– Помаши нам с Луны ручкой, – поддержал их Главный Философ. – Телескоп у нас отменный.
Думминг уставился на опустевший стакан, пытаясь привести мысли в порядок.
– Эээ… Нет, – сказал он. – Вначале топливо, как вы могли заметить, поступает в реактор. А затем… Затем…
И тут он сдался.
– Магия просто покружится, покружится, после чего поднимется к бойлеру, который мы на днях подключили, и в универститете будет теплым-тепло. Вопросы есть?
– А куда тут уголь засыпать? – спросил Декан. – Этой зимой гномы взвинтили цены на него до небес.
– Нет, сэр, угля не нужно. Тепло будет… бесплатным, – сказал Тупс. По лбу у него стекла капелька пота.
– Да ну? – воскликнул Декан. – Значительная экономия выйдет, да, Казначей? А где, собственно, Казначей?
– Он… эээ… сегодня мне ассистирует, сэр, – сказал Думминг, указывая на высокую галерею, окружавшую внутренний дворик, где, потерянно улыбаясь, стоял Казначей с топором в руках. Через перила перекинута была веревка, одним концом привязанная к балке, а на другом, прямо над центром реактора, был подвешен тяжелый длинный стержень.
– Это… Ну, на всякий случай, если реактор вдруг начнет вырабатывать слишком много магии, – пояснил Думминг. – Свинцовый стержень ламинирован древесиной рябины обыкновенной. Как вам известно, вместе они являются естественным ингибитором любой магической реакции. И если все пойдет вразнос… То есть если мы захотим немного замедлить процесс, Казначей перерубит веревку, и стержень упадет в самую середку реактора.
– А кто это там рядом с Казначеем?
– Мистер Турнепс, другой мой ассистент. Он отвечает за резервную систему безопасности.
– В смысле?
– Его задание заключается в том, чтобы заорать: «Ради всех богов, рубите поскорее веревку!», сэр.
Волшебники понимающе закивали головами. По стандартам Анк-Морпорка, где для измерения температуры обычно использовали палец, это была крайне инновационная система техники безопасности.
– Что ж, по мне, все выглядит достаточно надежно, – сказал Главный Философ.
– Откуда это ты нахватался подобных идей, мистер Тупс? – спросил Чудакулли.
– Нуу… Я и сам проводил кое-какие приватные исследования, но многое почерпнул при тщательном штудировании Свитков Локо, хранящихся в нашей Библиотеке, сэр.
Тупс решил, что самое трудное теперь позади. Пожилым волшебникам всегда по душе древняя мудрость, при условии что она достаточно древняя. Они считают мудрость чем-то вроде вина: чем старше, тем лучше. А то, что не было известно по крайней мере последние несколько сотен лет, – и знать не стоит.
– Локо, Локо… – задумчиво бормотал Чудакулли. – Это где-то в Убервальде, да?
– Совершенно верно, сэр.
– Что-то такое крутится в голове, – продолжил Чудакулли, оглаживая бороду. – Там еще такая глубокая долина, окруженная кольцом гор? По-настоящему глубокая, насколько мне помнится.
– Правильно, сэр. Судя по библиотечному каталогу, Свитки были найдены в пещере экспедицией Крастли.
– Я читал, что тогда же обнаружили целую толпу кентавров, фавнов и других курьезных созданий.
– Действительно, сэр?
– Это ведь тот самый Станмер Крастли, который умер от планетизма?
– Я не очень сведущ в подобных материях…
– Такое чрезвычайно редкое магическое заболевание.
– Наверняка, сэр, однако…
– Теперь, когда я об этом думаю, то припоминаю, что все члены тогдашней экспедиции в течение нескольких последующих месяцев серьезно заболели чем-нибудь магическим, – продолжал Чудакулли.
– Похоже, что так, сэр. Ходили слухи о каком-то проклятии. Смешно.
– Я вот что хочу спросить, мистер Тупс… Какова вероятность того, что эта штука взорвется и разнесет наш университет?
Душа у Думминга ушла в пятки. Обдумав вопрос, он решил сказать чистую правду:
– Ни малейшей, сэр.
– А если честно, Тупс?
В этом-то и заключалась главная проблема с Аркканцлером. В основном он занимался тем, что расхаживал тут и там и орал на людей, но если уж он напрягал свои серые клеточки, то безошибочно находил твое самое слабое место.
– Нуу… В том невероятном случае, если что-то пойдет не так… В общем, пострадает не только университет, сэр.
– А что еще, скажи на милость?
– Эээ… Все, сэр.
– Ты имеешь в виду вообще все, что ли?
– В радиусе пятидесяти тысяч миль, сэр. Согласно расчетам ГЕКСа, аннигиляция произойдет мгновенно. Мы даже не успеем ничего почувствовать.
– И какова же вероятность?
– Примерно пятьдесят к одному, сэр.
Волшебники облегченно расслабились.
– Ну, выглядит действительно довольно безопасно. По крайней мере на лошадь я бы при таких шансах не поставил, – сказал Главный Философ.
Когда ты обнаруживаешь два дюйма льда на внутренней поверхности стекол в своей спальне, у тебя формируется совсем новый взгляд на риск.
Глава 2Наука на площадке для сквоша
ПЛОЩАДКУ ДЛЯ СКВОША МОЖНО ИСПОЛЬЗОВАТЬ ДЛЯ ТОГО, чтобы заставить вещи двигаться куда быстрее, чем маленький резиновый мячик…
2 декабря 1942 года на площадке для игры в сквош, расположенной под трибунами футбольного стадиона Стэгг-Филд Чикагского университета, началась новая технологическая эра. Эта технология была дочерью войны, однако ее результатом мало-помалу стала практическая невозможность новых мировых войн[5]. В Стэгг-Филде группа ученых под руководством итальянского физика Энрико Ферми впервые провела самоподдерживающуюся цепную ядерную реакцию. Так родилась атомная бомба, но не только, еще началось использование атомной энергии в мирных целях. Впрочем, были и другие последствия: произошел расцвет Большой Науки и возник новый технологический стиль.
Конечно, пока на стадионе Стэгг-Филд работал реактор, никто там в сквош не играл. Люди, работавшие на площадке, очень напоминали Думминга Тупса: ими двигало ненасытное любопытство, перемежающееся мучительными сомнениями, окрашенными ужасом. В общем, все началось с любопытства, а закончилось ужасом.
В 1934 году, после череды физических открытий, связанных с феноменом радиоактивности, Ферми обнаружил, что происходит интересная вещь, если бомбардировать различные субстанции так называемыми медленными нейтронами, то есть субатомными частицами, производимыми радиоактивным бериллием и пропущенными через парафин, чтобы их замедлить. Оказалось, что медленные нейтроны заставляют эти субстанции излучать собственные радиоактивные частицы. Это выглядело любопытно, и Ферми принялся облучать потоком медленных нейтронов все, что только приходило ему в голову. В том числе и весьма таинственный в ту пору химический элемент уран, использовавшийся в основном для получения желтого красителя. Внезапно, словно благодаря алхимической реакции, облученный медленными нейтронами уран превратился во что-то совершенно новое. Только Ферми никак не мог понять во что.
Четыре года спустя трое немцев – Отто Ган, Лиза Мейтнер и Фриц Штрассман – повторили эксперимент Ферми. Они были куда лучшими химиками, чем он, и выяснили, что же происходило с ураном. Словно по волшебству уран превращался в смесь бария, криптона и кое-чего еще. Мейтнер заметила, что процесс ядерного распада сопровождается значительным выбросом энергии. Каждый знает, что химики могут превратить один тип материи в другой, однако в случае с ураном произошло нечто невиданное: материя трансформировалась в энергию. Теоретически это уже было предсказано Альбертом Эйнштейном в его знаменитой формуле, которую Орангутанг-Библиотекарь[6] Незримого университета сформулировал бы как «У‑ук»[7].
Согласно формуле Эйнштейна, количество энергии, содержащейся в определенном количестве материи, равно массе материи, помноженной на скорость света, а потом еще раз помноженной на скорость света. Как заметил Эйнштейн, скорость света настолько велика, что кажется, будто он и вовсе не движется. То есть скорость света и без того чудовищна, а если в квадрате – то просто огромна. Другими словами, из малюсенького кусочка материи вы можете получить гигантское количество энергии, если только сумеете ее извлечь. И вот Мейтнер открыла этот фокус.
Неизвестно, может ли одна-единственная формула повлиять на продажи, но в том, что она может изменить мир, мы абсолютно уверены.
В январе 1939 года Ган, Мейтнер и Штрассман опубликовали результаты своих исследованой в британском научном журнале «Nature». Девять месяцев спустя Великобритания вступила в войну, которая закончилась именно применением результатов этого открытия на практике. Горькая ирония заключается в том, что величайший научный секрет Второй мировой войны был доступен всем еще до того, как она началась. Этот факт является великолепной демонстрацией того, насколько политики иногда не придают значения потенциалу Большой Науки, положительному или отрицательному – неважно.
А вот Энрико Ферми мгновенно понял, как можно использовать выводы из статьи в «Nature». Он обратился за помощью к другому первоклассному физику, Нильсу Бору, который выдумал новый трюк: цепную реакцию. Оказалось, что если один из редких изотопов урана, а именно – уран‑235 бомбардировать медленными нейтронами, то он не просто распадется на другие элементы и будет излучать энергию, но и начнет испускать новые нейтроны. Которые, в свою очередь, принимаются бомбардировать уран‑235… Такая реакция могла бы стать самоподдерживающейся и сопровождаться гигантским выбросом энергии.
Оставался вопрос, сработает это или нет? Можно ли подобным способом превратить ничто во что-нибудь? Обнаружилось, что проверить гипотезу совсем непросто: уран‑235 в чистом виде не встречается, он всегда смешан с обычным ураном, то есть с ураном‑238. Выделить его было все равно что искать иголку в стоге сена.
Стоило волноваться еще кое о чем. В частности, если эксперимент увенчается успехом, то не выйдет ли так, что цепная реакция затронет не только уран‑235, но и все, что только ни есть на Земле? Вдруг загорится сама атмосфера? Расчеты показывали: скорее всего, нет. Ко всему прочему существовала опасность, что в деле расщепления атомного ядра союзников опередит Германия. А выбор между вероятностью взорвать весь мир самим или позволить это сделать врагу представляется совершенно очевидным.