етского общества и значит необходимости для Запада (именно ради сохранения мира) быть достаточно сильным, т.е. вооружаться. Сахаров с уважением относился к гуманистическим мотивам "миротворческих" усилий этих своих западных коллег, но жёстко критиковал их односторонность. (Здесь, отвлекаясь от логического строя повествования, считаю своим долгом подчеркнуть, что было немало и других учёных на Западе — тех, кто не "играл в политику", а просто делал всё возможное, чтобы облегчить судьбу преследуемых за убеждения советских коллег. Один из этих замечательных людей — основатель Комитета SOS (Sakharov, Orlov, Scharansky) Моррис Припстейн (Berkeley Lab) был удостоен в 2010 году Премии имени Сахарова.[15])
А.Д. Сахаров сознавал недопустимо высокий уровень риска также и потому, что знал, какого типа люди фактически контролируют ядерную кнопку СССР, понимал практически полную оторванность от реальности обитателей этого советского Олимпа. В книге "О стране и мире", опубликованной на Западе в 1975 г., он, предупреждая об опасности обсуждавшегося в то время соглашения Брежнева-Никсона о создании системы ограниченной противоракетной обороны (предполагалось создание "антиракетных щитов" для двух главных городов в США и соответственно в СССР), пишет, что такая система может позволить обезопасившим лично себя советским бюрократам начать Третью мировую войну, соблазнившись преимуществом первого ядерного удара.
Его голос звучал даже из горьковской ссылки, когда он в 1983 г. в "Ответе Сиднею Дреллу" поддержал т.н. "двойное решение" НАТО (размещение в Европе ракет средней дальности, как ответ на аналогичные советские ракеты СС-20, нацеленные на европейские города) и выделение Конгрессом США средств на строительство новых шахтных ракет MX. "Запад на этих переговорах должен иметь что отдавать! Насколько трудно вести переговоры, имея "слабину", показывает опять история с "евроракетами"…", — терпеливо объяснял Сахаров своим западным коллегам (и не только им) некоторые азбучные истины. Разумеется, это его заявление вызвало самую жёсткую реакцию советских властей; тогда западные коллеги встали на защиту Сахарова, независимо от того, какова была их личная позиция по вопросу о ракетах. Результатом такой диалектики явилось чудо "перестройки", позитивный сдвиг в переговорах Рейгана-Горбачёва, прогулка Рейгана по Красной Площади в Москве и начало спасительного процесса уничтожения стратегических ядерных вооружений. Таким образом, на этот раз человечество избежало "падения в пропасть", хотя, по сути, было на волосок от гибели. Сахаров ясно сознавал реальность такого страшного развития событий и делал всё от него зависящее, чтобы повлиять на это "развитие" и предотвратить беду.
Однако для создания более безопасной системы международных отношений необходимо было преодолеть инерцию гигантской бюрократической системы, что составляло задачу огромной сложности. Первым "кирпичиком" (или так сказать "первой формулой") в деле преобразования мира к более безопасному состоянию, очевидно, должно было стать решение задачи "слышимости" — сделать так, чтобы те, там наверху, те, от кого зависит принятие решений услышали тебя, обратили внимание на твои предложения. Одним из зримых "чудес света" является тот факт, что в течение четверти века голос Сахарова проникал на высшие политические уровни СССР и других стран, его мнения — всего лишь мнения независимого эксперта — внимательно анализировались, его взгляды и поступки учитывались при принятии стратегически важных решений. "Вы находитесь на верхнем этаже власти", — заметил Л.В. Альтшулер, когда он посетил Сахарова 10 января 1987 г. вскоре после возвращения Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны из ссылки и когда Горбачёв привлёк Сахарова к важным переговорам по разоружению. И Андрей Дмитриевич немедленно отреагировал на это замечание: "Я не на верхнем этаже. Я рядом с верхним этажом, по ту сторону окна". Эта метафора Сахарова является математически точной.
Ещё одна удивительная сторона ментальности Сахарова, конечно, тесно связанная с указанной выше способностью непрерывно обдумывать всё как бы заново, может быть названа "постоянное ощущение возможности собственной ошибки". Вот как он сам говорит об этом:
"Свои выступления по общим вопросам я считаю дискуссионными, склонен подвергать многие мысли и мнения сомнению и уточнению. Мне близка позиция Колаковского, который в своей книге "Похвала непоследовательности" пишет: "Непоследовательность — это просто тайное сознание противоречивости мира… Это постоянное ощущение возможности собственной ошибки, а если не своей ошибки, то возможной правоты противника". "Но мне всё же хотелось бы, — продолжает Сахаров, — заменить слово "непоследовательность" каким-то другим, отражающим также и то, что развитие личности и социального сознания должно соединять в себе самокритическую динамичность с наличием неких ценностных "инвариантов"… Я не профессиональный политик и, быть может, поэтому меня всегда мучают вопросы целесообразности и конечного результата моих действий. Я склонен думать, что лишь моральные критерии в сочетании с непредвзятостью мысли могут явиться каким-то компасом в этих сложных и противоречивых проблемах".[16]
И точно также в физике. Вскоре после возвращения Сахарова в ФИАН в 1969 году на еженедельном вторничном "таммовском" семинаре (Игорь Евгеньевич был уже тяжело болен и семинар вёл Е.Л. Фейнберг) произошёл эпизод, о котором его свидетели — сотрудники Теоротдела даже много лет спустя говорили мне с большим удивлением. Е.Л. Фейнберг пишет об этом в своих воспоминаниях.[17] Сахаров докладывал о своих новых результатах в развитии работы 1967 г. о "нулевом лагранжиане" (или "индуцированной гравитации"). А на семинарах в Теоротделе принято свободно перебивать докладчика, постоянно задавать вопросы, вступать в дискуссию, как говорится, "вцепляться". Причем это никогда не переходит на личности, все одержимы только сутью вопроса. Так вот во время доклада Сахарова молодой стажёр Игорь Баталин, только что закончивший университет и уже усвоивший нравы Теоротдела, стал резко и даже агрессивно критиковать докладчика, спорить с ним, и в каких-то пунктах критика эта была по существу. Как я уже сказал, такая ситуация во время доклада — дело для Теоротдела привычное. А вот то, что произошло после семинара, было очень даже необычно: Андрей Дмитриевич попросил Игоря задержаться, и они очень долго беседовали, знаменитый Академик старался вникнуть в суть критических замечаний вчерашнего студента.
Особое свойство мышления Сахарова — видеть проблему в целом, опуская промежуточные этапы рассуждений, ответственно, по-видимому, за то, что его в относительно молодые годы очень трудно было понимать. Об этом говорят многие. Михаил Львович Левин вспоминает, что позже, в 50-е годы ситуация изменилась кардинально и при разговоре с Андреем Дмитриевичем он вдруг осознал
"что манера изложения Андрея не имеет ничего общего с той старой, довоенной. Всё было логично, последовательно, систематично, без столь характерных для молодого Сахарова спонтанных скачков мысли. Я подивился вслух такой перемене. "Жизнь заставила, — ответил Андрей. — Чтобы добиться того, что я хотел, надо было многое объяснять и нашему брату физику, и исполнителям всех мастей, и, может быть, самое трудное, генералам разных родов войск. Пришлось научиться".[18]
А в молодые годы характерная для людей талантливых и гениальных погружённость в себя приводила к курьёзам. Ирина Александровна Фомина, бывшая почти 50 лет секретарём кафедры В.А. Фабриканта в МЭИ, рассказывала в 2005 году, что в 1947 году, когда 26-летний Сахаров читал у них лекции, поступила жалоба от студентов, что ничего не понятно. И её послали посмотреть, что же там происходит. Картина была следующая: Андрей Дмитриевич, объясняя, писал на доске формулы, потом, когда вся поверхность доски оказалась занята, он присел и продолжил, объясняя, писать формулы на стене под доской. Когда это стало совсем неудобно, он взял стул, положил на него газету, встал и стал писать формулы на стене над доской. Советы аудитории взять тряпку он не слышал. Тогда Ирина Александровна подошла и вложила тряпку ему в руку. Сахаров, не прекращая объяснений, механически взял тряпку, слез со стула, стёр часть формул и продолжил лекцию уже теперь с использованием доски.
В то время Сахаров написал кандидатскую диссертацию "Теория ядерных переходов типа 0→0", которая, будучи рассекречена в начале 90-х вызвала серьёзный интерес известного физика Р.Г. Далитца. Далитц знал о диссертации по упоминаниям в известных ему работах Сахарова ("Взаимодействие электрона и позитрона при рождении пар", ЖЭТФ, 1948; "О реакциях, вызываемых мю-мезонами в водороде", ЖЭТФ, 1957, совместно с Я.Б. Зельдовичем), а прочитал её, когда мы прислали ему копию при подготовке в ФИАНе Собрания трудов Сахарова.
Подробнее о сахаровских научных работах я расскажу ниже, но прежде остановлюсь на двух важнейших в его жизни и органично взаимосвязанных сферах научной, а также общественной, деятельности: конструкция ядерных боеприпасов и борьба за прекращение ядерных испытаний.
Конструкция ядерных боеприпасов
Созданная в "Арзамасе-16" Сахаровым и коллегами (В.Б. Адамский, Ю.Н. Бабаев, Ю.Н. Смирнов, Ю.А. Трутнев) самая мощная в истории человечества (50-Мегатонная, оценочно это 25% от энергии, выделившейся при извержении вулкана Крокатау в 1883 г.) водородная бомба была взорвана над "Новой Землёй" 30 октября 1961 г. Её разные названия: "Царь бомба", "Большой Иван", "Кузькина мать" (цитируя Н.С. Хрущёва). Длина конструкции — 8 метров, ширина — 2,1 м., вес — 27 тонн. Наглядное представление о мощности этих устройств дают параметры другого взрыва 15 января 1965 г. — первого в истории использов