— Верно. Но что касается ковров, это не простые беспорядочные движения молекул.
— Возможно.
Карпал улыбнулся, но ничего не сказал.
— Что, ты вывел принцип? Только не говори, что наш набор из двадцати тысяч полисахаридов плиток Вана совершенно случайно соответствует машине Тьюринга для определения числа п.
— Нет. Они образуют универсальную машину Тьюринга. Они могут вычислить все, что угодно, — в зависимости от исходных данных. Каждый дочерний фрагмент похож на программу, которую запускают в химический компьютер. Управляет программой рост.
— Ага. — В Паоло проснулось любопытство, но ему трудно было представить себе, где размещалась головка чтения/записи гипотетической машины Тьюринга. — То есть ты хочешь сказать, что в каждом новом ряду происходит замена всего лишь одной плитки, в том месте, где «машина» оставляет пометку на «ленте данных»…
Мозаичный узор, который он видел, представлялся ему хаотично сложным, ни один ряд даже приблизительно не повторял предыдущий.
— Нет-нет, — возразил Карпал. — Первоначальная модель Вана функционировала в точности как стандартная машина Тьюринга… но ковры больше похожи на произвольный набор различных компьютеров с перекрывающимися данными, причем все они работают параллельно. Здесь биологический механизм, а не машина, сконструированная человеком, поэтому тут все беспорядочно и необузданно, как… в случае, к примеру, генома млекопитающих. Между прочим, аналогии с последовательностью генов тоже наблюдаются. Я вычленил сети Кауфмана[7] на каждом из уровней, начиная с правил, по которым уложены плитки; вся система держится на гиперадаптивной грани между застывшим и хаотическим поведением.
Паоло переваривал услышанное не без помощи библиотеки. Как и биологическая жизнь на Земле, ковры, по всей видимости, сочетали в себе определенную степень устойчивости и гибкости, которая в условиях местного естественного отбора обеспечивала им максимальные преимущества. Очевидно, сразу после образования Орфея возникли тысячи различных автокаталитических химических цепей, но так как на протяжении ранних сложных тысячелетий в системе Беги сменились и химия океана, и климат, то способность реагировать на изменения условий селекции и стала критерием этой самой селекции, в результате чего появились ковры. Теперь, спустя сто миллионов лет относительной стабильности, в отсутствие хищников или конкуренции, их сложность казалась избыточной, но она сохранилась.
— Значит, раз ковры получились этакими универсальными компьютерами… но при этом сейчас нет никакой потребности реагировать на окружающую среду… что же они делают, для чего им нужны эти способности к компьютерной обработке?
— Сейчас покажу, — торжественно объявил Карпал.
Паоло последовал за ним. Они парили над схематическим изображением одного из. ковров, простирающимся вдаль, насколько хватало взгляда, и извилистым и закрученным, как настоящий, хотя во всем остальном сильно стилизованным: каждый полисахаридный строительный блок был изображен в виде квадрата, стороны которого отличались друг от друга по цвету. Соприкасающиеся грани соседних квадратов были выкрашены в одинаковый цвет, чтобы продемонстрировать комплементарное взаимодействие соседних блоков.
— Одной группе микрозондов наконец-то удалось выделить целостный дочерний фрагмент, — объяснял тем временем Карпал, — хотя первичные грани, с которых началась жизнь данного фрагмента, можно представить очень приблизительно, потому что, пока микрозонды пробовали проанализировать фрагмент, он продолжал расти.
Не желая отвлекаться на несущественные детали, Карпал сделал нетерпеливый жест, и тут же все складки и морщины разгладились. Передвинувшись к одному из неровных краев ковра, Карпал попробовал воспроизвести процесс его создания и роста.
Паоло наблюдал, как по всем правилам сочетания плиток растет мозаичный узор — процесс, подчиненный точным математическим законам, никаких случайных столкновений радикалов с центрами катализации, никаких несоответствий границ между двумя новыми плитками, которые могут повлечь за собой разделение. Все эти беспорядочные перемещения приводили к безупречным результатам.
Паоло последовал за Карпалом выше, туда, где он мог видеть все тонкости сплетаемых узоров, накладывающиеся по растущему краю, с периодичностью повторяющиеся сложноструктурированные участки; они сталкивались и вступали во взаимодействие друг с другом, иногда проходили один сквозь другой. Подвижные псевдомагниты, квазистабильные волновые образования в одномерной Вселенной. Второе измерение ковра больше напоминало время, чем пространство, — перманентная запись всей истории участка ковра.
Карпал словно читал его мысли:
— Одномерный. Более чем плоский. Никакой связности, никакой сложности структуры. Что особенного может происходить в такой системе? Ничего интересного, так?
Он хлопнул в ладоши, и пространство вокруг Паоло взорвалось. Через его сознание проносились цветные дорожки, они переплетались, затем растворялись в виде светящегося облака.
— Нет, не так. Все это происходит в многомерном частотном пространстве. Я использовал преобразование Фурье, разложив край ковра на тысячу компонентов, и в каждом из них содержится независимая информация. Здесь мы видим лишь очень узкий срез, всего-навсего шестнадцатимерный, но на его примере можно изучить основные компоненты, увидеть все в максимально детализированном виде.
Паоло закружился в бессмысленном вихре цвета, он ощущал себя абсолютно потерянным и ничего не понимал.
— Ты глейснеровский робот, Карпал! «Всего-навсего шестнадцатимерный»! Как у тебя это получилось?
— Почему, ты думаешь, я перебрался в К-Ц? — Голос Карпала был обиженный. — Я думал, что люди намного более гибкие!
— То, что ты делаешь, — это… — «А что это? Ересь? Но ереси не существует. По крайней мере официально». — Ты кому-нибудь это уже показывал?
— Конечно нет. Кого ты имеешь в виду? Лизл? Германа?
— Хорошо. Я знаю, что значит держать язык за зубами. — Паоло вызвал свое внешнее «я», а сам переместился в двенадцатигранник и сказал в пустоту: — Что же мне с этим делать? Физическая Вселенная имеет три пространственных измерения плюс время. Граждане Картер-Циммермана живут в физической Вселенной. Игры с многочисленными измерениями — занятие солипсистов.
Но, даже говоря это, он вдруг осознал, как помпезно звучат его слова. Какая-то произвольная доктрина, а вовсе не высокоморальный принцип.
Но именно с этой доктриной он жил уже на протяжении двадцати столетий.
Карпал был не столько обижен, сколько потрясен:
— Только так можно себе представить все, что происходит. Это единственный разумный подход к пониманию данного явления. А разве ты не Хочешь узнать, какие они в действительности, эти ковры?
Паоло почувствовал, что может поддаться. Попробовать ощутить себя частью шестнадцатимерного участка тысячемерного частотного пространства? Но ведь только ради понимания реальной физической системы, а не ради удовольствия.
И совсем не обязательно кому-либо об этом рассказывать.
Он запустил программу самопредсказания. Девяносто три процента вероятности, что он поддастся искушению после пятнадцати минут мучительных размышлений. Зачем же заставлять Карпала ждать так долго?
— Тебе придется одолжить мне алгоритм формирования мозга, — сказал он. — Мое внешнее «я» не будет знать, с чего начать.
Покончив с этим, Паоло набрался решимости и вернулся к Карпалу. На какое-то мгновение его окружил прежний бессмысленный вихрь цвета.
Но вот вдруг все стало необыкновенно четким.
Вокруг них проплывали какие-то существа, ветвистые трубочки, похожие на подвижные кораллы, ярко окрашенные во все оттенки, какие только мог себе представить Паоло. Может, это Карпал пытается поделиться с ним информацией, для демонстрации которой шестнадцати измерений недостаточно? Паоло посмотрел на собственное тело — все на месте, но при этом он видел все вокруг в тринадцати измерениях, в которых тело его представлялось не более чем булавочной головкой; он быстро отвел взгляд. Для его измененной системы восприятия «кораллы» казались гораздо более естественными, они занимали все шестнадцать измерений во всех направлениях, причем было ясно, что это не предел. К тому же Паоло ни на секунду не сомневался, что они живые; они даже внешне больше походили на представителей органической жизни, чем сами ковры.
— В каждой точке данного пространства закодирован некий квазипериодический узор плиток, — произнес Карпал. — Каждое измерение представляет новый характерный параметр — подобно длине волны, хотя аналогия и неточная. Положение в каждом измерении демонстрирует другие свойства узора и определяет конкретные плитки. Поэтому локализованные системы, окружающие нас, — это сгустки нескольких миллиардов узоров, причем свойства каждого из них в чем-то схожи при схожей длине волн.
Они отодвинулись от проплывающего мимо «коралла» и приблизились к стайке существ, похожих на медуз, — колеблющиеся гиперсферы с извивающимися тонкими усиками (причем каждый из этих усиков был больше Паоло).
Между «медузами» быстро-быстро носились малюсенькие существа, напоминавшие драгоценные камни. Паоло только сейчас заметил, что здесь все двигались совсем не так, как твердый предмет, плывущий сквозь нормальное пространство; тут движение подразумевало еще и светящуюся деформацию ведущей гиперповерхности. На первый взгляд казалось, что все существа раскладываются на части, а потом снова собираются.
Карпал тащил его вперед, дальше в таинственный океан. 'Гам были спиралевидные черви, они свернулись вместе в огромном количестве, но каждый отдельный организм корчился и извивался, а потом снова сплетался с остальными… хотя не всегда так же, как прежде. Кроме этого встречались яркие, разноцветные цветки без стеблей, сложные гиперконусы, состоящие из пятнадцатимерных тончайших, словно паутинка, лепестков, каждый из которых представлял удивительный, гипнотический,