А однажды под новый год Ташка прошептала смотрящему на неё большеглазому малышу: —Ты не знаешь и ещё ничего не понимаешь, но у тебя есть старшая сестра названная в честь созвездия северного небесного полушария. Я надеюсь, что когда ты вырастишь, то сможешь познакомиться с ней.
Может быть просто совпадение, но сразу после её слов на площади, в искусственном окне настроенном на главную площадь Антарска где уже была установлена настоящая, выращенная биологами гигантская ёлка, на миг вспыхнули все разноцветные гирлянды и огни. И тут же погасли.
— Что? Что такое? — зевнул проснувшийся муж.
Ташка сказал: —Ёлка загорелась и погасла.
— Предновогодние испытания— Пётр прикрыл зевок рукой: —Наверное Денис проверяет, чтобы в праздник не произошла накладка.
— А было бы здорово если бы кто-то большой и добрый смотрел на нас— тихо проговорила Ташка.
— Ну не знаю. По моему мы уже достаточно взрослые, чтобы жить своим умом.
— И всё же…
— Беспредметная теология— сказал Петька не предпринимая попытки встать с кровати: —Примитивная религиозность. Подсознательное проецирование. Мне прямо обидно: зачем придумывать высшие силы если у тебя уже есть я: живой и настоящий?
Он старательно прятал улыбку. Ташка не выдержала первой — рассмеялась. Что-то заулюлюкал ребёнок довольный, что мама с папой рядом и им хорошо.
И даже если никто не смотрит на них с любовью и заботой. Если Кассиопея правда умерла двадцать лет назад. Тогда и чёрт с ней!
Рядом с Ташкой любимый мужчина — ей вполне достаточно его одного. Они живут в самое интересное время великих свершений и дерзких замыслов. Её первый ребёнок что-то довольно бормочет в колыбели. И впереди целая жизнь: интересная, насыщенная, нужная. А разве по другому бывает?
Комментарии автора
Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы, пионеры, дети рабочих.
Близится эра
Светлых годов,
Клич пионера —
«Всегда будь готов!»
Радостным шагом, с песней весёлой,
Мы выступаем за комсомолом.
Мы поднимаем алое знамя,
Дети рабочих, смело за нами!
Грянем мы дружно песнь удалую
За пионеров семью мировую
Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы, пионеры, дети рабочих.
к В новом веке способность человека управлять своей эволюцией поднялась до невиданных высот.
И возник вопрос, всего один вопрос — какими мы хотим видеть себя?
Всю свою историю люди изменяли свою породу. Искусства (такие как музыка или живопись или обычай рассказывать друг другу выдуманные истории) суть инструменты, которыми люди уже десятки тысяч лет пытаются влиять на судьбы своих и чужих детей.
Эволюция человека не закончилась. И в далёком, прекрасном (прекрасном?) завтрашнем дне, когда человек станет бессмертным или почти бессмертным, а действие естественного отбора асимптотически приблизится к нулю, даже тогда люди будут влюбляться, выбирая одного (особенного) человека из множества других. Человек превратиться (а отчасти уже превратился) в селекционера собственной породы. Евгеника, заклемлённая позором в двадцатом веке, высоко и гордо поднимет белокурую голову и получит новое имя в новом мире. Имя силы претендующей в новом времени на способность придавать эволюции человека направление — любовь. Как романтично, не правда ли?
Всю свою историю люди изменяют себя. В начале был естественный отбор — беспощадный, но отнюдь не бессмысленный. Но потом, начиная с первых, состоящих из десятка перекрещивающих линий, рисунков на каменной стене. Начиная с историй у костра, с ожерелья на чей-то немытой шеи, с знания которое можно передать не показывая, а рассказывая о нём. В какой-то момент люди создали первый инструмент способный ощутимо влиять на эволюцию собственного вида: культуру — небиологический способ адаптации.
Человек смертен, хуже того — внезапно смертен. Но словно забывая о краткости собственной жизни подобной всполоху мгновенно сгорающей сухой травинки. Всю свою историю, такую длинную по сравнению с протяжённостью отдельной жизни, человечество неосознанно изменяло само себя. Сегодня у нас больше возможностей для этого чем когда бы то ни было. И возникает всего один вопрос — а какими собственно мы хотели бы видеть себя?
к (луч света в тёмном царстве)
Двадцать первый и, в большей степени, двадцать второй век оставили тяжёлое наследство. Успехи медицины и торжество гуманистических идей в десятки раз уменьшили влияние естественного отбора и без того ослабленного цивилизацией в человеческой популяции. Разумеется, совершенно нежизнеспособные особи умирали до рождения вопреки усилиям врачей. Разумеется, образовывая пары люди по прежнему отчасти руководствовались худо-бедно работающими древними инстинктами, направленными на поиск такого партнёра совместное потомство с которым имеет шанс родиться более здоровым, чем в противном случае. Совместная численность человечества достигала величин невозможных ни для одного вида животных, и только отдельные популяции насекомых ещё имели возможность поглядывать на людей свысока в данном вопросе. И в столь огромной популяции естественный отбор, даже будучи ослабленным в десять, в сто, в тысячу раз, всё ещё выполнял свои функции, пытаясь отсеивать негативные мутации и поддерживать положительные просто по закону больших чисел.
Однако этого было недостаточно. Хвост плохих генов, волочащийся за каждым человеком, становился всё длиннее с каждым последующим поколением. Вместо того чтобы развивать устойчивость к самим болезням тот жалкий огрызок естественного отбора, ещё довлеющий над человечеством, поддерживал устойчивость к побочным эффектам лекарств, которыми лечили болезни.
Специалисты-дерматологи уравняли в глазах естественного отбора гены здоровой и больной кожи потому, что современные методики позволяли любую кожу сделать здоровой. Мелкие неполадки в работе внутренних органов больше не имели значения, так как их научились лечить и здоровый и больной человек (если он получал лечение) имели одинаковые шансы обзавестись потомством.
Человечество в целом всё больше подсаживалось на фармакологию, хирургию и нейрохирургию. И ничего нельзя было сделать потому, что уже большая часть людей — может быть шестьдесят процентов, может быть все восемьдесят, — уже просто не могли жить «естественным» образом. Без контроля со стороны врачей и еженедельного приёма необходимых препаратов их организмы пошли бы вразнос и прекрасные люди: учёные, мастера, те же самые врачи и просто честные, хорошие люди умерли бы от сотен мелких неполадок в несамодостаточных телах.
Ситуация была хуже чем можно представить потому, что даже среди тех, кто смог бы так или иначе прожить без приёма улучшающих умственные способности таблеток, без продлевающей активную жизнь физиотерапии, даже среди них лишь малая часть могла бы зачать и родить здорового ребёнка вне больничных палат с самым современным оборудованием облегчающим роды будущим матерям. И большая часть таких «условно» здоровых людей проживала в пределах африканского континента.
И казалось выхода не было, за исключением откровенного фашизма или жёсткого, на государственном уровне, генетического контроля.
В этой непростой ситуации Советский Союз пошёл по пути планирования и априорной разработки генетического наследия не рождённых поколений. Для пары желающих стать родителями (а статус родителей двух и более детей ощутимо повышал благополучие семьи и вызывал уважение окружающих сравнимое с высоким трудовым индексом) специалисты СовГенСтроя разрабатывали генетическую карту будущего ребёнка, по возможности используя в качестве основы геномы будущих родителей. Если организм матери позволял выносить и родить ребёнка и она сама желала этого, то так и происходило. В противном случае малыш развивался в искусственной матке под присмотром лучших специалистов по внутриутробному развитию. Если проклятие предыдущих веков коснулось генов ответственных за любовь родителей к своему малышу или если геном матери оказывался настолько повреждён, что будущий ребёнок не был фактически её ребёнком «по крови» и подсознательно не воспринимался как собственное дитя. В таких случаях перед родителями имелись три пути. Передать воспитание ребёнка государству. Пройти простейшую нейропсихическую операцию связывающую образ будущего ребёнка с потребностью любить, защищать и воспитывать. Или получить к обычному набору фармакологических препаратов ещё одну таблетку вызывающую тот же эффект, что и операция. Это было подлинное торжество свободы. Ни на западе, ни на востоке будущие родители, те, чей генетическим материал имел существенные изъяны, не могли выбирать.
к (о политической системе страны советов)
Советский союз представляет собой союз республик осознавших свою общность в целях и средствах. Любое государственное, географическое или функциональное объединение выразившее желание вступить в союз, обязующееся соблюдать советские законы и принимающее основные положения переработанной коммунистической теории о братстве, о воле и о цели, может быть принято в союз и стать его неотъёмлемой частью. Уникальная советская конституция позволяет советскому союзу расширяться до бесконечности на формально добровольной основе нововступивших членов. Сей факт крайне раздражает и пугает восточные империи и западные корпорации заставляя считать советский союз врагом номер один.
Теоретически если какая-то область или корпоративный подотдел или даже отдельный университет (считающийся по советским законам функциональным объединением) открыто и недвусмысленно выразит желание вступить в советский союз, он может быть принят. Практически это случается крайне редко так как в каждой стране существуют аналоги ГосБеза, а лидеры всех стран и большинство обычных граждан понимают, что широкомасштабная война между империями станет концом человеческой цивилизации в том виде, в каком она сейчас существует.