьбы Н. И. Гончарова. Хотя эти воспоминания относятся к концу XIX — началу XX века, но их автор еще застала обстановку дома пушкинских времен:
«Стены нижнего этажа были художественно расписаны в тонах жженой сепии; у дверей шли вертикальные орнаменты в кобальтовых тонах на белом фоне, удивительно гармонировавшие со стенной живописью, изображавшей уголки парка. Эта живопись была однородна в столовой и прилегавшей к ней гостиной. Потолки в тех же тонах были скромно украшены. В гостиной летящий аист нес в клюве люстру из стеклянных подвесок и кобальтовой фарфоровой середины. Двери были резные, прекрасного рисунка, выполненные местным мастером-крестьянином, славившимся тогда на всю Россию и получавшим заказы для строившихся церквей; его работу можно было увидеть в соборе Н. Афона. Во всем ничего кричащего, а величие и гармония размеров, соединенные с удобством и уютом. Ни за границей, ни в других стародворянских усадьбах я этого не наблюдала».
На втором этаже располагались библиотека, бильярдная и жилые комнаты. М. П. Карцева вспоминает: «Наверху в доме была большая библиотека. При мне остались только длинные застекленные полки высоко на стенах, а шкапы были вынесены в биллиардную там же во втором этаже». Сохранилось и несколько фотографий интерьеров дома, запечатлевших его убранство, которое в значительной мере относится к пушкинской поре.
Посетивший Ярополец в 1903 году Владимир Гиляровский поместил десять лет спустя в журнале «Столица и усадьба» очерк, посвященный усадьбе, в котором, между прочим, приводит рассказы местных старожилов. Воспитанница Натальи Ивановны Авдотья Кузьминична поведала Гиляровскому легенду о том, как во время первого приезда ее благодетельницы в Ярополец после свадьбы Пушкина с Натальей Николаевной со стены в спальне сорвалось и разбилось вдребезги зеркало. Наталья Ивановна сказала тогда: «Не пройдет это даром», — и всю оставшуюся жизнь, после того как Пушкин был убит, она не снимала траура по нему. После смерти Пушкина к ней не однажды приезжала гостить Наталья Николаевна с детьми, погружаясь в воспоминания о том времени, когда она бывала здесь вместе с мужем.
Княжна Екатерина Александровна Мещерская, двоюродная сестра Е. Б. Гончаровой, часто бывавшая в ярополецком доме, вспоминала: «Центральную часть дома занимала парадная зала. Направо была приемная, налево комнаты Александра Сергеевича и Натальи Николаевны, кабинет поэта». Очевидно, что только из уважения к памяти поэта мемуаристка могла назвать эти комнаты пушкинскими, что, впрочем, закрепилось в сознании нескольких последующих поколений. Так называемая «пушкинская» комната, судя по ее фотографиям и сохранившемуся облику, представляла собою парадную спальню дома. Об этом свидетельствует наличие в ней спаренных колонн, которые отделяли альков от остальной части помещения. Наталья Николаевна занимала эту памятную ей комнату, когда уже вдовою жила в ярополецком доме.
Полотняный Завод
Главное имение Гончаровых представляло собой редкий образец слияния усадебного комплекса с промышленным. Заводы являлись основой благосостояния семьи, и потому их создатель Афанасий Абрамович, для того чтобы обезопасить фамильное дело на будущее, в конце жизни хлопотал о создании майората — неделимого имения, переходящего из поколения в поколение. Ему удалось добиться своего: в 1778 году был издан специальный указ, по которому никто из наследников не мог ни продавать, ни делить заводы и приписанные к ним деревни. Владельцем становился старший в роде, а остальные могли только пользоваться доходами с заводов. Этот указ осложнил в будущем решение материальных проблем семьи Пушкина и Натальи Николаевны.
Тогда владельцем заводов и распорядителем доходов с майората являлся внук его основателя Афанасий Николаевич Гончаров. Выйдя в отставку, он полностью посвятил себя Полотняному Заводу. Но если дед умел наживать, то внук умел с большим вкусом тратить нажитое. Полотняный Завод был превращен им в великолепную барскую усадьбу со всевозможными затеями, на которые так изобретателен был Екатерининский век. Афанасий Николаевич любил жить широко, ни в чем не отказывая себе и не отставая от виднейших вельмож. Трехэтажный барский дом «покоем», построенный им рядом с фабриками, поражает при первом взгляде своими масштабами, а при внимательном знакомстве — великолепием отделки интерьеров, над которыми трудились и русские, и иностранные мастера. Огромных расходов требовало не только создание всего великолепия усадьбы, но и ее содержание. Да и свой московский дом Афанасий Николаевич поставил на барскую ногу.
Неотъемлемой частью имения являлись собственно заводы, давшие ему основание. История самого рода Гончаровых не просто связана с Полотняным Заводом, но всем обязана ему, начиная со своего зарождения. Когда речь идет о старых русских фамилиях, таких как Пушкины, то история родового поместья следует за историей тех заслуг перед отечеством, которые были вознаграждены их пожалованием. Другое дело, когда речь идет о новом, выслужном дворянстве, а тем более поднявшемся из купеческого сословия, как это и было в случае с Гончаровыми. Заводы дали им состояние, а со временем и права на дворянство, и только после этого могла создаваться собственно дворянская усадьба. Подобное могло произойти лишь в результате Петровских реформ, когда в гору пошли и соединились с «гордым русским дворянством» такие фамилии, как Строгановы, Демидовы и другие, не столь известные и громкие. К ним относились и Гончаровы. Так что по своему рождению Наталья Николаевна принадлежала к так называемому новому дворянству.
Ей едва исполнился месяц, когда тогдашний владелец Полотняного Завода, дедушка Афанасий Николаевич, в сентябре 1812 года неожиданно вернулся из-за границы. В его дневнике читаем запись: «Приехал на Завод в 4-м часу пополудни. Не нашел ни хозяев, ни приказчиков и дом совершенно пустым».
Когда Москва была оставлена французами, Полотняный Завод снова оказался в зоне военных действий. Кутузов повел русскую армию по старой Калужской дороге в убеждении, что Наполеон в надежде на запасы пойдет на Калугу, как и произошло. Сражением под Малоярославцем русские войска сумели оттеснить французскую армию на старую Смоленскую дорогу. Афанасий Николаевич становится свидетелем происходящих событий, что отражается в дневнике, который он неизменно ведет.
«12/24 октября. Суббота. Сей день большое сражение в Малом Ярославце. Город начал гореть, и с сей ночи французская армия начала ретироваться.
13/25 октября. Воскресенье. На Заводе. Сей день сражение в Медыни, где наши три казачьи полка разбили неприятельской корпус, состоящий из 5000 человек, взяли 5 пушек и двух генералов».
Еще через день, во вторник 15 октября, со стороны сражения от села Детчина в Полотняный Завод въехал штаб главнокомандующего фельдмаршала М. И. Голенищева-Кутузова. В те дни А. Н. Гончаров записал в дневнике:
«15/27 окт., вторник. На Заводе. Утром вся дворня и фабричные разбежались с Заводу в разные места. А к вечеру Главная наша армия пришла ко мне на Завод, где учреждена Главная квартира. Я ж, отдав весь свой дом под оную, сам выехал ночевать в Товарково к Петру Антипову.
16/28 окт., середа — в Товарково. По утру рано ездил на Завод в Главную квартиру, был у Светлейшего, коим весьма хорошо был принят, благодарен за порядок нашедшей у меня на Заводе и им даны мне караулы расставить при всех магазеинах и фабриках, также и по садам для сбережения всего имущества. Пробыл я на Заводе до вечера, откуда на ночь опять уехал в Товарково.
17/29 окт., четверг — в Товаркове же. Рано по утру отправился опять на Завод. После обеда вышла армия и Главная квартира в село Адамовское. Провожал Светлейшего, которой для моего збережения оставил мне эскадрон кирасиров на мое содержание и 4 пленных мне отдали с рук на руки. Графа Moroet, St. Air и двух женщин. Был до самого вечера на Заводе, а ночевал опять в Товарково».
Для Полотняного Завода война была окончена. Теперь дневниковые записи А. Н. Гончарова посвящены сражениям в ближайших местах.
Л. Н. Толстой в «Войне и мире» упоминает, как в столичных кругах «обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно…». Александр I, вовсе не понимая намерений полководца, но прислушиваясь к подобным суждениям, писал Кутузову: «…ненужное и пагубное отступление Ваше после сражения под Малым Ярославцем до Гончарова уничтожили все преимущества положения Вашего…»
Жители Калуги и ее окрестностей заволновались было из-за приближения неприятеля, так что Кутузов вынужден был отправить из Полотняного Завода послание городскому голове Калуги:
«Государь мой Иван Викулич!
Именем моим поручаю вам успокоить купеческое и мещанское сословия, которые, как я слышал, пустыми слухами приведены в волнение и опасность. Уверьте их, что я ищу дать врагу сражение, но никак не ретируюсь, и что цель моя не в том состоит, чтобы выгнать неприятелей из пределов наших, но чтобы, призвав в помощь всемогущего Бога, изрыть им могилы в недрах России. Уповайте на Бога, молите его о поддержании сил и храбрости нашего воинства, исполняйте ваши обязанности и будьте покойны. Вы есте и будете защищены: в том удостоверяет вас всегда доброжелательный и усердный
Князь Г<оленищев->. Кутузов
16 октября 1812 г.
с. Полотняный Завод».
Судя по дате отправки письма, о пустых слухах рассказал Кутузову не кто иной, как посетивший его в этот день Афанасий Николаевич Гончаров, беспокоившийся о своем имуществе.
17 октября французская армия вынуждена была, как на то и рассчитывал Кутузов, уйти на старую Смоленскую дорогу. Фельдмаршал в тот же день выступил из Полотняного Завода в село Кременское. Русские войска еще недели три проходили через Завод.
На территорию главной усадьбы Гончаровых въезжали через Спасские ворота, к которым с одной стороны и ныне примыкает полотняный завод. С другой стороны стояла церковь Спаса Нерукотворного Образа, построенная в 1736 году, которая была разрушена в советские годы. При ней исторически сложилась и фамильная усыпальница Гончаровых, также разгромленная. Напротив заводских построек располагается конный двор с воротами середины XVIII века, от которых тянется каменная ограда в сторону соседней усадьбы Щепочкиных, буквально сливающейся с гончаровской. В сравнении с домом Гончаровых дом Щепочкиных время и люди пощадили: в нем сохранились фаянсовые печи, лепнина и даже росписи плафонов, выполненные, скорее всего, теми же мастерами, которые некогда отделывали гончаровский дом.
После смерти Пушкина именно в Полотняный Завод, ища душевного покоя, приезжает Наталья Николаевна с детьми, приобщая их к дорогим ей местам и воспоминаниям своего детства. Завод тогда принадлежал старшему ее брату Дмитрию Николаевичу, затем его сыну Дмитрию Дмитриевичу и, наконец, внуку, Дмитрию Дмитриевичу-младшему. С ним, заводчиком и уездным предводителем дворянства, подружился ссыльный Анатолий Васильевич Луначарский и жил в Полотняном Заводе в 1900 году. Жена Д. Д. Гончарова Вера Константиновна была до замужества актрисой московского частного театра Ф. А. Корша. Гончаровы открыли в Полотняном Заводе народный театр, в репертуаре которого были пьесы и Шекспира, и Пушкина. Луначарский, принявший в этом живейшее участие, вспоминал: «Полотняный Завод превратился в настоящие маленькие Афины: концерты, оперные спектакли, литературные вечера чередовались там, принимая зачастую весьма оригинальный и привлекательный характер». Он подчеркивал, что всё там помнило Пушкина, «заветами которого и памятью о друзьях и врагах в высокой мере овеян был дворцеподобный дом Гончаровых».