Потом выходи замуж, только за человека порядочного.
Род Ланских
Наталья Николаевна вторично вышла замуж семь лет спустя после смерти Пушкина. Ее вторым мужем стал генерал Петр Петрович Ланской. Он родился в семье Петра Сергеевича Ланского и Елизаветы (Изабеллы) Романовны Ланской, урожденной Лепарской, 13 марта 1799 года, то есть был на несколько месяцев старше Пушкина. Мать Петра Петровича приходилась родной сестрой генералу Станиславу Романовичу Лепарскому, чье имя навсегда осталось в русской истории в связи с содержанием в Сибири декабристов. В 1826 году он был назначен комендантом Нерчинских рудников и Петровского Завода, где они отбывали каторжные работы. Заключенные отзывались о нем самым лучшим образом. К примеру, барон А. В. Розен писал: «Станислав Романович Лепарский честнейший человек, в чем свидетельствует огромное число декабристов». За год до смерти брата Е. Р. Ланская отправилась в Сибирь навестить его. Сохранился ее акварельный портрет, написанный 26 сентября 1838 года Николаем Александровичем Бестужевым.
Род Ланских (или, в древности, Лонских) — польского происхождения. Их родоначальник в России Франциск Ланской выехал из Польши в середине XVI века. Его внук Петр Дмитриевич в 1585 году первым в семье был пожалован за службу землей. В составе обширных владений рода с конца XVIII века числятся земли под Петербургом, так что по ним названы были Ланская дорога (позже шоссе), ведущая в предместье Ланское, мост через Черную речку, соединяющий Старую и Новую Деревни. Именно вблизи Ланского шоссе за Черной речкой произошла дуэль Пушкина с Дантесом. Возникшая неподалеку железнодорожная станция также стала именоваться Ланской.
Если отец Петра Петровича, Петр Сергеевич Ланской, дослужился только до чина действительного статского советника и в 1805 году скончался пятидесяти трех лет от роду, то его родные дядья достигли самого высокого положения. Один из них, Василий Сергеевич, был министром внутренних дел с 1823 по 1827 год и членом Государственного совета. В Петербурге ему принадлежал большой барский дом на Мойке, неподалеку от Синего моста, в котором поселился, приехав в столицу, и умер Д. В. Веневитинов, а позднее во флигеле жил М. Ю. Лермонтов в квартире, снятой бабушкой Арсеньевой. Павел и Сергей Сергеевичи стали сенаторами, а Степан Сергеевич получил придворное звание гофмаршала. Его сын Сергей, виднейший деятель Крестьянской реформы, также занимал министерские посты, а в 1861 году, еще при жизни Натальи Николаевны, получил графский титул. Тетка, Ольга Степановна Ланская, была замужем за другом Пушкина Владимиром Федоровичем Одоевским. Поэту она была хорошо знакома, с ней и с другими представителями этого рода он виделся в доме князя Одоевского. Так, в марте 1834 года он сделал в дневнике запись о встрече у Одоевского с Надеждой Николаевной Ланской, урожденной Масловой, в первом браке Полетикой, женой генерал-майора Павла Петровича Ланского (брата Петра Петровича): «3 марта. Был я вечером у кн. Одоевского. — Соб.<олевский> любезничая с Ланской (бывшей Полетика), сказал ей велегласно: „Le del n’est pas plus pur que le fond de mon — cul[153]“. Он ужасно смутился, свидетели (в том числе Ланская) не могли воздержаться от смеха. Княгиня Од.<оевская> обратилась к нему, позеленев от злости, — Соболевский убежал». Знаком был Пушкин и с Сергеем Степановичем Ланским, и с его женой Варварой Ивановной, урожденной княжной Одоевской, и с его матерью Марией Васильевной, тешей князя Одоевского. Сергей Степанович даже упомянут в коллективном стихотворении, среди создателей которого был в первую очередь Пушкин, «Надо помянуть, непременно помянуть надо»: «Ланского, что губернатором в Костроме…»
Член Союза благоденствия, масон С. С. Ланской действительно в ту пору был костромским губернатором. Возможно, Пушкин был знаком с ним еще в годы петербургской юности. С конца 1834 года они снова стали встречаться в Петербурге у Одоевского. Сохранилось воспоминание о том, как Пушкин с Сергеем Степановичем «колко и едко» говорили о религии. Дом в Машковом переулке, где Одоевский занимал маленький флигель, принадлежал семейству Ланских. Пушкин не раз бывал в нем, в том числе и с Натальей Николаевной. В. В. Ленц вспоминал о встрече с ней в ноябре 1833 года, произошедшей именно в этом доме: «Благородные, античные черты ее лица напоминали мне Евтерпу Луврского музея, с которым я хорошо был знаком. Князь Григорий (Волконский), подошед ко мне, шепнул на ухо: „Не годится слишком на нее засматриваться“».
Однако самым знаменитым представителем рода оказался другой граф Ланской — двоюродный дядя Петра Петровича, Александр Дмитриевич, с 1780 года фаворит Екатерины II, офицер Кавалергардского полка, в 1783 году произведенный в чин генерал-поручика и назначенный шефом Кавалергардского корпуса. Кроме графского титула он получил в феврале 1784 года звание генерал-адъютанта.
В близком соседстве с пушкинским Михайловским, в десяти верстах от Новоржева, на большой дороге было расположено родовое поместье Ланских, село Посадниково. Артемий Григорьевич, прадед Петра Петровича, в 1736 году возвел там церковь Казанской Божьей Матери, сохранившуюся и до сей поры. В конце 1770-х годов Посадниково перешло к Дмитрию Артемьевичу, а затем к его жене Ульяне Яковлевне и старшему сыну Александру Дмитриевичу. Им был построен еще один храм — во имя Святого Николая, точная копия знаменитой петербургской церкви, так называемой Чесменской или Иоанно-Предтеченской, возведенной по проекту архитектора Ю. Фельтена.
Александру Дмитриевичу на Псковской земле стало со временем принадлежать и обширное село Велье. Во время путешествия, предпринятого Екатериной II в 1780 году для обозрения земель, отошедших к России в результате первого раздела Речи Посполитой (1772), она посетила Велье. В ее свите находился и Ланской. Ему-то спустя два года и было пожаловано Велье с обширными землями. По распоряжению императрицы архитектор Д. Кваренги начал проектировать для него громадный дворец, но ввиду неожиданной смерти фаворита проект остался лишь на бумаге. Ныне территория Велья принадлежит Пушкинскому заповеднику.
После кончины 26-летнего фаворита, случившейся 25 июня 1784 года в Царском Селе, скорбящая Екатерина II покинула свою летнюю резиденцию. А. Д. Ланской был похоронен на окраине Царского Села на специально устроенном кладбище, которое также стали называть Ланским. Год спустя по повелению императрицы в Екатерининском парке был установлен памятник в честь Ланского. Этот памятник упоминает Пушкин в своей записи о случайной встрече А. О. Смирновой-Россет с императором Николаем Павловичем в исторический день казни декабристов, 13 июля 1826 года.
От огромного состояния Александра Дмитриевича ничего не досталось той ветви рода Ланских, к которой принадлежал Петр Петрович. Он и шесть его братьев и сестер были воспитаны рано овдовевшей матерью. Петра Ланского определили в Пажеский корпус, из которого в 1818 году он был выпущен корнетом в лейб-гвардии Кавалергардский полк. Тогда в петербургском обществе он мог встречаться с Пушкиным, годом ранее окончившим Лицей. А 23 апреля 1834 года штаб-ротмистра Ланского пожаловали в флигель-адъютанты; в том же году титулярный советник Пушкин стал камер-юнкером.
Первый и второй мужья Натальи Николаевны не могли не встречаться в свете. Но Александра Петровна Ланская, в замужестве Арапова, старшая дочь Натальи Николаевны от второго брака, в своих воспоминаниях произвольно примешала имя отца к дуэльной истории Пушкина с Дантесом, с которым Ланской был однополчанином. По ее рассказу, во время свидания Дантеса с Натальей Николаевной, подстроенного Идалией Полетикой в служебной квартире ее мужа в Кавалергардских казармах, Ланской караулил на улице, готовый в случае опасности предупредить Дантеса. Как уверяла Арапова, Ланской был «самым верным, искренно влюбленным и беззаветно преданным» поклонником Идалии Полетики, и именно ему та поручила «под видом прогулки около здания зорко следить за всякой подозрительной личностью, могущей появиться близ ее подъезда». При этом она настойчиво повторяла, что ее мать в ту пору не была знакома с Ланским. Со временем оказалось, что весь этот рассказ выдуман от начала до конца. Выяснилось, что ротмистр Ланской с 19 октября 1836 года по 19 февраля 1837-го находился далеко от Петербурга, будучи командирован в Черниговскую и Могилевскую губернии «для наблюдения при наборе рекрут». Так что вся дуэльная история Пушкина и Дантеса прошла мимо него.
Вторая свадьба
Наталья Николаевна, как и Пушкин, не могла не быть знакомой с Ланским: они встречались в свете, в том числе на придворных балах, на которых тот непременно присутствовал не только как ротмистр Кавалергардского полка, шефом которого была сама императрица Александра Федоровна, но и на правах флигель-адъютанта Николая I. Однако тогда их внимание не было обращено друг на друга. Вполне возможно, что Пушкин и Наталья Николаевна могли встречаться с П. П. Ланским и на вечерах у князя Одоевского в доме Ланских.
С 10 октября 1843 года генерал-майор Ланской, числившийся по-прежнему в Кавалергардском полку, состоял в свите Его Величества.
Если верить Александре Петровне Араповой, ее мать познакомилась с Ланским в начале зимы 1844 года. Петр Петрович только что перенес сильное душевное потрясение вследствие измены горячо любимой женщины. Только преданный уход младшей сестры помог ему пережить любовную трагедию. Женщину, в которую был влюблен Ланской, его дочь не называет; но поскольку она говорит, что именно той он «посвятил лучшие годы молодости», то при сопоставлении со сказанным Араповой в другом месте о поклонении Ланского Идалии Полетике очевидно, что и в данном случае речь идет о ней. Их роман ни для кого в свете не был секретом. Наталья Николаевна не только была кузиной Идалии Полетики, но и дружила тогда с ней и, следовательно, не знать о ее романе не могла.
Врачи прописали Ланскому лечение на водах. Взяв длительный отпуск, он отправился на всю осень в Баден-Баден. Этот курорт рекомендовался прежде всего для поправки нервов. Здесь он познакомился с Иваном Николаевичем Гончаровым и его женой Марией Ивановной, также проходившими курс лечения. Когда он возвращался в Петербург, Гончаров попросил его передать посылку и письмо Наталье Николаевне.
Визитом Ланского к Наталье Николаевне для исполнения поручения их отношения не ограничились. Он получил приглашение бывать у нее. Посещения Петра Петровича участились. Он понял в конце концов, что только Наталья Николаевна может составить его счастье. После долголетней мучительной страсти, которую он испытывал к Идалии Полетике, он нашел себе тихую гавань. Чувство, возникшее у него к Наталье Николаевне, было лишено тех переживаний, которые он испытывал прежде, но стало для него спасением. Идалия Полетика, в свою очередь влюбленная в Дантеса, как бы вновь появилась на горизонте Натальи Николаевны.
Теперь Полетику и предмет ее страсти разделяло огромное расстояние, и только письма, которые она адресовала Екатерине Николаевне, связывали их. Они были полны жгучих воспоминаний, двусмысленных обращений через жену-адресата к ее мужу. Ланской с его преданностью не мог заменить Полетике уехавшего Дантеса. Ей предстояло прожить большую жизнь: она пережила своего мужа Александра Михайловича на 36 лет и скончалась в 1890 году на девятом десятке, пронеся через все эти годы ненависть к Пушкину, но не найдя в своей душе места для влюбленного в нее Ланского.
Он связал свою жизнь с вдовой поэта, которая подарила ему трех дочерей. В нем нашла она верного, внимательного спутника на остаток жизни и доброго отчима для своих старших детей. Так что к нему оказалось вполне применимо пушкинское пожелание, чтобы следующим мужем Натальи Николаевны был порядочный человек.
Наталья Николаевна не сразу решилась остановить свой выбор на Ланском. Помог, как часто бывает, случай. Весной 1844 года она собралась с супругами Вяземскими на воды в Гельсингфорс. Уже был назначен день отъезда. Ланской счел, что разлука послужит испытанием его чувств. Неожиданно судьба всё повернула по-своему. Дня за два до отъезда Наталья Николаевна резко встала с кушетки, на которой лежала с книгой, и подвернула ногу, вывихнув щиколотку, и поездку на воды пришлось отменить. Ланской чуть не ежедневно посещал больную, что еще больше сблизило их.
Навестил ее и Николай I. Во время этого визита, возможно, зашел разговор о дальнейшей жизни Натальи Николаевны. Через шесть недель, 9 мая 1844 года, Ланской неожиданно для себя был назначен на должность командира лейб-гвардии Конного полка, шефом которого состоял сам император; тем самым положение Петра Петровича было упрочено во всех смыслах. Хотя Ланской и принадлежал к старой дворянской семье, однако отсутствие достаточного состояния удерживало его от предложения руки Наталье Николаевне. Он мог рассчитывать на получение бригады, в лучшем случае дивизии в провинции, что, конечно, решило бы его материальные проблемы; но тогда пришлось бы увезти Наталью Николаевну с семьей из столицы, нарушив тем самым все ее планы относительно образования детей. Можно было бы, конечно, всех детей Пушкина отдать в казенные заведения, но мать не хотела с ними расставаться. Назначение Ланского командиром Конной гвардии обеспечивало его состояние и дальнейшую карьеру. На новой должности ему полагалась большая казенная квартира, а летом — служебная дача. Колебаниям Ланского был положен предел — он попросил руки Натальи Николаевны. Она дала свое согласие, исполнив завет Пушкина и в отношении срока вдовства. Со времени гибели Пушкина до того, как она решилась на новое замужество, прошло не два года, а целых семь.
Барон Модест Корф, лицейский товарищ Пушкина, известный своим ехидством, в том числе и в адрес поэта, не преминул пройтись по этому поводу, хотя и частным образом, в дневниковой записи, сопоставив Наталью Николаевну с императрицей Марией Луизой, которая, как он пишет, «осквернила ложе Наполеона браком своим с Неем»: «После семи лет вдовства вдова Пушкина выходит замуж за генерала Ланского. В свете тоже спрашивают: „Что вы скажете об этом браке?“, но совсем в другом смысле: ни у Пушкиной, ни у Ланского нет ничего, и свет дивится только этому союзу голода с жаждою. Пушкина принадлежит к числу тех привилегированных молодых женщин, которых государь удостаивает иногда своим посещением. Недель шесть тому назад он тоже был у нее, и вследствие этого визита или просто случайно, только Ланской вслед за этим назначается командиром Конногвардейского полка, что, по крайней мере временно, обеспечивает их существование, потому что кроме квартиры, дров, экипажа и проч., полк, как все говорят, дает тысяч до тридцати годового дохода». Последнее подразумевало не жалованье, а приработок от экономии на обмундировании и питании солдат, что, по сути, являлось не чем иным, как воровством и злоупотреблением служебным положением, в котором подозревать Ланского нет никаких оснований.
Сохранился рассказ Веры Александровны Нащокиной о том, как вдова Пушкина обратилась к ним с мужем за советом: «Это была женщина чудной красоты: высокая, дивно сложенная, изящная, с каштановыми или темно-русыми волосами… она, заехав однажды к нам, заявила Павлу Воиновичу, что генерал Ланской, человек тогда уже пожилой… сделал ей предложение, и она приехала спросить совета, как ей поступить. По ее объяснению. Пушкин на смертном одре сказал ей: „Если ты вздумаешь выходить замуж, посоветуйся с Нащокиным, потому что это был мой истинный друг“. Мой муж уклонился от совета, ссылаясь на то, что Пушкину он мог советовать как близкому другу, душа которого была для него раскрыта и ясна; вдове же его, при всем уважении к ней, советовать он не может. Наталья Николаевна уехала, и вскоре мы услышали, что она помолвлена с Ланским».
Ланскому в ту пору исполнилось 45 лет, так что пожилым его можно было назвать, только употребив это слово в принятом тогда значении «поживший». Но конечно же не возраст соискателя удержал Нащокина от одобрения выбора Натальи Николаевны. В глубине души этот преданный друг наверняка хотел бы, чтобы она так и осталась вдовой, хотя не мог не понимать, что одной воспитать четверых детей ей было бы очень трудно.
По поводу реакции в обществе на брак Натальи Николаевны с Ланским та же В. А. Нащокина вспоминала: «Не могу умолчать об одном маленьком факте, характеризующем отношение известной части общества к великому поэту: после помолвки Натальи Николаевны к нам зашел генерал Врангель, начальник московской артиллерии. Я обратилась к нему с вопросом: „Слышали новость?“ — „Какую?“ — спросил он. — „Пушкина замуж выходит“. — „За кого?“ — „За генерала Ланского“. — „Молодец, хвалю ее за это! По крайней мере, муж — генерал, а не какой-то там Пушкин, человек без имени и положения“».
«То ли еще моим ушам приходилось слышать о великом поэте!» — завершила свой рассказ Вера Александровна. Реакция генерала Врангеля — кстати говоря, родственника Пушкина по материнской, ганнибаловской, линии — невольно вызывает в памяти восьмую главу «Евгения Онегина», в которой Татьяна выступает в роли жены генерала. С точки зрения генерала Врангеля, титулярный советник Пушкин, пусть даже и камер-юнкер, никто в сравнении с гвардейским генерал-майором Ланским, да и титулование Натальи Николаевны «ваше высокоблагородие» теперь должно было смениться на «ваше превосходительство».
Семейство Гончаровых было извещено о предстоящем браке Александрой Николаевной: «Я начну свое письмо, дорогой Дмитрий, с того, чтобы сообщить тебе большую и радостную новость. Таша выходит замуж за генерала Ланского, командира Конногвардейского полка. Он уже не очень молод. Но и не стар, ему лет 40. Он вообще джентельмен, это можно сказать с полным основанием, так как у него благородное сердце и самые прекрасные достоинства. Его обожание Таши и интерес, который он выказывает к ее детям, являются большой гарантией их общего счастья. Но я никогда не кончу, если позволю хвалить его так, как он того заслуживает». Этот отзыв Александры Николаевны о Ланском совершенно расходится с тем, что пишет Арапова об отношении тетки к ее отцу.
Наталья Ивановна также из Яропольца шлет письмо сыну и невестке в Полотняный Завод 5 июня 1844 года: «Дорогие Дмитрий и Лиза, на этот раз я пишу вам обоим вместе… чтобы сообщить вам приятную новость. Таша выходит замуж за генерала Петра Ланского, друга Андрея Муравьева и Вани. Г-н Муравьев очень его хвалит с нравственной стороны, он его знает уже 14 лет, это самая лучшая рекомендация, которую я могу иметь в отношении его. Он не очень молод, ему 43 года, возраст, подходящий для Таши, которая тоже уже не первой молодости. Да благословит Бог их союз. Может быть, вы уже знаете об этой счастливой новости и я не сообщаю вам ничего нового. Я с большим удовольствием пишу вам о событии, которое, насколько я могу предвидеть, упрочивает благосостояние Таши и ее детей и может только послужить на пользу всей семье. Новый член, который в нее входит, со всеми его моральными качествами, как говорит Муравьев, может принести только счастье, а оно нам так нужно после стольких неприятностей и горя».
На новость откликнулся и Николай Афанасьевич Гончаров письмом сыну Дмитрию: «Поздравляю вас и любезную вашу Елизавету Егоровну с новым зятем Петром Петровичем Ланским, по какому случаю, в исполнение требования письменного самой сестрицы вашей Натальи Николаевны, дал я ей мое архипастырское (иноческое) благословение».
Когда Ланской, как было положено, явился к императору с просьбой о разрешении вступить в брак с вдовой Пушкина, Николай I сказал:
— Искренне поздравляю тебя и от души радуюсь твоему выбору! Лучшего ты не мог бы сделать. Что она красавица, это всякий знает, но ты сумел оценить в ней честную и прямую женщину. Вы оба достойны счастья, и Бог пошлет вам его. Передай своей невесте, что я непременно хочу быть у нее посаженым отцом и сам благословить ее на новую жизнь.
Ланской, безусловно, передал Наталье Николаевне желание императора, но она постаралась уклониться от его исполнения, чтобы избежать ненужных разговоров. Единственным выходом было устроить венчание и свадьбу в узком кругу. Наталья Николаевна прекрасно отдавала себе отчет в том, что толков всё равно не избежать; но она постаралась сделать так, чтобы пищи для злословия оказалось как можно меньше.
Скромное венчание состоялось 16 июля 1844 года в стрельнинской церкви. Никто из посторонних на него допущен не был. Со стороны Натальи Николаевны на венчании присутствовали ее братья Дмитрий, Иван, Сергей и сестра Александрина. При этом произошел курьезный случай с юным камер-пажом графом Николаем Алексеевичем Орловым, который пожелал непременно увидеть свадебную процессию, для чего забрался на колокольню храма. В самый торжественный момент он задел большой церковный колокол и никак не мог остановить его звон. Сойдя с колокольни, он повинился перед новобрачными и, получив прощение, на многие годы стал близок семейству Ланских.
Неизвестно, кто выбирал день для венчания, но скорее всего это сделала Наталья Николаевна. Оно состоялось в канун празднования святогорской иконы Божьей Матери Одигитрии (17 июля), которой посвящен придел Успенского Святогорского монастыря, где стоял гроб с телом Пушкина в ночь с 5 на 6 февраля 1837 года. Монахи молились над ним всю ночь, а утром состоялось захоронение у алтарной стены собора. Икона была чудотворной: она явилась некогда вороничскому пастушку Тимофею, дав знак об устроении монастыря в честь Успения Богородицы. «Одигитрия» переводится с греческого как «путеводительница», и Наталья Николаевна, вступая в новую жизнь, как бы искала ее благословения.
С 16 июля 1844 года Наталья Николаевна официально, де-юре, перестала быть Пушкиной, но де-факто, в общем российском сознании, осталась ею.
На другой день после венчания Ланской был принят императором, который прервал его оправдания по поводу того, почему его не пригласили, и милостиво заметил:
— Довольно! Я понимаю и одобряю те соображения, которые делают честь чуткости ее души. На другой раз предупреждаю, что от кумовства так легко не отделаетесь. Я хочу и буду крестить твоего первого ребенка.
Вскоре на дачу в Стрельну прибыл посланец Николая I со свадебным подарком для Натальи Николаевны — бриллиантовой брошью с подвеской. На нескольких своих портретах Наталья Николаевна представлена с этой брошью. Прежде всего это портрет, выполненный в 1849 году Вольдемаром Гау и помещенный по желанию государя в альбом лейб-гвардии Конного полка. Альбом был поднесен конногвардейцами своему августейшему шефу. Гау выполнил портреты 93 генералов и офицеров. Первоначально предполагалось включить в альбом и портреты всех полковых дам, но Николай I выразил желание видеть в нем только одну — жену командира полка. Вопрос Гау, в открытом или закрытом платье написать Наталью Николаевну, император оставил на ее усмотрение. Она позировала художнику в наряде полковых цветов — белого и красного с золотом: белым было открытое шелковое платье, красными — венок из роз на голове и розы на груди. Голубая с золотым шитьем лента на шее была скреплена брошью, подаренной императором: ромбовидной формы, с большим изумрудом в центре в окружении бриллиантов и крупной каплевидной сапфировой подвеской, также обрамленной бриллиантами. С этой брошью на той же ленте мы видим Наталью Николаевну и на портрете работы Карла Лаша 1856 года.
Незадолго до вступления во второй брак Наталья Николаевна заказала художнику Томасу Райту свой акварельный портрет, а также портреты сестры Александрины, детей и даже их гувернантки Констанции Майковой. В том же году придворным художником Вольдемаром Гау был выполнен еще один акварельный портрет Натальи Николаевны. Последним портретом, запечатлевшим ее еще Пушкиной, стал любительский профильный рисунок, выполненный Николаем Ланским, племянником Петра Петровича, на котором проставлена дата: «4 июля 1844». Им же 25 декабря 1844 года, уже после свадьбы, запечатлен и Петр Петрович Ланской. Он также представлен в профиль, в расстегнутом сюртуке с эполетами генерал-майора.
В день венчания Натальи Николаевны с Ланским князь Петр Андреевич Вяземский, уехавший на Ревельские воды, тем не менее записал в своем дневнике: «16 июля. Воскресение. Обедня в соборе».
Стрельна, где состоялось венчание Натальи Николаевны с Ланским, с той поры надолго стала их летним приютом. Возникновение этой царской резиденции на Петергофской дороге совпадает с началом Петербурга. Впервые же это название встречается в переписной книге Кипенского погоста 1501 года: деревня Стрельна «на реце Стрельне у моря». Упоминание Стрельны петровского времени находится в «Походном журнале Петра I» за 1706 год: «Ноября 2 день были в Стрелинской мызе и к вечеру приехали в Петербург». Здесь для царя вскоре построили «попутный дворец». По мысли Петра, здесь должна была возникнуть резиденция, которая затмила бы загородные дворцы всех европейских монархов. Для ее устройства была запружена речка Стрельна, так что образовался большой пруд. Но замысел создания русской «Версалии» в Стрельне так и не был осуществлен.
Со 2 июля 1797 года Стрельна принадлежала второму сыну Павла I великому князю Константину Павловичу. В 1848 году она перешла к великому князю Константину Николаевичу, а позднее досталась великому князю Константину Константиновичу, поэту, публиковавшемуся под псевдонимом К. Р. По именам этих трех владельцев Стрельны получил свое название и Константиновский дворец — ее главная резиденция.
Стрельнинская деревянная Спасо-Преображенская церковь была построена в 1717–1718 годах и располагалась по соседству с дворцом Петра I, также деревянным, в западной части Константиновского парка. В ней сохранялись в ту пору воинские штандарты и знамена Конной гвардии и Драгунского полка эпохи 1812 года, помешенные туда при великом князе Константине Павловиче, тогдашнем шефе Конной гвардии. В церкви сохранялись еще петровские реликвии: серебряные литавры, отнятые у шведов под Полтавой, колокол, отлитый в Стокгольме в 1686 году и взятый Петром при завоевании Копорья, готический стул царя с вышитой золотом полосой на спинке. По преданию, на этом стуле сидел Петр перед венчанием со второй женой Екатериной, ожидая ее приезда. На этом месте существовала более ранняя деревянная церковь, о чем свидетельствовала надпись, бывшая некогда в храме на антиминсе[154]: «Во еже на нем священнодействовати Божественную литургию во храме Преображения, что при доме царского величества, в Стрелиной мызе», с подписью митрополита Киевского и Галицкого Варлаама. Тут же еще одна надпись: «И положися в лето 1708, февраля в 20-й день протопопом Алексием Васильевым собора Исаакиевского». По преданию, эта церковь была перенесена по воле Петра из Екатерингофа, то есть являлась той самой, в которой венчался сам Петр с Екатериной в 1707 году. Новый храм, освященный в 1718 году, вобрал в себя старый в качестве южного придела, справа от входа. В этом старинном храме соединились роды Гончаровых и Ланских.
Еще раз Гончаровы породнились с Ланскими в 1860 году: Иван Николаевич Гончаров после смерти первой жены Марии Ивановны женился на Екатерине Николаевне Васильчиковой, племяннице Петра Петровича Ланского, дочери его родной сестры Марии. 6 мая этого года Наталья Николаевна написала ей: «Дорогая Катрин… мне надо взывать о прощении, потому что я предоставила мужу заверить вас в том, как мы были счастливы, получив известие о вашей предстоящей свадьбе».
Когда у Ивана Николаевича родился сын Николай, то восприемниками при его крещении были Александр Александрович Пушкин и бабушка Мария Петровна Васильчикова, урожденная Ланская. Впоследствии крестник служил под началом крестного отца. Екатерина, Наталья и Надежда, дочери И. Н. Гончарова от второго брака, подолгу жили в Яропольце.
Новая семья
Когда Наталья Николаевна Пушкина вышла замуж за Петра Петровича Ланского, ему было столько же лет, сколько было бы Пушкину, будь он жив. Такой же, в 13 лет, была и разница в возрасте между мужем и женой; но с Пушкиным венчалась юная восемнадцатилетняя барышня, с Ланским же пошла под венец 32-летняя вдова и мать четверых детей.
Служа 26 лет в Кавалергардском полку, Ланской, безусловно, был в курсе всех перипетий дуэльной истории Пушкина. Но роль в ней Натальи Николаевны, скорее всего, виделась ему, как и его однополчанам, такой, какой хотел ее представить Дантес. Влюбленный в Идалию Полетику, очарованный ею, Ланской должен был придерживаться ее версии произошедшего. Только разлад Ланского с предметом его страсти и случайная встреча с вдовой поэта переменили его отношение к ней. Со свойственной ей откровенностью, которой Петр Петрович не мог не поверить, она поведала ему истинную историю. Он, в свою очередь, раскрыл вдове Пушкина душу, рассказав о своей безответной любви к Полетике, которая отвергла его, но ответила на притязания Дантеса, вовсе ее не любившего.
Эта женщина оказалась роковой фигурой равно для Натальи Николаевны и Ланского, что в какой-то мере способствовало их союзу. Общие воспоминания объединили, взаимное сочувствие сблизило. Ланской полюбил ее — насколько мог, выжженный прежним чувством, на которое он не нашел отклика. Наталья Николаевна ответила на чувства Ланского — насколько могла, наполненная воспоминаниями о страстной любви Пушкина и поклонении Дантеса.
Начало новой семейной жизни Натальи Николаевны началось на казенной даче командира Конногвардейского полка в Стрельне. Здесь прошел их медовый месяц, по истечении которого она с мужем перебралась в его обширную петербургскую служебную квартиру в Конногвардейском переулке.
В конце того же года семья Ланских неожиданно пополнилась сразу тремя детьми. 20 ноября в своем крымском имении безвременно скончался 44-летний младший брат Петра Петровича Александр. Его жена Наталья Федоровна, урожденная Петрово-Соловово, умерла еще раньше, оставив на руках у мужа дочь Софью и сыновей Павла и Петра. Теперь они стали круглыми сиротами, и Петр Петрович принял на себя заботу о них. Так Наталье Николаевне пришлось заботиться уже о семерых детях.
В этих заботах Наталья Николаевна нашла себе успокоение. Даже когда Ланскому по долгу службы приходилось надолго уезжать, его жена не хотела оставлять детей. 8 июля 1849 года она писала мужу: «Я знаю, что была бы тебе большой помощью, но ты приносишь жертву моей семье. Одна часть моего долга удерживает меня здесь, другая призывает к тебе; нужно как-то отозваться на эти оба зова сердца. Бог даст мне возможность это сделать, я надеюсь». 24 июля она снова объясняет, что не на кого оставить детей: Александре Николаевне одной трудно управиться и с ними, и с домом, так что надо дождаться возвращения уехавшей гувернантки, и тогда Наталья Николаевна сможет приехать к мужу в конце сентября. При этом ей необходимо вернуться в Петербург к ноябрю, когда надо вывезти в свет старшую дочь. К тому же у детей были летние каникулы, а в сентябре Григорий должен был поступить Пажеский корпус.
В этот отъезд Ланской был в Лифляндии и в письме жене от 28 июня 1849 года упомянул фамилию Липхарт. Она решила кое-что уточнить о своей прибалтийской родне: «В своем письме ты говоришь о некоем Любхарде, и не подозревая, что это мой дядя. Его отец должен быть братом моей бабки — баронессы Поссе, урожденной Любхард. Если встретишь где-либо по дороге фамилию Левис, напиши мне об этом, потому что это отпрыски сестры моей матери. В общем, ты и шагу не можешь сделать в Лифляндии, не встретив моих благородных родичей, которые не хотят нас признавать из-за бесчестья, которое им принесла моя бедная бабушка. Я все же хотела бы знать, жива ли тетушка Жаннет Левис, я знаю, что у нее была большая семья. Может быть, случай представит тебе возможность с ними познакомиться».
В июне 1849 года Наталья Николаевна собралась отправить мужу, в ту пору квартировавшему с полком в Риге, ко дню его именин свою фотографию, но предупредила, что если она выйдет «уродом», то выбросит карточку, «чтобы не оставить по себе дурного впечатления». Фотография не удалась, и в подарок вместо нее был послан портрет масляными красками. Наталья Николаевна пишет в начале июля: «Необходимость заставляет меня сказать, в чем состоит мой подарок, — это мой портрет работы Макарова, который сам предложил написать его, хотя я его об этом не просила, и ни за что не захотел взять за него деньги». При этом она подробно инструктирует мужа, как надо обмыть портрет губкой, если к нему прилипнет оберточная бумага. Видимо, он часто прибегал к этому способу, так как позднее она написала: «-..обмывая меня слишком часто, ты сможешь меня смыть».
Наконец, 5 июля Наталья Николаевна пишет Петру Петровичу: «Сегодня или завтра ты получишь мой портрет; отчасти я сдержала слово, так как я не имею возможности приехать в Ригу сама, то меня заменит мое изображение; и, право же, я послала тебе очень хорошенькую женщину — все, кто ее видел, находят большое сходство — это мне очень лестно и позволяет думать, что мое стремление иметь успех у тебя (клянусь тебе — я не желаю других успехов) не так уж нелепо». Она подробно излагает мужу историю появления портрета: «Макаров, автор этого сюрприза, ждет с нетерпением, какое он произведет на тебя впечатление. Я должна тебе рассказать, как любезно предложил он мне свои услуги, чтобы вывести меня из затруднения, в котором я оказалась с дагерротипом и фотографией на руках, из которых ни один не удался. Он пришел однажды утром работать над портретом детей, и мне пришло в голову посоветоваться с ним, нельзя ли подправить мою фотографию. Я спросила его, не может ли в этом помочь Гау. Он ответил, что может быть, а затем, глядя на меня так пристально, что это меня удивило, он сказал: „Послушайте, сударыня, мне так симпатичен ваш муж, я так его люблю, что буду счастлив помочь вам доставить ему удовольствие. Позвольте мне заняться вашим портретом — я схватил характер вашего лица, и вашу голову мне легко будет изобразить на полотне“. Ты можешь себе представить, что я не заставила себя упрашивать, так как я была огорчена оказаться ни с чем после стольких стараний. Он назначил сеанс на другой день, был трогательно точен, три дня подряд я позировала, он меня не утомлял, делая перерывы, и мой портрет был окончен удивительно быстро. Я спросила его о цене. Он не захотел назначить, прося принять его как дар, который он счастлив тебе поднести. Не забудь выразить ему твою благодарность, которую я не премину ему передать. Мы расстались самым дружеским образом, и он обещал время от времени навещать нас».
Это был погрудный портрет Натальи Николаевны с поворотом влево в открытом платье и с прозрачной газовой накидкой. 20 июля она отвечает на письмо мужа, уже получившего ее подарок: «Вот я дошла до вопроса о портрете и счастлива, что он доставил тебе удовольствие. Александрина сделала те же замечания, что и ты. Она нашла, что нос слишком длинный, и сказала это Макарову, который и внес значительные изменения, и стало гораздо лучше, чем было. Выражение рта, по словам тех, кто видел портрет, не совсем удалось, и всё же это один из лучших моих портретов; ты можешь говорить, что художник мне не польстил, но я нахожу, что я изображена такой красивой женщиной, что мне даже совестно согласиться, что портрет похож, и меньше всего я могу сказать, что на портрете я не так красива, как в действительности. По-моему, это чрезвычайно изящная картина, на которую приятно смотреть, за исключением тех некоторых недостатков, которые в ней находят и о которых я судить не могу». Кокетство, свойственное Наталье Николаевне, дает о себе знать и в этих строках, и в следующих: «Что же касается до офицеров, которые находят, что портрет мне не польстил, то я им не верю: ты можешь находить это, потому что ты ослеплен любовью ко мне, — они же говорят это единственно для того, чтобы доставить тебе удовольствие и польстить тебе в том, что для тебя всего дороже — просто я красавица на портрете. Я и не желаю быть более хорошенькой». Еще через два дня она пишет в письме, которое, очевидно, становится частью ее своеобразного дневника в письмах: «Сосредоточься на любовании моим портретом — Макаров обратил меня в такую красивую женщину, что ты легко можешь питать иллюзии своей любви, благо с тобою нет реальности, могущей их ослабить».
После получения от мужа еще одного письма Наталья Николаевна пишет ему 6 августа: «Упрекая меня в ложной скромности, ты делаешь мне комплименты, которые я принуждена принять и благодарить тебя за них, рискуя навлечь упрек в тщеславии. Что ни говори — этот недостаток был всегда чужд мне. Свидетельница моя горничная, которая видела, что, уезжая на бал, я никогда не бывала довольна своею особой. — Ты и тут усмотришь чрезмерное самолюбие, но ты ошибешься. Где та женщина, которая равнодушна к своим успехам, но я клянусь тебе, я никогда не понимала тех, кто создал мне некоторую известность. Но довольно об этом. Ты не захочешь мне верить, я не смогу переубедить тебя, а тема слишком опасна, чтобы не показаться самодовольством, смешным в мои годы». На следующий день пришло очередное письмо мужа с комплиментами в ее адрес. Она отвечает: «Я краснею, читая восторженные слова, которые ты расточаешь мне как настоящий возлюбленный. Ты так взвинтил свое воображение, будучи окружен моими портретами, из которых один прекраснее другого, что, даю тебе слово, я без ложной скромности боюсь, что когда я буду подле тебя, то очарование, которым ты меня украсил, исчезнет перед действительностью, обремененной тридцатью семью годами». Еще через три дня Наталья Николаевна написала: «Я думаю, мне будет трудно предстать перед твоими глазами более красивой, чем какой ты меня оставил. Я вышла из возраста, когда хорошеют, и счастлива, если время не приносит мне новые морщины, — это тоже плюс, ибо всякое изменение будет только невыгодно. Довольствуйся тем, что найдешь меня такою, как я была, и не рассчитывай на лучшее».
Она рассказывает мужу и о своих появлениях в обществе. Например, в письме от 18 августа речь идет о вечере на даче графов Лавалей: «Я была в белом кисейном платье, с короткими рукавами, кружевной лиф, лента и кушак пунсовые, кружевная наколка фасона той зимы с белыми маками и зеленью, твоя кружевная мантилья. В минуту отъезда Александрина отдала мне свой подарок ко дню рождения — очаровательную лорнетку. — Она дала мне ее вчера, потому что моя была весьма мало элегантна. Когда мы приехали, гостей было уже много. Был обед, и дипломатический корпус находился налицо. Твоя старая жена, как лицо незнакомое, привлекла всеобщее внимание, и все наперерыв старались рассмотреть меня поближе». В том же письме она сообщает, что после семнадцатилетнего перерыва возобновила знакомство с графиней Е. К. Воронцовой, которая также была гостьей Лавалей: «Она не могла опомниться; „никогда, сказала она, я бы не узнала вас, потому что, даю вам слово, вы и на четверть не были так красивы, как теперь. Я бы затруднилась дать вам сейчас более 25 лет. Вы показались мне тогда такой тщедушной, такой бледной, такой маленькой, но ведь вы удивительно выросли“. Вот уже второй раз этим летом мне говорят это».
Лето 1849 года для Натальи Николаевны оказалось насыщенным светскими успехами, которые невольно напоминали ей о давно прошедших временах. В письме от 21 августа она похвасталась мужу: «Тетка рассказала мне, что я произвела огромное впечатление на бывших у нее иностранцев. Итальянец Ригина провозгласил меня самою красивою из всего общества у Лаваль, что еще немного стоит; впрочем, я забываю, что там были две красивые особы — Барятинская и Бжинская».
Частые выезды в этот сезон не были так уж нужны самой Наталье Николаевне — она впервые вывозила старшую дочь Марию. В письме от 23 августа она пишет о том, как на вечере у графов Строгановых приняли ее с дочерью: «Мои предполагаемые успехи мне ничуть не льстят. Я выслушала по обыкновению массу комплиментов, никто не хотел верить, что Marie моя дочь. Слушая все это, я могла бы вообразить, что я одного с нею возраста». На этот вечер она надела новое платье из красной клетчатой материи: «Я была в только что сшитом клетчатом платье, которое ты подарил мне в прошлом году, на голове маленькая кружевная наколка с синими и оранжевыми лентами — подарок тетушки к именинам; черная кружевная мантилья».
Получив в одном из писем мужа ревнивые слова в ответ на ее рассказ об ухаживании какого-то француза, Наталья Николаевна уверяет его: «Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Божией такое глубокое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, чтобы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам. Суета сует, всё только суета, кроме любви к Богу и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты — мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут».
Это письмо написано 10 сентября 1849 года, вскоре после того, как Наталье Николаевне исполнилось 37 лет. Совершенно очевидно, что в нем промелькнула тень другого происшествия, и Ланской должен был понять, что за словами о неведомом французе, оказывавшем знаки внимания его жене, скрыто воспоминание о Дантесе. Упоминание о возрасте конечно же возникло по невольной ассоциации, которую вызвало письмо Ланского: Наталья Николаевна достигла того возраста, в котором ушел из жизни Пушкин.
Летом 1849 года, когда Ланские были в длительной разлуке, они передавали свои чувства в письмах: «Благодарю тебя за заботы и любовь. Целой жизни, полной преданности и любви, не хватило бы, чтобы их оплатить. В самом деле, когда я иногда подумаю о том тяжелом бремени, что я принесла тебе в приданое, и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, — моя благодарность за такую самоотверженность еще больше возрастает, я могу только тобою восхищаться и тебя благодарить».
Возможно, Ланской хотел бы прочесть строки, в которых выражались бы более пылкие чувства. Но она объясняет: «Ко мне у тебя чувство, которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью, и именно поэтому это чувство более прочно, и мы закончим наши дни так, что эта связь не ослабнет».
Ко времени отсутствия Ланского в столице относятся заботы Натальи Николаевны совсем иного свойства. Она взялась хлопотать об арестованном по делу петрашевцев Исакове, сыне или родственнике петербургского книгопродавца Я. А. Исакова, в будущем издателя сочинений Пушкина. Она сообщает мужу о своих действиях, предпринятых по этому делу через братьев Дубельтов, сыновей начальника штаба корпуса жандармов: «Это некий молодой Исаков, замешанный в заговоре, который был открыт нынче летом. Мать его в совершенном отчаянии и хочет знать, сильно ли он скомпрометирован и держат ли его в крепости по обвинению в участии или для выяснения дела какого-нибудь другого лица. Орлов, к которому я обратилась, заверил меня, что он не должен быть среди очень скомпрометированных лиц, поскольку старый граф не помнит такой фамилии и она не значится в списке. Я передала это через г-жу Хрущеву матери, но она не успокоилась и меня попросила предпринять новые шаги. Так как Михаила сейчас нет, я принялась за Николая Дубельта, который явился по моей просьбе с большой поспешностью и обещал завтра принести ответ». На другой день, как пишет Наталья Николаевна, «дело молодого человека счастливо окончилось, он на свободе с сегодняшнего утра».
После свадьбы с Ланским материальное положение Натальи Николаевны значительно улучшилось, хотя она и лишилась назначенной Николаем I пенсии в пять тысяч рублей, выплачивавшейся до ее второго замужества. Дети же продолжали получать по полторы тысячи рублей. По-прежнему Наталья Николаевна имела ежегодно 2300 рублей процентов с капитала от издания собрания сочинений Пушкина. Ей также следовала доля с доходов от Полотняного Завода, но теперь она не так настойчиво осаждала просительными письмами братьев — старшего, Дмитрия Николаевича, а после его смерти в 1860 году — Ивана Николаевича, ставшего распорядителем семейного майората. Формально за ней числилась подмосковная вотчина, которая словесно была завещана ей покойной Екатериной Ивановной Загряжской, но реально, как мы помним, она управлялась теткой, графиней де Местр, вплоть до ее смерти. По завещанию, оставленному Софьей Ивановной, пожизненное пользование ее состоянием оставалось за ее мужем, а после его кончины отходило полностью, минуя детей Натальи Ивановны, другому ее племяннику, графу Сергею Григорьевичу Строганову. Он должен был выдать Наталье Николаевне давно обещанную ей подмосковную.
После смерти де Местра пришла пора исполнить волю Екатерины Ивановны, которую практически нарушила ее сестра. Граф Строганов, к полному недоумению Натальи Николаевны, потребовал от нее уплаты половины долгов покойной, хотя ему доставалась львиная доля наследства, в том числе Кариан, где родилась Наталья Николаевна. Она категорически отказалась от такого условия передачи ей положенного наследства, заявив, что скорее откажется от него, нежели пойдет на это. Между тем оказалось, что Софья Ивановна неправильно с юридической точки зрения изложила свою последнюю волю. Она написала в завещании, что отдает графу Строганову ту часть своего имения, которая досталась ей от отца; но почти всё, чем она владела, досталось ей от дяди и сестры. Братья Гончаровы, чтобы защитить права Натальи Николаевны, готовы были затеять судебный процесс, который, вероятнее всего, выиграли бы. Поняв это, граф Строганов пошел на мировую — предложил Наталье Николаевне сто тысяч рублей отступного, но только при условии уплаты половины долга по наследству. Наталья Николаевна долго сопротивлялась, но в конце концов склонилась на уговоры братьев. Ее муж внес требуемые графом Строгановым 50 тысяч рублей, но купчая на имение и 500 душ крестьян по настоянию Натальи Николаевны была совершена на его имя. С семейством Строгановых они прекратили с той поры всякие сношения.
В 1846 году Петр Петрович Ланской на правах отчима детей Пушкина возглавил опеку над ними, сменив Г. А. Строганова. Таким образом, в его руки перешло управление делами, которые обеспечивали Наталье Николаевне и детям необходимое содержание.
Е. Н. Бибикова, внучка Натальи Николаевны, писала о домашних тратах в семье Ланских со слов матери: «У Ланского тоже средства были только его служба, и экономия царила у них в доме. Им отец выдавал по два куска пиленого сахара на чашку чая, и полагалось пить не более 2-х чашек, а после обеда или завтрака по одной конфетке или по три ягодки летом».
Казенного жалованья П. П. Ланского не могло хватить на содержание большого семейства, а деньги из деревень поступали нерегулярно. В ожидании их приходилось жить в кредит. До нас дошел любопытный рассказ А. П. Араповой:
«Наталья Николаевна пользовалась некоторым кредитом в магазине Погребова в Гостином дворе, и в силу этого все необходимое забиралось там. Уплата иногда затягивалась долее обыкновенного, и тогда появлялся сам хозяин, прося доложить о нем.
Горничная или няня, не желая ее беспокоить, пытались отговорить его, доказывая, что если речь идет об уплате по счету, то это будет лишь напрасный труд, так как денег из деревни еще не выслали и неоткуда их взять.
— Не в деньгах дело, — с достоинством отвечал кредитор, — я в них не нуждаюсь, но хочу лично видеть Наталью Николаевну, чтобы от них самих узнать, чувствуют ли оне мое одолжение?
Это требование являлось настолько законным, что мать немедленно принимала его, своим приветливым голосом благодарила за оказанное доверие и добродушное терпение. Под обаянием ее любезности он уходил, вполне удовлетворенный словами, до той поры, когда являлась возможность удовлетворить его деньгами.
Нас же всех так потешала оригинальность этой мысли, что часто, оказывая друг другу просимую услугу, мы прибавляли в шутку:
— Хорошо, только чувствуешь ли ты это?»
Деревни Натальи Николаевны — это Михайловское и Кистенево, которые практически не приносили дохода. Вопрос о большом нижегородском наследстве встал только в 1848 году после смерти Сергея Львовича Пушкина. В середине сентября для решения семейных дел в Петербург приехал Лев Сергеевич Пушкин, чтобы переговорить о разделе болдинских имений с Натальей Николаевной. Та недавно потеряла мать, скончавшуюся 2 августа, через три дня после Сергея Львовича.
Письма Льва Сергеевича жене в Одессу — своеобразная хроника разрешения болдинского наследственного дела.
15 сентября: «Я еще не начал заниматься делами. Нат. Ник. в Стрельне, ее ожидают здесь со дня на день, я потерплю еще завтрашний день, но послезавтра отправлюсь к ней».
17 сентября: «Сегодня Нат. Ник. должна наконец приехать в Петербург встретиться с нами и, надеюсь, нас выслушать». Он излагает свой план: «В ожидании я уже поручил кое-кому найти все необходимые мне сведения в Опекунском совете. Запасясь этими бумагами, я приеду в Болдино и разделю имущество на две части, а Нат. Ник. предложу выбрать одну из них или определить ее по жребию. <…> Думается, что это честно и законно».
19 сентября: «Нат. Ник. появилась в городе на несколько мгновений, обещая мне возвратиться завтра, тогда-то я приступлю к ней с ножом к горлу, чтобы сдвинуть с места наши дела».
22 сентября: «Дела продвигаются очень медленно. Нат. Ник. по-прежнему в Стрельне, а это так неудобно, в воскресенье она окончательно возвращается в Петербург, и тогда я надеюсь быстро со всем этим покончить». Тут же речь идет о возможном судебном процессе с болдинским соседом Зыбиным, который отмежевал у Пушкиных 180 десятин: «Нат. Ник. и ее муж, опекун детей, настроены оба чрезвычайно миролюбиво; о моем беспокойстве теперь нет и речи. Дела обстоят так, что все три стороны только и заботятся, что о взаимных уступках».
27 сентября: «Сегодня у нас большой семейный совет — Нат. Ник. наконец-то здесь».
28 сентября: «В результате непростительного упущения одного лишь слова в акте, составленном отцом, я теряю в пользу племянников более 100 тысяч рублей».
3 октября: «Вчера после нескольких походов по делам я ужинал весьма по-дружески с семейством Нат. Ник., которая, говоря между нами, достойна всяческого уважения. Я понимаю и прощаю ее замужество».
Андрей Иванович Дельвиг, двоюродный брат поэта, посещавший Льва Сергеевича в Петербурге, был удивлен ранее не свойственной ему сдержанностью, экономностью и преданностью жене, которой он каждый день писал в Одессу. «В комнате, которую он занимал, висел грудной портрет его жены. Он не находил слов для ее расхваливания во всех отношениях и добивался от меня, чтобы я сказал, что его жена красивее жены его покойного брата-поэта, бывшей в это время во втором браке за генералом Ланским, с чем я не мог согласиться. Как это все мало походило на прежнего Левушку Пушкина!» Именно А. И. Дельвига Лев Сергеевич сделал своим уполномоченным по болдинскому разделу, в связи с чем тот несколько раз бывал у Ланских.
Раздел затягивался — он не был завершен и через год, о чем в сентябре 1849 года письмом сообщила деверю Наталья Николаевна. По этому поводу Соллогуб даже обратился к Льву Сергеевичу с шутливыми стихами:
Отвей с сурового чела
Заботы скучные раздела;
Ужели плохи так дела,
Что хоть не кончил ты раздела,
Ты обнажился до гола,
Сама судьба тебя раздела.
Двенадцатого октября, в канун отъезда из Москвы в Болдино, Лев Сергеевич пишет жене о Наталье Николаевне: «Это великолепнейшая женщина, и во всей этой истории с разделом она думала о моих выгодах столько же, сколько и о выгодах собственных детей».
После посещения Болдина Лев Сергеевич 10 ноября 1849 года написал Наталье Николаевне подробное письмо: «В качестве помещика, живущего в деревне, собираюсь надоесть вам рассказами о всём том, что касается нашего имения. Не дам вам пощады своими наблюдениями и объяснениями». Он советует Наталье Николаевне оставить управляющим Пеньковского, о котором переменил свое прежнее отрицательное мнение, ближе ознакомившись с делами. Другой совет касался кистеневских крестьян: перевести их часть в Михайловское, выбрав самых бедных и упрямых, а остальных посадить на пашню, раздав им земли переселенцев. Только это, по его мнению, позволит иметь доход с Кистенева.
Наконец, 4 сентября 1851 года императорским указом закрепляется раздел. По переписи за имением числились 1154 души мужеска пола и 4704 десятины земли, оцененные в 178 517 рублей при долге в 54 254 рубля 57 копеек. О. С. Павлищевой за ее 1/14 часть причиталось денежное вознаграждение в 8661 рубль; на детей Пушкина и переданную им долю Натальи Николаевны (седьмую часть наследства) досталось в Кистеневе 559 душ и 2375 десятин земли и в Львовке 168 душ и 1887 десятин; остальное отошло Льву Сергеевичу Пушкину. Платеж долга с процентами наследники приняли на себя по долям доставшегося им наследства.
В ожидании раздела Лев Сергеевич даже занял у Натальи Николаевны крупную сумму, которую так и не вернул. После его смерти она писала Соболевскому: «Придя на помощь Льву, я по деликатности не потребовала ни векселя, ни расписки на гербовой бумаге. Из-за этого я — единственный кредитор, которого не желают удовлетворить, несмотря на то, что считают мои требования справедливыми…»
Только в 1856 году был произведен раздел всех нижегородских и псковских имений между детьми Пушкина. При этом Наталья Николаевна отказалась от своей части в пользу детей. Все недвижимое имение осталось за сыновьями Александром, тогда поручиком, и Григорием, в то время корнетом, с условием, что они выплатят сестрам, фрейлине Марии и полковнице Наталье, по 28 571 рублю 50 копеек.
Благодаря этому разделу дети Пушкина, в полном соответствии с его планами, смогли беспрепятственно пользоваться наследством, доставшимся от него. Григорий Александрович на правах хозяина поселился в Михайловском уже после смерти матери, а в 1899 году продал его для увековечения памяти отца.
Мать и дети
На третий день после смерти Пушкина, 31 января 1837 года, уже появился царский указ: «Государь император высочайше повелеть соизволил: оставшемуся после смерти сочинителя камер-юнкера Пушкина семейству производить следующие пенсионы: вдове Пушкина до замужества по пяти тысяч рублей, дочери его до замужества же по тысяче пятисот рублей, а трем сыновьям до вступления в службу на воспитание каждому по тысяче пятисот рублей в год». Из текста этого повеления следует, что император ошибочно полагал, будто у Пушкина трое сыновей и одна дочь. В дальнейшем эта ошибка была исправлена.
Тем же числом помечено письмо Наталье Николаевне от военного министра А. И. Чернышева, которым он извещает, что ее сыновья Александр и Григорий внесены в общий кандидатский список Пажеского корпуса, и просит представить документы на них. 13 февраля в Петербургской Духовной консистории были выданы копии метрических свидетельств на всех детей Пушкина.
Мария, первенец Пушкиных, под надзором матери получила вначале домашнее образование, так что к девяти годам свободно говорила и писала по-французски и по-немецки. После возвращения Натальи Николаевны в Петербург девочку определили в Екатерининский институт благородных девиц. В 1849 году, когда ей исполнилось 17 лет, Наталья Николаевна стала вывозить ее в свет, начав с домов близких родственников. Об одном из таких выездов к графам Строгановым она писала П. П. Ланскому: «Что касается Маши, то могу тебе сказать, что она произвела впечатление у Строгановых. Графиня мне сказала, что ей понравилось и ее лицо, и улыбка, красивые зубы, и вообще она никогда бы не подумала, что Маша будет хороша собою, так как она была некрасива ребенком. Признаюсь тебе, что комплименты Маше мне доставляют в тысячу раз больше удовольствия, чем те, которые могут сделать мне». Тем не менее она сообщает и о них: «Никто не хотел верить, что Маша дочь моя, послушать их, так я могла бы претендовать на то, что мне столько же лет, сколько и ей».
При этом Наталья Николаевна, выслушавшая в жизни много восхищенных отзывов о своей красоте, высказывает по этому поводу свое суждение: «К несчастью, я такого мнения, что красота необходима женщине. Какими бы она ни была наделена достоинствами, мужчина их не заметит, если внешность им не соответствует».
Эти рассуждения были связаны с заботой об устройстве старшей дочери. В 1852 году она была выпушена из института и 6 декабря пожалована во фрейлины императрицы Александры Федоровны. В том же году она познакомилась с окончившим Пажеский корпус Леонидом Николаевичем Гартунгом, своим ровесником, определенным в лейб-гвардии Конный полк, которым командовал П. П. Ланской и в котором после окончания Пажеского корпуса состояли ее братья Александр и Григорий.
Обвенчались они в апреле 1860 года, когда Леонид Гартунг был поручиком; через два года он уже стал штаб-ротмистром, а в 1864 году — полковником. Но до этого Наталья Николаевна не дожила, как и до трагической кончины своего первого зятя. Для нее он остался блестящим гвардейцем, подающим большие надежды. Единственное, что могло огорчать Наталью Николаевну в жизни четы Гартунг, — это отсутствие у них детей.
Мария Александровна покоряла окружающих не столько красотой, сколько особым изяществом и удивительным сочетанием черт отца и матери. Лев Толстой встретил ее впервые в 1888 году в Туле и особенно заинтересовался ею, сразу отметив сходство с Пушкиным. Тот вечер описала свояченица Толстого Т. А. Кузьминская в книге «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне»:
«Дверь из передней отворилась, вошла незнакомая дама в черном кружевном платье. Ее легкая походка легко несла ее довольно полную, но прямую и изящную фигуру.
Меня познакомили с ней. Лев Николаевич еще сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал ее.
— Кто это? — спросил он, подходя ко мне.
— М-me Гартунг, дочь поэта Пушкина.
— Да-а, — потянул он, — теперь я понимаю… ты посмотри, какие у нее арабские завитки на затылке. Удивительно породистые.
Когда представили Льва Николаевича Марии Александровне, он сел за чайный стол около нее; разговора их я не знаю, но знаю, что она послужила ему типом Анны Карениной, не характером, не жизнью, а наружностью. Он сам признавал это».
В 1877 году Л. Гартунг, уже генерал, был несправедливо обвинен в растрате казенных денег и застрелился в зале суда. Его невиновность была со временем полностью доказана. Оставшись верной памяти мужа, Мария Александровна больше замуж не выходила. Бездетной вдовой она прожила долгую жизнь, пережив остальных детей Пушкина и Натальи Николаевны, и умерла 7 марта 1919 года в Москве.
Второй ребенок Пушкиных и Натальи Николаевны, Александр, также поначалу воспитывался дома лучшими приглашенными учителями, в ноябре 1845 года был определен во Вторую Петербургскую гимназию «вольноприходящим», а в 1848 году отдан по распоряжению Николая I в Пажеский корпус. В 1851 году он был выпущен корнетом в лейб-гвардии Конный полк, под начало отчима. В декабре 1853 года Александр Александрович был произведен в чин поручика, в марте 1858-го — в штаб-ротмистры. 8 января этого года, еще в чине поручика, он обвенчался с племянницей отчима Софьей Александровной Ланской. Поначалу полковой священник лейб-гвардии Конного полка не хотел их венчать как близких родственников, тем более что невеста воспитывалась в семье Петра Петровича и Натальи Николаевны. Но поскольку кровного родства между женихом и невестой не было, брак в конце концов был разрешен в результате хлопот Натальи Николаевны: после вмешательства императора Александра II обер-прокурор Синода граф Толстой уговорил петербургского митрополита дать благословение на венчание тому священнику, который возьмется его совершить. Полковой священник так и не согласился. Только священник Никольский, законоучитель Пажеского корпуса, взялся обвенчать своего бывшего ученика. Когда он явился к митрополиту за благословением, тот не допустил его в свои покои, а осенил крестным знамением прямо на пороге. Софья Александровна подарила мужу 11 детей, четверо из которых родились при жизни Натальи Николаевны: Наталья, Софья, Мария и Александр. Первая дочь, появившаяся на свет 5 августа 1859 года, была названа в честь бабушки. Та подарила ей кроватку красного дерева и собственноручно связанное гарусное одеяльце. Когда родился четвертый ребенок, первый сын — продолжатель рода, его окрестили в честь деда. Его рождению особенно радовалась Наталья Николаевна, подарившая в день крестин внука его матери золотые сережки и брошь с бриллиантами и аметистом.
В январе 1861 года А. А. Пушкин выходит в отставку по семейным обстоятельствам в чине полковника. С июля 1862 года по март 1866-го он состоит мировым посредником третьего участка Бронницкого уезда Московской губернии и еще год — председателем уездного мирового съезда. На военную службу Александр Александрович возвращается уже после смерти матери, в феврале 1867 года, подполковником, и вновь получает полковничий чин 1 января 1869 года. Командиром Нарвского гусарского полка А. А. Пушкин принял участие в сражениях Русско-турецкой войны 1877–1878 годов за освобождение Болгарии, а в 1880 году стал генерал-майором. Кавалер многих орденов, А. А. Пушкин дослужился до чина генерала от кавалерии, числился уже по ведомству императрицы Марии[155] как член, а затем председательствующий Московского присутствия Опекунского совета. Он дожил до 1914 года, и его потомство от двух браков продолжило род Пушкиных по мужской линии.
В день пятидесятилетия со дня смерти Пушкина, 29 января 1887 года, его старший сын заказал две панихиды по отцу: в церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной, где отпевали поэта, и на месте его дуэли на Черной речке. В этот день закончилось право наследников на доходы с издания сочинений Пушкина, и тотчас же появилось сразу два семитомных собрания сочинений поэта, под редакциями П. А. Ефремова и П. О. Морозова.
Второй сын Пушкина и Натальи Николаевны, Григорий, в 1848 году, в 13 лет, был также отдан во Вторую Петербургскую гимназию, в которой уже учился его старший брат Александр. Через год, также вослед брату, его определили в Пажеский корпус. В сентябре 1849 года после посещения Пажеского корпуса Наталья Николаевна писала мужу, находившемуся в отъезде: «…в корпусе все находят, что Гриша очень красивый мальчик, гораздо красивее своего брата, и по этой причине записан в дворцовую стражу, честь, которой Саша никогда не мог достигнуть, потому что он числится в некрасивых».
В 1853 году Григорий Пушкин окончил Пажеский корпус и стал корнетом лейб-гвардии Конного полка. В 1860 году, уже ротмистром, его назначили адъютантом командующего отдельным гвардейским корпусом. Через два года, незадолго до смерти матери, он был переведен в распоряжение министра внутренних дел подполковником с зачислением по армейской кавалерии. В 1866 году он оставил службу и переехал в Михайловское. В 1867 году Григорий Александрович, служивший в земском суде, был произведен в чин коллежского советника, а в 1896-м получил чин статского советника.
От француженки, с которой он состоял в двадцатилетней связи, у него было три дочери: Полина, Нина (Анна) и Евлалия Генар. Полина вышла замуж за Михаила Сергеевича Шереметева, у них родилась дочь Наталья. Нина в замужестве стала Безобразовой. Евлалия (числилась французской гражданкой) была замужем за пензенским дворянином Сергеем Васильевичем Александровским и родила сына Сергея. Ее муж 1 июля 1906 года стал пензенским губернатором, а через шесть месяцев был убит террористом.
В октябре 1883 года Г. А. Пушкин женился на Варваре Алексеевне Мельниковой, в первом браке Мошковой. Венчание состоялось в Вильно, в Пятницкой церкви, в которой, по преданию, некогда крестили его прапрадеда Абрама Петровича Ганнибала. Он много лет прожил в Михайловском, которое продал Псковскому дворянскому собранию в столетний юбилей со дня рождения отца, чем было положено начало Пушкинскому заповеднику. Последние годы его жизни прошли в имении жены Маркучай под Вильно, где они оба похоронены.
Родившаяся 23 мая 1836 года на Каменном острове в Петербурге Наталья Александровна Пушкина прожила довольно большую жизнь. Ее красоту сразу отметили в свете и сравнивали с красотой ее матери. Даже в 1880 году французский писатель Луи Леже, встретившись с ней на открытии памятника Пушкину в Москве, заметил, что она «напоминала свою мать, Наталью Гончарову, красота которой была гордостью и бедой поэта». Одна из современниц, почти обожествляя внешность Натальи Александровны, писала: «Про красоту ее скажу одно: она была лучезарна. Если бы звезда сошла с неба на землю, она сияла бы так же ярко, как она. В бальной зале становилось светлее, когда она входила, осанка у нее была царственная, плечи и руки очертаний богини».
С. М. Загоскин, покоренный оригинальной красотой Натальи Александровны, отозвался о ней в 1856 году: «В жизнь мою я не видал женщины более красивой, как Наталья Александровна, дочь поэта Пушкина. Высокого роста, чрезвычайно стройная, с великолепными плечами и замечательною белизною лица, она сияла каким-то ослепительным блеском. Несмотря на мало правильные черты лица, напоминавшего африканский тип ее знаменитого отца, она могла называться совершенной красавицей, и если прибавить к этой красоте ум и любезность, то можно легко представить, как Наталья Александровна была окружена на великосветских балах и как около нее увивалась вся щегольская молодежь в Петербурге».
Судя по всем этим отзывам, она унаследовала красоту матери и характер отца. Такое соединение черт отозвалось на ее судьбе. В самой ранней юности она покорила сердце князя Николая Алексеевича Орлова — того самого камер-пажа, который влез на колокольню в Стрельне в день венчания Натальи Николаевны с Ланским. Орловым в Стрельне принадлежала великолепная дача, так что Николай, ставший своим в семье Ланских, знал Наталью Александровну еще девочкой. Чувства их были взаимны, но отец влюбленного, бывший командир Конной гвардии, а теперь шеф жандармов, счел, что этот брак был бы мезальянсом для княжеской семьи. В феврале 1853 года шестнадцатилетняя Наталья Пушкина вышла замуж за подполковника Михаила Леонтьевича Дубельта, сына того самого начальника штаба корпуса жандармов, который после смерти Пушкина опечатал кабинет поэта, а потом разбирал его бумаги. Пушкин был с ним знаком, но, вероятно, оба не могли предположить, что их дети поженятся. Наталья Николаевна приветствовала этот союз — ей нравились ум и красноречие жениха. Она сообщала С. А. Соболевскому 23 декабря 1852 года: «Спешу воспользоваться случаем, чтобы известить вас о свадьбе моей второй дочери Пушкиной с Мишелем Дубельтом. Партия во всех отношениях подходящая, она дает мне уверенность в счастье моей дочери, так как я знаю в течение многих лет этого молодого человека, принятого в моей семье как родной сын, любимого и уважаемого всеми нами». Вместе с тем ею владели некоторые сомнения, связанные с трудными характерами как невесты, так и жениха, и слишком юным возрастом дочери. Но та настояла на своем: «Одну замариновала. И меня хочешь замариновать?» Ее старшей сестре Марии уже исполнилось к тому времени 20 лет, а замуж она выйдет в 28. Опасения Натальи Николаевны нашли выражение в ее письме князю П. А. Вяземскому от 6 января 1853 года: «Быстро перешла бесенок Таша из детства в зрелый возраст, но делать нечего — судьбу не обойдешь. Вот уже год борюсь с ней, наконец, покорилась воле Божьей и нетерпению Дубельта. Один мой страх — ее молодость, иначе сказать — ребячество».
Они обвенчались 18 февраля, в столь памятный для Натальи Николаевны день ее свадьбы с Пушкиным. Опасения матери оказались не напрасными — отношения Натальи Александровны и Дубельта не сложились с самого начала. Заядлый игрок, Дубельт проматывал всё что мог, а неприятности вымещал на супруге, к тому же бешено ревновал ее без всяких к тому оснований. Вместе с тем непокладистый характер самой Натальи Александровны был одной из причин ее несчастливого брака, так что современники порой затруднялись определить, кто из супругов больше виноват в том, что их семейная жизнь не сложилась. От этого брака осталось трое детей — сын Леонтий и дочери Наталья и Анна. Наталья Николаевна впервые стала бабушкой в 42 года: старшая дочь Дубельтов, Наталья, появилась на свет 23 августа 1854 года, перед самым днем ее рождения, и была названа в ее честь. Леонтий родился 5 октября 1855 года, а Анна — в 1861-м.
Дубельты разъехались в 1862 году, еще при жизни Натальи Николаевны, остро переживавшей происходившее в семье дочери. В тот год Наталья Александровна с сыном и старшей дочерью приезжала в Бродзяны к тетке, когда там гостила и Наталья Николаевна. Вопрос о разводе был уже решен, но неожиданно Дубельт передумал и нагрянул к ним для примирения с женой. Оно не состоялось, и тут в полной мере проявился бешеный нрав Михаила Леонтьевича. Сцены, происходившие между супругами, заставили Густава Фризенгофа потребовать от Дубельта покинуть его дом, оставив в покое Наталью Александровну.
При разъезде Дубельт оставил при себе младшую дочь Анну, которая затем воспитывалась его родными. Старших же детей Наталья Александровна, уезжая в 1862 году из России, доверила попечению матери и отчима.
Ее развод с Дубельтом был оформлен только в 1868 году, уже после смерти Натальи Николаевны. Но не дожидаясь официального решения, Наталья Александровна в 1867 году обвенчалась в Лондоне с немецким наследным принцем Николаем Вильгельмом Нассауским, с которым познакомилась еще в Петербурге на одном из придворных балов. Брак был морганатическим, так что супруг из-за него отказался от престола в пользу своего младшего брата, а Наталья Александровна получила титул графини Меренберг, который носили и трое ее детей от этого союза. Двое из них породнились с домом Романовых. Графиня Софья Николаевна Меренберг стала супругой великого князя Михаила Михайловича с титулом графини Торби. Поскольку Александр III был против этого брака, супругам пришлось покинуть Россию и поселиться в Англии. Что же касается внука Пушкина, графа Георгия Николаевича, то он женился на светлейшей княгине Ольге Александровне Юрьевской, дочери императора Александра II от его второго, также морганатического, брака со светлейшей княгиней Юрьевской, до того — княжной Екатериной Долгоруковой. Мог ли предполагать поэт, писавший «Водились Пушкины с царями», что его внуки породнятся с внуками императора Николая Павловича?..
Второй брак Натальи Александровны оказался счастливым, но ее мать не дожила до этого времени. Супругам пришлось разъединиться после смерти, так как, будучи морганатической женой, Наталья Александровна не могла быть погребенной рядом с мужем в родовом склепе герцогов Нассауских. После ее кончины в 1913 году ее тело согласно завещанию было сожжено, а прах развеян над могилой мужа.
Так сложились судьбы детей Натальи Николаевны от ее брака с Пушкиным, который погиб, когда все они были еще младенцами. Их воспитанием и образованием занималась мать — сначала вдова Пушкина, а затем жена Ланского. В воспоминаниях Александры Петровны Араповой, старшей из трех ее дочерей от второго брака, читаем: «С тихой радостью окончила Наталья Николаевна свое одинокое скитание, почуяв себя у верной, спокойной пристани. С полным доверием поручила она честной, благородной душе участь своих детей, для которых ее избранник неизменно был опытным руководителем, любящим другом. Слово „отец“ нераздельно осталось за отошедшим».
Во втором браке Наталья Николаевна родила трех дочерей: Александру, Софью и Елизавету. Александра, по-домашнему Азя или Аля, была названа в честь тетки, Александры Николаевны Гончаровой, которая вошла и в новую семью, поселившись вместе с Ланскими, как раньше с Пушкиными. Девочка появилась на свет 15 мая 1845 года в Петербурге.
16 июня на крестины в Стрельну, куда семья Ланских вновь перебралась на лето, приехал царь. Приняв крестницу от купели, Николай I вынес ее матери и, передавая с рук на руки, пошутил:
— Жаль только одно — не кирасир!
Александра Арапова на всю жизнь сохранила воспоминание о том, как в детстве ее посетил крестный-император. Это случилось в ту пору, когда его младшие сыновья, великие князья Николай и Михаил Николаевичи, прикомандированные для изучения службы к Конной гвардии, выразили желание использовать обширный зал казармы для танцев. Наталья Николаевна согласилась с их пожеланием. Когда известие о готовящемся полковом бале дошло до Николая I, он при очередной встрече с Ланским сказал ему:
— Я слышал, что у тебя собираются танцовать? Надеюсь, что ты своего шефа не обойдешь приглашением.
Александре Ланской было тогда семь лет, и она конечно же не могла принять участие в танцевальном вечере. Прибывший государь выразил желание увидеть крестницу:
— Узнайте, спит ли она? Если нет, то я сейчас пойду к ней.
Наталья Николаевна застала дочь прислушивающейся к звукам оркестра и возбужденной присутствием в доме царя.
— Царь к тебе идет, — сказала она и скрылась.
При появлении государя Азя вскочила на постели и изобразила глубокий реверанс. Царь рассмеялся, взял ее на руки и расцеловал в обе щеки. От волнения девочка даже не запомнила, что тот ей говорил. Позднее старшие сестры изводили ее словами: «Расскажи-ка, Алинька, как по этикету ты показала царю свои голые коленки».
Аля была капризной, доставляла много хлопот матери. Та однажды написала находившемуся в отъезде мужу: «Это мой поздний ребенок, я это чувствую, и при всём том — мой тиран». Мать баловала ее сильнее, чем следовало, возможно, опасаясь со стороны мужа упрека в большей строгости, чем к детям от первого брака.
Александра Петровна первой из дочерей от второго брака покинула дом, выйдя замуж в 1865 году. Ее мужем стал Иван Андреевич Арапов, корнет Кавалергардского полка, с которым она познакомилась, когда ей было 17 лет, еще при жизни матери. Арапов родился в Пензе 21 ноября 1844 года, учился в Петербургском университете, однако в 1862 году по настоянию отца поступил на военную службу юнкером Кавалергардского полка. В этот последний год жизни Натальи Николаевны как раз и произошло знакомство ее юной дочери с кавалергардом Араповым.
Забота о том, как сложится жизнь дочерей, неустанно занимала Наталью Николаевну и служила одной из постоянных тем ее писем мужу: «Что касается того, чтобы их пристроить, то уверяю тебя, мы все в этом отношении более рассудительны, чем ты думаешь; я всецело полагаюсь на волю Божию, но не считаю преступлением иногда помечтать об их счастье. Можно быть счастливым и не будучи замужем, конечно, но что бы ни говорили — это значило бы пройти мимо своего призвания».
Двадцатого апреля 1846 года Наталья Николаевна родила Ланскому вторую дочь Софью, названную в честь Софьи Ивановны де Местр. Софья Петровна вышла замуж в 1867 году, в возрасте двадцати одного года, за ровесника, поручика Кавалергардского полка Николая Николаевича Шипова, выпускника Александровского лицея.
Елизавета, третья дочь Натальи Николаевны и П. П. Ланского, появилась на свет 17 марта 1848 года. Ее назвали в честь бабушки со стороны отца. В 1866 году восемнадцатилетняя фрейлина Елизавета Петровна Ланская стала женой кавалергарда Николая Андреевича Арапова, своего деверя. Поженились они в Михайловском. Об этом писала их дочь Елизавета Николаевна Бибикова: «Моя мать венчалась с моим отцом в Михайловском, и ее собирала под венец ее подруга. Они тайно венчались, т. к. были родня между собой, два брата Араповы были женаты на двух сестрах Ланских».
Та же Е. Н. Бибикова вспоминала о Наталье Николаевне: «Она всегда была грустная, одетая в черное с белыми воротничками и манжетами платья и черной кружевной косынкой на голове… Воротнички и манжеты вышивали ее дочки, все три прекрасные рукодельницы. Сама бабушка тоже была рукодельница, очень кроткая, терпеливая. Мама говорила, что она никогда не повысит голоса и не закричит на детей, а тем более не ударит нас, и этому легко поверить, так как и моя мама была такая же, и мы ее беспрекословно слушались, а нас никогда не наказывали. Бабушка была нежная мать». Она же писала по поводу скромных нарядов бабушки: «Несмотря на перешитые платья, Наталья Николаевна была так хорошо сложена и так красива, что всё на ней казалось богатым».
Воспитание детей в семействе Ланских было заботой Натальи Николаевны, с чем она вполне успешно справлялась и даже получала удовольствие. Она заявляла мужу: «Ты знаешь — это мое призвание, и чем больше я окружена детьми, тем больше я довольна». Ей пришлось заниматься воспитанием десяти детей: семерых собственных от двух браков и троих детей покойного деверя, оставшихся на попечении ее мужа. Иногда она временно опекала и чужих детей. Так, получавший образование в Училище правоведения Лев Николаевич Павлищев, племянник Пушкина, родители которого Ольга Сергеевна и Николай Иванович жили в ту пору в Варшаве, иногда проводил воскресенья в доме Ланских. Из того же учебного заведения Наталья Николаевна брала к себе на воскресные дни и сына Нащокиных Александра, определенного туда отцом в 1849 году, в возрасте десяти лет. По поводу этой новой заботы она писала 12 сентября 1849 года мужу: «Положительно, мое призвание — быть директрисой детского приюта: Бог посылает мне детей со всех сторон, и это мне нисколько не мешает, их веселость меня отвлекает и забавляет». Когда же 19 июля 1852 года в Одессе скончался младший брат Пушкина Лев Сергеевич, оставив на руках вдовы троих детей — восьмилетнюю Ольгу, шестилетнего Анатолия и трехлетнюю Марию, Наталья Николаевна написала их опекуну С. А. Соболевскому: «Если бы я могла быть полезной этим бедным детям, охотно бы это сделала». Она была готова дать им приют в своем доме, но до этого дело не дошло.
Верной помощницей «директрисы» в воспитании детей была Александра Николаевна Гончарова — в течение пятнадцати с половиной лет, прошедших от смерти Пушкина до своего позднего замужества. В 1852 году, когда она покинула семейство Ланских, ее старшая племянница, двадцатилетняя Мария, заканчивала Екатерининский институт благородных девиц, а младшей, Елизавете, исполнилось четыре года.
Другой, профессиональной ассистенткой Натальи Николаевны была гувернантка ее младших дочерей Констанция Федоровна Майкова, урожденная Гримм — немка родом из Дерпта. Умирая, Наталья Николаевна просила Констанцию не покидать ее дочерей, пока последняя из них не выйдет замуж. Она выполнила этот завет и только после замужества всех трех ее воспитанниц вернулась на родину. В доме все ее любили и ласково звали «тетя Кока». Помогали ей няни Татьяна и Прасковья. Прасковья досталась Наталье Николаевне в приданое еще при первом замужестве. Няня Таня также была из крепостных Полотняного Завода и нянчила всех семерых детей Натальи Николаевны. Дети звали ее Татенька. Умерла она в глубокой старости в доме П. П. Ланского.
В письмах мужу Наталья Николаевна постоянно пишет о детях: «Если бы ты знал, что за шум и гам меня окружают, это бесконечные взрывы смеха, от которых дрожат стены дома».
Отношения между всеми детьми в доме были самые дружеские, а Петр Петрович не делал разницы между своим потомством и детьми Пушкина. Александр Александрович Пушкин не случайно вспоминал: «Мы любили нашу мать, чтили память отца и уважали Ланского». Уже после того как Наталья Николаевна ушла из жизни, а младшая дочь Пушкина в 1868 году вторично вышла замуж, Ланской воспитывал детей от первого брака своей падчерицы, оставленных на его попечение.
Когда уже не было в живых и Ланского, его старшая дочь написала: «Оглядываюсь более чем на полвека — и былое восстает в сиянии тихих радостей, в воплощении могучей силы любви, сумевшей сплотить у нового очага всех семерых детей в одну тесную, дружную семью, и в сердце каждого из нас начертать образ идеальной матери, озаренной мученическим ореолом вследствие происков недремлющей клеветы».
Замужество Александрины
Между тем приближалась пора, когда Наталье Николаевне предстояло расстаться со своей сестрой Александриной, преданно разделявшей с ней трудности в течение многих лет после гибели Пушкина. Ее судьба решилась вскоре после смерти Натальи Ивановны Фризенгоф: та приехала в Петербург к своим приемным родителям и неожиданно скончалась 12 октября 1850 года. Похоронили ее рядом с Е. И. Загряжской на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.
В 1851 году 12 мая Наталья Николаевна с дочерьми и сестрой отправляется за границу на пароходе «Прусский орел». Перед отъездом она оформила договор с Иваном Васильевичем Анненковым, полковником лейб-гвардии Конного полка, на издание собрания сочинений Пушкина. На самом деле все заботы по публикации легли на плечи брата Анненкова, Павла Васильевича, который вспоминал: «Между тем брат Иван привез с собою в Москву известие, что дело издания Пушкина он порешил окончательно с Ланской, заключив с нею и формальное условие по этому поводу. Но издание, разумеется, очутилось на моих руках. Страх и сомнение в удаче обширного предприятия, на которое требовались, кроме нравственных сил, и большие денежные затраты, не покидали меня и в то время, когда уже по разнесшейся вести о нем я через Гоголя познакомился с Погодиным, а через Погодина с Бартеневым, Нащокиным и другими лицами, имевшими биографические сведения о поэте». Собрание сочинений вышло в феврале 1855 года в шести томах, один из которых содержал первую биографию Пушкина, скромно названную П. В. Анненковым «Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина». В составлении ее были использованы и рассказы Натальи Николаевны. В 1857 году вышел дополнительный, седьмой том.
Густав Фризенгоф летом 1851 года находился в Вене, и между ним и сестрами Гончаровыми шла оживленная переписка. К этому времени брак Александры Николаевны был уже делом решенным, хотя официально о помолвке пока не объявлялось, ибо срок траура по первой жене Фризенгофа еще не миновал. Наталья Николаевна, желавшая этого союза, призванного, наконец, составить семейное счастье сестры, не раз упоминала об этом в письмах Ланскому.
В поездке их сопровождали горничная и слуга Фридрих. В Берлине Наталья Николаевна показалась врачам, и они вынесли вердикт ее состоянию: нервное истощение и усталость. Из Берлина они переехали в находившийся неподалеку курортный городок Годесберг. Здесь Наталью Николаевну пользовали ваннами и минеральными водами. Все вместе совершали прогулки по живописным окрестностям. В письме Ланскому от 9 (21) июля 1851 года его жена передает свои впечатления от курорта: «Ну вот я и в Годесберге. Что я могу сказать? Городок очарователен, и всякой другой здесь бы понравилось, но я, как неприкаянная душа, покидаю с радостью одно место в надежде, что мне будет лучше в другом, но как только туда приезжаю, начинаю считать минуты, когда смогу его оставить. В глубине души такая печаль, что я не могу ее приписать ничему другому, как настоящей тоске по родине».
За табльдотом[156] она говорила с соседями по столу по-немецки, ее дочери поражали своим прекрасным французским. В Годесберге они пробыли неделю. Почувствовав себя лучше, Наталья Николаевна отправилась в Швейцарию, в Остенде, где она намеревалась пробыть подольше, чтобы пройти курс лечения. 13 июля 1851 года она писала мужу: «Я составила план путешествия… В Остенде я предполагаю остаться 20 дней, таково количество предписанных мне ванн. Что касается моего путешествия по Рейну, не беспокойся, это займет у меня не более одного дня, так как из Остенде до Бонна я поеду по железной дороге. В Бонне я сяду на пароход и, нигде не останавливаясь, доеду до Майнца». Дальше она предполагала путешествовать по следующему маршруту: «Из Майнца до Франкфурта — поездом. В Дрездене остановлюсь, только чтобы посмотреть Швейцарию и Саксонию, как советовали Мещерские. Фризенгоф обещал там к нам присоединиться и, так как он будет путешествовать с нами, я могу меньше времени посвятить Вене и 15-го, повторяю, я буду у тебя, во что бы то ни стало».
В этом же письме Наталья Николаевна писала Ланскому о предстоящем замужестве сестры Александрины, о планах в отношении дочерей Марии и Натальи и вообще о своих взглядах на брак: «Между прочим, я их готовила к мысли, что замужество не так просто делается и что нельзя на него смотреть как на игру и связывать это с мыслью о свободе. Говорила, что замужество — это серьезная обязанность, и надо быть очень осторожной в выборе. В конце концов, можно быть счастливой, оставшись в девушках, хотя я этого не думаю. Нет ничего более печального, чем существование старой девы, которая должна довольствоваться любовью не к своим, а к чужим детям и создавать себе какие-то другие обязанности, а не те, которые предназначены природой ей самой. Ты мне называешь много старых дев, но побывал ли ты в их сердце, знаешь ли ты, через сколько горьких разочарований они прошли и так ли они счастливы, как кажется. А ты сам помнишь ли, как ты был холостяком, — я называю холостяцкой жизнью тот период, когда ты был один после твоего страстного увлечения, — твое сердце было ли удовлетворено, не искало ли оно другой привязанности, и когда вы, ты и Фризенгоф, твердите мне обратное, скажу вам, что вы говорите вздор. Последний, не успел он овдоветь, как принял в качестве утешения любовь Александрины, и перспектива женитьбы на ней заставила его забыть всю свою горестную утрату. Союз двух сердец — величайшее счастье на земле, а вы хотите, чтобы молодые девушки не позволяли себе мечтать, значит, вы никогда не были молодыми и никогда не любили. Надо быть снисходительным к молодежи. Плохо то, что родители забывают, что они сами когда-то чувствовали, и не прощают детям, когда они думают иначе, чем они сами. Не надо превращать мысль о замужестве в какую-то манию и даже забывать о достоинстве и приличии, я такого мнения, но предоставьте им невинную надежду устроить свою судьбу — это никому не причинит зла. Что касается Фризенгофа, то, при всем его уме, он часто многое слишком преувеличивает, тому свидетельством его страх перед несоблюдением приличий и общественным мнением до такой степени, что, в конце концов, говорит об отсутствии характера. Я не люблю этого в мужчине. Женщина должна подчиняться, законы в мире были созданы против нее. Преимущество мужчины состоит в том, что он может их презирать, а он, несчастный, всего боится. Тому свидетельством его любовь. Он дрожит, как бы его брат или венские друзья не догадались об этом. Это удерживает его от заключения брака ранее положенного срока, чего он хотел бы сам. Я прекрасно понимаю, что он хочет выдержать годичный срок вдовства, и от этого зависит его боязнь тетушки и брата, а вовсе не от состояния его дел».
Только в январе 1852 года Густав Фризенгоф начал готовить почву для второй женитьбы, сообщая в письме старшему брату Адольфу: «Ты знаешь, что обе сестры Гончаровы, начиная с первого нашего пребывания здесь (в Петербурге) стали нашими — Натальи и моими — близкими приятельницами, и что у нас была, в особенности к Александрине, большая симпатия, вызванная оценкой ее характера. Когда моя Наталья перед своей смертью переехала в город, Александрина, у которой было больше свободного времени, была ее постоянной собеседницей, а в последние ее печальные дни и ее неутомимой сиделкой. Естественным последствием этих предшествовавших событий было то, что в течение целой зимы я охотнее всего бывал у Ланских и находился преимущественно в общении с Александриной, с которой одной во всем Петербурге я мог сколько угодно говорить о своей Наталье — наша тетушка от этого уклонялась — и находил утешение и поддержку».
Двадцать девятого апреля 1852 года фрейлина Гончарова получает разрешение на брак с Фризенгофом в письме министра двора князя П. М. Волконского: «Милостивая государыня Александра Николаевна! На письмо вашего превосходительства от 27 февраля имею честь уведомить, что Их Императорские Величества соизволяют на вступление ваше в брак с австрийским подданным, уроженцем города Вены бароном Густавом фон Фризенгофом».
Свадьба состоялась 6 (18) апреля 1852 года в Петербурге, откуда чета Фризенгоф уехала в Бродзяны. 8 апреля 1854 года у них родилась дочь, которую назвали русским именем Наталья; она впоследствии вышла замуж за герцога Элимара Ольденбургского. Брак был морганатический, и она получила титул графини Вельсбург, который перешел и к ее наследникам — сыну Александру и его потомкам. Воспитание Александра и его сестры Фредерики оказалось уделом бабушки; по словам ее дочери Натальи Густавовны, она их очень баловала. В Бродзянах сохранялись портреты всех представителей семейства Гончаровых, среди которых были и портрет Натальи Николаевны работы В. Гау, и карандашный рисунок, выполненный Н. П. Ланским, и ее фотографии, а также изображения ее детей. На дверном косяке большой гостиной от того времени, когда Наталья Николаевна гостила у сестры, остались карандашные отметки роста ее детей. Александра Николаевна почти всю оставшуюся жизнь провела попеременно в замке Эрлаа близ Вены зимой и в Бродзянах летом, дожив до восьмидесяти лет. В Бродзянах она и умерла 9 августа 1891 года. Похоронили ее в деревенском фамильном склепе.
Год свадьбы Александры Николаевны принес Наталье Николаевне не одно только удовлетворение в связи с устройством сестры, столь много сделавшей для нее. Тогда же последовали три смерти, которые должны были по-новому разрешить ее собственное и ее детей от Пушкина материальное положение. Во время пребывания Натальи Николаевны за границей в августе 1851 года в Петербурге скончалась тетушка, графиня Софья Ивановна де Местр. Меньше чем через год, 12 июня 1852-го, в Стрельне, в доме Ланских, скончался Ксавье де Местр, а 19 июля в Одессе умер младший брат Пушкина Лев Сергеевич.
Последние годы
Вскоре после решения семейного дела по поводу наследства покойной тетушки Екатерины Ивановны Загряжской, 6 декабря 1853 года, П. П. Ланской был произведен в генерал-лейтенанты, но даже сдав Конногвардейский полк, он по воле императора сохранил право ношения его мундира. Однако со служебной полковой квартирой Ланским пришлось расстаться. Приобрести собственный дом у них не было средств, так что квартиры они снимали. В августе следующего года Ланской заболел холерой, свирепствовавшей тогда в Петербурге. Наталья Николаевна мужественно ухаживала за мужем, и его удалось спасти.
Вскоре после выздоровления он был командирован в Вятку для формирования там ополчения ввиду начавшейся Крымской войны. На сей раз жена решила сопровождать его, а трех девочек с гувернанткой и няней отправить к старшей дочери Марии Александровне в Немиров Житомирской губернии, где ее муж тогда состоял на службе.
В сентябре 1855 года Наталья Николаевна прибыла с мужем в Вятку, где прожила до января 1856-го. В дороге она подхватила простуду, для лечения которой был приглашен лучший тамошний врач Н. В. Ионин, дочь которого Л. Н. Спасская описала свое знакомство с генеральшей Ланской: «Мать моя вскоре встретилась с Натальей Николаевной на детском вечере в вятском клубе. Наталье Николаевне понравились мои брат и сестра, танцевавшие между других детей (меня тогда еще не было на свете). Она стала о них расспрашивать и, узнавши, что это дети ее доктора, пожелала познакомиться с их матерью и с ними, была чрезвычайно любезна с матерью, хвалила, ласкала детей и рассказывала ей много о своих детях, причем высказала, между прочим, что находит своего сына Григория (которого она называла Гришкою) замечательно похожим, как наружностью, так и характером, на его знаменитого отца. В обращении Наталья Николаевна производила самое приятное впечатление сердечной, доброй и ласковой женщины и обнаружила в полной мере тот простой, милый аристократический тон, который так ценил в ней Пушкин. Среди светского общества Ланские особенно сошлись с управлявшим Палатою государственных имуществ Пащенко, состоявшим членом Губернского комитета по созыву ополчения, и его женою и бывали у них совершенно запросто».
Супруга Пащенко рассказала Наталье Николаевне о судьбе Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, сосланного в Вятку за повесть «Запутанное дело» и служившего там канцелярским чиновником. Она, по словам Спасской, «…составила план воспользоваться большими связями Натальи Николаевны, чтобы выхлопотать Салтыкову прощение и позволение возвратиться в Петербург. План этот увенчался полным успехом: Салтыков был представлен Наталье Николаевне, которая приняла в нем большое участие (как говорят, в память о покойном своем муже, некогда бывшем в положении, подобном салтыковскому) и решилась помочь талантливому молодому человеку и походатайствовала за него в Петербурге и письменно, и лично». Наталья Николаевна через двоюродного брата мужа, министра внутренних дел Сергея Степановича Ланского, добилась скорого помилования писателя: «Успех не замедлил обнаружиться. Наталья Николаевна уехала из Вятки в январе 1856 года, а в июне того же года Салтыков был уже назначен чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел и возвратился в Петербург».
На некоторое время П. П. Ланской с женой остановился по делам ополчения в городке Слободском в тридцати километрах от Вятки. В дневнике тамошнего протоиерея И. В. Куртеева сохранилась любопытная запись о Наталье Николаевне: «Теперешняя супруга Ланского была прежде женою поэта Пушкина. Дама довольно высокая, стройная, но пожилая, лицо бледное, но с приятною миною. По отзыву архиерея Елпидифора, дама умная, скромная и деликатная, в разговоре весьма находчива».
Выполнив свою задачу по формированию ополчения, Ланской вместе с ним отправился в Нижний Новгород, а Наталья Николаевна отбыла в Москву, где оказалась в начале января и пробыла больше месяца. Остановилась она в родном доме на Большой Никитской, встретилась там с братьями Иваном и Сергеем. Еще был жив и их отец. Мария Александровна с младшими братьями и сестрами приехала к ней из Житомира.
Наталья Николаевна пишет Ланскому 17 февраля 1856 года: «Всё сегодняшнее утро я ездила по Москве с визитами. Расстояния здесь такие ужасные, что я едва сделала пять, а в списке было десять. Каждый день я здесь обнаруживаю каких-нибудь подруг, знакомых или родственников, кончится тем, что я буду знать всю Москву». Старые знакомые напоминали ей о временах ее московской молодости: «Здесь помнят обо мне как участнице живых картин тому 26 лет назад, и по этому поводу мне расточаются комплименты». Так отозвалось ее участие в представлении, устроенном в доме генерал-губернатора Москвы, светлейшего князя Д. В. Голицына, 30 декабря 1829 года.
Москва в те дни была особенно оживлена ввиду торжеств по поводу коронации нового царя, Александра II. Наталья Николаевна с дочерьми даже отправилась на бал в Дворянское собрание, где некогда она танцевала с Пушкиным. Все присылали ей приглашения на балы и вечера, в том числе и некогда воспетая Пушкиным А. Ф. Закревская, теперь жена нового московского генерал-губернатора, устраивавшая костюмированный бал. Наталья Николаевна, поездив по магазинам, подобрала дочери цыганский костюм, который ей очень шел.
В тот приезд в Москву по настоятельной просьбе мужа она заказала свой портрет модному тогда московскому художнику Карлу Лашу. 13 января 1856 года она отчиталась Ланскому: «Я, слава богу, чувствую себя лучше, кашель прошел, и я даже надеюсь вскоре начать свой портрет. Ты взвалил на меня тяжелую обязанность, но, увы, что делать, раз тебе доставляет такое удовольствие видеть мое старое лицо, воспроизведенное на полотне». Работа над портретом началась только спустя месяц. 17 февраля Наталья Николаевна пишет мужу: «Мои несчастные портретные сеансы занимают теперь все мои утра, и мне приходится отнимать несколько часов у вечера для своей корреспонденции. Вчера я провела все утро у Лаша, который задержал меня от часа до трех. Он сделал пока только рисунок, который кажется правильным в смысле сходства; завтра начнутся краски. Когда Маша была у него накануне вместе с Лизой, чтобы назначить час для следующего дня, и сказала, что она моя дочь, он, вероятно, вообразил, что ему придется перевести на полотно лицо доброй, толстой старой маминьки, и когда зашла речь о том, в каком мне быть туалете, он посоветовал надеть закрытое платье. — Я думаю, добавил он, так будет лучше. Но, увидев меня, он сделал мне комплимент, говоря, что я слишком молода, чтобы иметь таких взрослых детей, и долго изучал мое бедное лицо, прежде чем решить, какую позу выбрать для меня. Наконец, левый профиль, кажется, удовлетворил его, а также и чистота моего благородного лба, и ты будешь иметь счастье видеть меня изображенной в ¾».
В марте 1856 года Наталья Николаевна возвратилась с детьми в Петербург, а 26 августа, в день коронации Александра И, Натальин день, Ланской был назначен на должность командующего Первой гвардейской кавалерийской дивизией, которую он будет занимать до 23 апреля 1861 года, когда ввиду болезни Натальи Николаевны будет вынужден взять годовой отпуск, чтобы отправиться с ней за границу.
На закате дней
В последние годы жизни Наталью Николаевну стал подолгу мучить кашель, утихавший лишь с наступлением лета. Ей становилось легче, когда она сидела, прислонившись к подушкам. Врачи рекомендовали сменить климат, отправиться на воды, но она оставалась в России. Зиму 1860/61 года, свою последнюю зиму в России, она провела запершись в своих комнатах, страдая от болезни и ожидая «бессмысленных и беспощадных» бунтов в связи с проводившейся тогда в России Крестьянской реформой. Когда врачи произнесли свой приговор. Ланской подал прошение, получил одиннадцатимесячный отпуск и увез всю семью за границу. В Швальбахе Наталья Николаевна провела несколько недель с тремя дочерьми — муж уехал в Висбаден для принятия ванн от ревматизма, а гувернантка Констанция отправилась лечиться в Дрезден.
Следующим пунктом их путешествия стал Гейдельберг, где практиковал один из известнейших врачей и где Наталье Николаевне предстояло свидание с братом Сергеем, жившим там с семьей. Лечение летом в Висбадене, осенью в Женеве и зимой в Ницце благотворно сказалось на состоянии здоровья Натальи Николаевны. Ланской смог вернуться в Россию, оставив семью на лето в Венгрии у Фризенгофов.
На это время пришлась развязка отношений между Натальей Александровной и ее мужем, омрачившая конец жизни ее матери. В ожидании решения дела о разводе Наталья Александровна со старшими детьми уехала в Бродзяны к тетке, баронессе Александре Николаевне Фризенгоф, где в то время находилась Наталья Николаевна с дочерьми от второго брака. Уже второй год по рекомендации врачей она лечилась за границей. Весной 1862 года П. П. Ланской, у которого заканчивался отпуск по семейным обстоятельствам, перевез ее с детьми к сестре, чтобы через несколько месяцев вновь вернуться к ней. Вскоре туда неожиданно прибыл М. Л. Дубельт и уехал только после требования барона Фризенгофа покинуть его дом. По словам А. П. Араповой, семейная драма Натальи Александровны способствовала преждевременной кончине ее матери, которая «стала таять как свеча». Только через полгода после ее смерти Наталье Александровне было дано официальное свидетельство на право проживания отдельно от мужа. Развод же состоялся еще четыре года спустя, 18 мая 1868 года.
Осенью 1862 года, когда Петр Петрович вновь приехал в Бродзяны, вся семья Ланских отправилась в Ниццу, где поселилась на прежней вилле. С ними поехала и Наталья Александровна. В Ницце Наталья Николаевна относительно спокойно провела зиму, а в мае стала категорически настаивать на возвращении. Политическая ситуация, желание вывести в свет Александру, двухлетняя разлука с Россией — всё вместе определило ее решение вернуться вопреки указаниям врачей. Доктор, постоянно пользовавший ее, сказал: «Запомните мои слова. Ее организм расстроен до такой степени, что самая легкая простуда унесет ее, как осенний лист». Жить ей оставалось полгода.
За границей Наталья Николаевна узнала о кончине отца 9 сентября 1861 года в Москве. Горестная весть застала ее в Женеве, и с тех пор она не снимала траура. Фотографии, сделанные в Ницце, запечатлели ее именно такой — в непременном черном платье, задумчивой, грустной, но по-прежнему красивой.
О времени пребывания Ланских в Ницце сохранилось воспоминание князя Владимира Михайловича Голицына, тогда четырнадцатилетнего подростка: «Зиму 1861–1862 годов я с родителями проводил в Ницце, и там жила вдова Пушкина, Наталья Николаевна, урожденная Гончарова, бывшая вторым браком за генералом Ланским. Несмотря на преклонные уже года, она была еще красавицей в полном смысле слова: роста выше среднего, стройная, с правильными чертами лица и прямым профилем, какой видел у греческих статуй, с глубоким, всегда словно задумчивым взором».
Последний ее выход в свет состоялся зимой 1862/63 года. Когда она появилась, сменив ради впервые вывозимой дочери Али черное платье на серое, все ахнули: «Воскресла прежняя слава! Второй не скоро отыщешь!» Во время карнавала в Ницце ее красота вспыхнула в последний раз. На балу у префекта она затмила юных красавиц: «В этот вечер серо-серебристое атласное платье не скрывало чудный контур ее изящных плеч, подчеркивая резкую стройность и гибкость стана. На гладко причесанных, с кое-где пробивающейся проседью, волосах лежала плоская гирлянда из разноцветно-темноватых листьев, придававшая ей поразительное сходство с античной камеей, на алой бархатке вокруг шеи сверкал бриллиантами царский подарок и, словно окутанная прозрачной дымкой, вся фигура выступала из-под белого кружевного домино, небрежно накинутого на голову. Ей тогда было ровно пятьдесят лет, но ни один опытный глаз не рискнул бы дать и сорока».
Вернувшись из-за границы, Наталья Николаевна провела лето 1863 года в «подмосковной» старшего сына, Александра Александровича. Несколько раз она ездила в Петербург навещать мужа, который был назначен временным генерал-губернатором Заречной части ввиду опасности смут и пожаров и проживал в Елагином дворце.
От последних лет жизни Натальи Николаевны сохранились несколько фотографий начала 1860-х годов и гравюра на дереве Матэ, которую он сделал с фотографии 1861 года. Эти изображения, относящиеся ко времени ее болезни и переживаний о судьбе близких, представляют уже немолодую даму с правильными чертами лица.
Ее последняя петербургская квартира располагалась на углу Невского проспекта и Екатерининского канала, у Казанского моста[157]. Лето 1863 года, последнее в жизни Натальи Николаевны, она провела в разлуке с дочерьми от второго брака, гостившими у старшего брата Александра Александровича в его имении Ивановское Бронницкого уезда Московской губернии. 3 октября у него в Москве родился сын Александр, названный в честь деда. Наталья Николаевна была позвана в крестные и поехала в Москву, несмотря на уговоры мужа и врачей. В канун возвращения в Петербург она простудилась (в отведенной ей комнате забыли протопить печь), а после поездки в нетопленом вагоне поезда совсем разболелась. Ее последнее известное письмо, датированное 30 октября 1863 года, адресовано брату Ивану Николаевичу. О своем состоянии она сообщает: «Пишу тебе лежа в постели. Со времени моего возвращения из Москвы я очень плохо себя чувствовала и только два дня как мне немножко получше».
Начался озноб, и она слегла. Болезнь прогрессировала. Врачи поставили диагноз — крупозное воспаление легких. Около месяца она сопротивлялась болезни. Врачи еще не теряли надежду — ждали отхаркивания. Когда оно началось, все в доме вздохнули с облегчением; но утром ей стало еще хуже. Старик-доктор Карелль, всю жизнь пользовавший Наталью Николаевну, утверждал, что за всю свою практику он не встречал такого сложного случая: воспаление охватило весь организм.
Врачи сказали, что сочтены не только ее дни, но и часы. Тогда телеграммами вызвали Марию из Тулы, Александра из Москвы, Григория из Михайловского. Все дети, Пушкины и Ланские, — кроме Натальи Александровны, пребывавшей за границей, — собрались у постели умиравшей. Последней, за день до смерти матери, приехала старшая дочь Мария Александровна.
Понимая, что жить ей осталось немного, она благословила шестерых детей, простилась со всеми домашними, рано утром 26 ноября 1863 года приобщилась Святых Тайн. Затем началась тяжелая агония. В судороге Наталья Николаевна откинулась на левую сторону, хрип становился все тише и тише. В 9 часов 30 минут вечера 26 ноября 1863 года Наталья Николаевна скончалась.
Перед смертью Наталья Николаевна хотела передать письма Пушкина к ней старшей дочери Марии Александровне, но когда та приехала к умиравшей матери, то по ее просьбе уступила их младшей сестре, для которой они могли стать очень нужной ей материальной поддержкой. Наталья Александровна несколько раз пыталась их продать, предлагая купить редактору «Русского вестника», биографу отца П. В. Анненкову, графу В. А. Соллогубу; но сделки не состоялись, так как цена, за которую она соглашалась передать письма, не устраивала потенциальных покупателей. Только в 1876 году 75 писем Пушкина были ею переданы И. С. Тургеневу, который договорился с М. М. Стасюлевичем о их публикации в его журнале «Вестник Европы». Условия публикации были весьма скромные — тысяча рублей и десять экземпляров издания. Только в 1882 году она через старшего брата Александра Александровича передала 63 письма в Румянцевский музей. Что же касается писем Натальи Николаевны мужу, то судьба их неизвестна. Одно несомненно: при отъезде ее из Петербурга в 1837 году они были ей возвращены по ее настоянию.
Некролог в журнале «День», составленный П. И. Бартеневым, гласил:
«26 ноября сего года скончалась в Петербурге на 52-м году Наталья Николаевна Ланская, урожденная Гончарова, в первом браке супруга А. С. Пушкина. Ее имя долго будет произноситься в наших общественных воспоминаниях и в самой истории русской словесности. К ней обращено несколько прекрасных строф, которые и теперь, через 35 лет, когда всё у нас так быстро меняется и стареет, еще приходят на память невольно и сами собой затверживаются. С ней соединена была судьба нашего доселе первого, дорогого и незабвенного поэта. О ней, об ее спокойствии заботился он в свои последние минуты. Пушкин погиб, оберегая честь ее. Да будет мир ее праху.
П. Б. Москва, 4 дек. 1863 г.».
Бартенев писал: «Тесная дружба, соединяющая детей ее от обоих браков, и общее благоговение этих детей к ее памяти служат лучшим опровержением клевет, до сих пор на нее взводимых, и доказательством, что несправедливо иные звали ее „кружевная душа“, тогда как она была красавица не только лицом, а и всем существом своим. Рядилась же по приказанию мужа, который гордился красотою ее и радовался тому, что его невзрачностью оттенялся „чистейшей прелести чистейший образец“, точно так же, как рядом с Вирсавией помещают Арапа. Пушкин до конца любил и берег ее как свое сокровище».
Откликаясь на смерть золовки, Екатерина Николаевна, вторая жена Ивана Николаевича Гончарова, пишет из Яропольца мужу, находившемуся в это время в Москве: «Jean, друг мой, сейчас получила печальную телеграмму из Петербурга. Для тебя это большое горе. Мне страшно подумать о бедном дяде, и Александр тоже горячо любил свою мать. Едешь ли ты или не едешь в Петербург? Если ты решил ехать, то, вероятно, тебя уже нет в Москве». Действительно, Иван Николаевич отправился на похороны сестры в Петербург.
Петр Петрович Ланской пережил жену на 14 лет. Еще в 1849 году во время освящения полкового Благовещенского собора лейб-гвардии Конного полка царь даровал разрешение быть погребенными в нем князю А. Ф. Орлову, при котором собор был заложен, и Ланскому, при котором он был освящен. Если после смерти Орлова его сын воспользовался этой милостью, то Петр Петрович сам от нее отказался, завещав похоронить его рядом с Натальей Николаевной.
Когда посетители Лазаревского кладбища Александро-Невской лавры в Петербурге видят могилу Натальи Николаевны Ланской, погребенной рядом со своим вторым мужем, они не сразу понимают, о ком идет речь. Установленная рядом табличка, указывающая, что здесь покоится Наталья Николаевна Пушкина, всё ставит на свои места. Пяти минут достаточно, чтобы от надвратной церкви Всех Скорбящих Радость дойти до могил Натальи Николаевны и Петра Петровича Ланского. Успенский же Святогорский монастырь, где обрел вечный покой Пушкин, от надгробия Натальи Николаевны отделяют 400 километров.
Так давно они жили. Столько поколений сменилось после них. Не стало их детей, внуков и правнуков. Много событий миновало. Но уже столетиями не ослабевает внимание к биографии поэта и его жены. Как гениальная одаренность, так и великая любовь могут быть описаны, но их тайна принадлежит самой природе, и живет загадка единства божественного дара творчества и любви.