Уиды всю дорогу молчали. Дома Франсис не вышел из машины, не выключил мотор.
- Ставь в гараж, - сказала Джулия, открывая дверцу. - Я сказала няне, что в одиннадцать ей можно будет уйти. Кто-нибудь уже подвез ее домой.
Джулия ушла в дом, а Франсис остался сидеть в темноте. Придется, значит, испытать все, что достается человеку, одуревшему от любви: и злую похоть, и ревность, и досаду, выжимающую слезы, и даже презрение к себе, к этой жалкой своей позе - положил локти на баранку, уронил глупую голову на руки...
В юности Франсис был завзятым бойскаутом, и, помня наставления той поры, он на следующий день рано ушел со службы и сыграл несколько партий в сквош [игра, родственная теннису], но только сильнее возбудил себя игрой и душем, лучше бы уж сидеть в конторе. Когда он приехал домой, подмораживало, воздух резко пахнул холодами. В доме царила необычная суета. Дети были в лучших своих нарядах, и когда Джулия сошла вниз, на ней было бледно-лиловое, цвета лаванды, платье и бриллиантовое "солнце". Она объяснила, в чем дело. В семь часов приедет мистер Хаббер снимать их для семейной рождественской открытки. Она уже вынула из шкафа синий костюм Франсиса и синий галстук - на этот раз фотография будет цветная. Джулия была оживлена и весела. Она любила эти праздничные ритуалы.
Франсис пошел наверх переодеться. Он устал за день и устал томиться. Он присел на край постели, думая об Энн Мэрчисон и чувствуя, что изнемогает. Его неодолимо потянуло выразить себя наперекор розовому абажуру на туалетном столике Джулии. Он подошел к конторке, взял листок бумаги и стал писать: "Дорогая Энн, люблю тебя, люблю, люблю..." Никто этого письма не прочтет, и он писал, не сдерживаясь и употребляя такие обороты, как "райское блаженство" и "гавань любви". Он глотал слюну, вздыхал, дрожал. Джулия позвала его вниз - и такая пропасть разверзлась между его фантазией и вещественным миром, что у него болезненно дернулось сердце.
Джулия и дети стояли на крыльце; фотограф с помощником установили двойную батарею мощных ламп, чтобы отобразить семью Уидов и архитектурные красоты парадного крыльца. Жители Бленхоллоу, едущие с поздней электрички, притормаживали и глядели, как Уидов снимают; некоторые махали им и окликали приветственно. Полчаса пришлось Уидам улыбаться и увлажнять языком губы, прежде чем мистер Хаббер удовлетворился. От жарких ламп на морозце пахло жестяной затхлостью; наконец их выключили, но у Франсиса еще долго рябило в глазах.
Потом, когда они с Джулией пили кофе в гостиной, раздался звонок в дверь. Джулия пошла открыть и вернулась с Клейтоном Томасом. Как-то она дала его матери билеты в театр, и щепетильная Элен Томас прислала теперь сына с деньгами. Джулия пригласила Клейтона выпить чашку кофе.
- Пить кофе не буду, - сказал Клейтон, - а зайти зайду на минутку. - Он поздоровался с Франсисом и неуклюже опустился на стул.
Отца его убили на войне, и ущербленность безотцовщины окружала Клейтона как облако. Такое впечатление, возможно, объяснялось тем, что Томасы были здесь единственной, так сказать, некомплектной семьей; все другие семьи Шейди-Хилла были в полном производительном комплекте. Клейтон учился на втором или на третьем курсе колледжа, они с матерью жили одни в большом доме, который Элен Томас надеялась продать. В прошлом у Клейтона не все было гладко. Подростком, украв деньги, он убежал из дому и добрался до Калифорнии, прежде чем его настигли. Он был высокий, некрасивый, носил роговые очки и говорил басом.
- Когда у вас начинается семестр? - спросил Франсис.
- Я не вернусь в колледж, - сказал Клейтон. - Матери нечем за меня платить, и нет смысла пыжиться. Вот устроюсь на работу, и снимем квартиру в Нью-Йорке, если удастся продать дом.
- А не жаль будет покинуть Шейди-Хилл? - спросила Джулия.
- Нет, - сказал Клейтон. - Не люблю я его.
- Это почему же? - спросил Франсис.
- Не одобряю я тут многого, - очень серьезно сказал Клейтон. Танцевальных клубных вечеров, например. В прошлую субботу я заглянул туда к самому концу и вижу: мистер Грэннер заталкивает миссис Майнот в стеклянный шкафчик для призов. Оба были пьяны. Не одобряю я пьянства.
- В субботний вечер простительно, - сказал Франсис.
- И все эти уютные гнездышки отдают липой, - сказал Клейтон. - Забивают люди себе жизнь дребеденью. Я думал над этим, и, по-моему, главная беда тут в том, что у Шейди-Хилла нет будущего. Вся энергия тратится на то, чтобы сохранять Шейди-Хилл в неизменности - ограждать от нежелательных лиц и так далее, - и здешняя концепция будущего сводится к постоянному росту числа электричек и вечеринок. Это, я думаю, нездоровая концепция. Думаю, что людям нельзя без большой мечты о будущем. Людям нельзя без грандиозной мечты.
- Как жаль, что вам приходится бросить колледж, - сказала Джулия.
- Я хотел учиться на богословском факультете, - сказал Клейтон.
- Вы к какой церкви принадлежите? - спросил Франсис.
- Я принадлежу к унитариям, теософам, трансценденталистам, гуманитариям, - сказал Клейтон.
- Кажется, Эмерсон был трансценденталист, - сказала Джулия.
- Я имею в виду английских трансценденталистов, - сказал Клейтон. Американские все - дубы.
- На какую же работу вы рассчитываете? - спросил Франсис.
- Я бы хотел работать в издательстве, - сказал Клейтон, - да только все мне говорят, что ничего не выйдет. А меня как раз это интересует. Я пишу большую стихотворную драму о добре и зле. Дядя Чарли, возможно, устроит меня в банк, служба там будет мне на пользу. Она меня дисциплинирует. Мне придется еще много потрудиться над выработкой характера, отучить себя от жутких привычек. Я слишком много говорю. Надо бы наложить на себя обет молчания. Замолчать на целую неделю, приструнить себя. Я подумывал уединиться в каком-нибудь епископальном монастыре, да только я не верю в догмат троицы.
- А с девушками знакомство водите? - спросил Франсис.
- У меня есть невеста, - сказал Клейтон. - Конечно, при моей молодости и безденежье трудно рассчитывать на то, чтобы к этому относились серьезно, уважали и так далее, но я летом немного заработал на стрижке газонов и купил ей изумруд - искусственный. Мы с Энн Мэрчисон поженимся, как только она окончит школу.
Франсиса передернуло. И точно серым светом, идущим из померкшей души, одело все: Джулию, Клейтона, стулья - и показало во всей их настоящей тусклости. Точно погожий день вдруг заволокся мглой.
- Мы создадим с ней большую семью, - продолжая Клейтон. - У Энн отец горький пьяница, и у меня тоже были в жизни передряги, и мы поэтому хотим иметь много детей. О мистер и миссис Уид, Энн чудесная, и у нас с ней столько общего. У нас одни и те же вкусы. Мы с ней и рождественские открытки в прошлом году, не сговариваясь, одинаковые выбрали, и у нас обоих аллергия к помидорам, и брови у обоих сросшиеся. Ну, спокойной ночи.
Джулия проводила его до дверей. Когда она вернулась, Франсис сказал, что Клейтон лоботряс и ломака и от него дурно пахнет.
- Ты уж чересчур, - сказала Джулия. - Он ведь мальчик еще, надо быть к нему снисходительнее. Ты и в других случаях, я замечаю, становишься невыдержан и нетерпим. Миссис Райтсон пригласила весь Шейди-Хилл к себе на годовщину, а нас не позвала.
- Жаль, жаль.
- А сказать, почему не позвала?
- Скажи.
- Потому что ты ее оскорбил.
- Так ты знаешь, оказывается?
- Мне Джун Мастерсон сказала. Она стояла у тебя за спиной.
Джулия прошла мимо дивана мелкими шажками; Франсис знал, что эти шажки у нее - признак гнева.
- Да, я оскорбил ее, Джулия, и притом намеренно, Не терплю я ее "годовщин" и рад, что она не позовет нас больше.
- А об Элен ты подумал?
- При чем тут Элен.
- Именно миссис Райтсон решает, кого приглашать на балы.
- И Элен, чего доброго, не станут приглашать?
- Да.
- Об этом я не подумал.
- Конечно, где тебе подумать! - воскликнула она, погружая кинжал по рукоять в эту щелку в его броне. - Меня просто бесит глупая твоя бездумность, которая калечит всем жизнь.
- Я еще никому не искалечил жизни.
- В Шейди-Хилле все решает миссис Райтсон, уже сорок лет решает. И в таком обществе, как здешнее, ты смеешь распоясываться, позволять себе наглости, вульгарности и оскорбления.
- Манеры у меня самые светские, - сказал Франсис, пытаясь обратить все в шутку.
- Черт бы побрал твои манеры, Франсис Уид, - бросила Джулия ему в лицо, точно плевок. - Я годами создавала то общественное положение, которое мы здесь занимаем, и я не стану молча смотреть, как ты его разрушаешь. Когда ты поселился здесь, то понимал ведь, что нельзя будет жить пещерным медведем.
- Должен же я выражать свои симпатии и антипатии.
- Антипатии можно скрывать. А не ляпать по-ребячьи, что и когда вздумается. Если не хочешь, чтобы общество сторонилось тебя, как прокаженного. То, что все нас приглашают, не с неба свалилось. То, что у Элен столько подруг и друзей, не с неба свалилось. А понравится тебе субботние вечера проводить в киношке? А понравится тебе все воскресенья торчать в саду, сгребая гнилые листья? А понравится тебе, если твоя дочь будет вечерами сидеть у окна и слушать, как играет музыка на балу, куда ее не пригласили? А понравится тебе...
И тут Франсис совершил поступок, не столь уж, в конце концов, необъяснимый, ибо от слов Джулии вырастала между ними такая мертвяще глухая стена, что он задохнулся, - он ударил ее в лицо. Она пошатнулась, но секундой позже словно успокоилась. Пошла наверх, в спальню. И дверью не хлопнула. Когда через несколько минут Франсис вошел туда, она укладывала чемодан.
- Джулия, прости меня.
- Это уже не имеет значения, - ответила она. Присев на корточки у чемодана, она плакала.
- Да ты куда собралась?
- Не знаю. По расписанию в одиннадцать шестнадцать есть электричка. Поеду в Нью-Йорк.
- Никуда ты не поедешь.
- Оставаться здесь я не могу. Это мне ясно.