– Сознание потерял?! – то ли спросила, то ли заявила светленькая. От вида Евгения ее лицо побледнело.
Евгений мотнул головой, выпустил слюни, что-то прохрипел, схватившись за горло, и сел на стул. После этого побледнела и смуглая медсестра.
– Нашатырю ему еще! – крикнула смуглая и куда-то убежала.
– Говорила же – посиди еще, а он рванул, – оправдывалась не понятно перед кем светленькая медсестра, – Ну как человека же просила!
Через минуту Евгений сидел на кушетке и нюхал нашатырь. Лицо его было бледным и напуганным. Юркие зрачки глаз сузились и нервно дергались. Кривой рот пытался изобразить улыбку, иногда выделяя густые слюни. Обе медсестры стояли рядом с ним, не понимая, что происходит, а главное, как себя вести.
– Здорово его шибануло. Приступ, видать! Сознание даже потерял, бедный! – говорила белобрысая темненькой.
– А… а как Вы иглы меняете в этих контейнерах? – аккуратно, все еще изображая приступ, промямлил Евгений.
– Чего?! – спросили в один голос обе.
– Иглы… ну как вы их меняете? В этом-то держателе.
– Бредит что ли? – спросила темненькая у светленькой.
– Просто меняем, молодой человек. И все! Чего тут объяснять-то.
– Покажите, – встрепенулся Евгений и резко посвежел. На его щеках выступили розовые пятна.
– Может, вам еще талмуд с правилами по забору крови принести. Там, наверно, страниц 100 будет. Давайте мы Вас в коридоре посадим, а то нам работать надо. Вам, судя по всему, уже легче.
Евгений поднял правую руку вверх и поднес ее ко лбу. Рука дрожала.
– Я боюсь, что упаду…, – снова начал он изображать приступ.
– Вот черт! Угораздило нас так влипнуть. А ведь день так хорошо начинался. Ладно, пусть тут сидит! – сказала смуглая медсестра и вызвала следующего пациента.
Но хотя Евгений и остался в кабинете, выяснить, как меняется игла в контейнере, так и не представлялось возможным – между ним и кушеткой висела штора. Плотная и непрозрачная. И как ни пытался он напрягать свой взгляд, ничего не помогало ему увидеть саму процедуру. Утомившись, он оставил свои попытки и посмотрел на стол светленькой медсестры, заваленный бумагами. На нем лежала мятая памятка, на которой жирным шрифтом было напечатано три буквы – В…И…Ч. Внезапно перед его глазами возникла девушка-студентка, у которой брали кровь до него. После этого в голове появилась еще одна тяжелая и нехорошая мысль.
«А вдруг она проститутка? И у нее на ВИЧ кровь брали. А потом этой иглой меня саданули и заразили»
Он тут же представил свои похороны, стоящих рядом детей. Потом свою жену и ее нового мужа. Потом – как они веселятся на его даче. А после занимаются сексом в его кровати. А он гниет в могиле и лишь старые родители изредка приходят почтить его память и вырвать траву. Все более и более причудливые мысли лезли ему в голову и, не выдержав напряжения, он встал и прокричал:
– А вы уверены, что не взяли мне кровь той же иглой, что брали у девушки до меня? Которая, между прочим, могла быть проституткой!
Обе медсестры встали со своих мест, и, пытаясь прийти в себя, смотрели на Евгения потерянным взглядом. Евгений не унимался:
– Да, проституткой! Она красивая, между прочим, и вот тут памятка на столе про ВИЧ! – зачем-то добавил он.
Через несколько минут Евгения вывела охрана. Он вырывался и кричал. А главное – требовал доказательств того, что иглу не использовали повторно. Через месяц он сдал анализы на все смертельные болезни, попросив жену наблюдать за всем процессом от начала до конца. Хотя и сам контролировал все действия медсестры. Результаты анализов, как и ожидалось, оказались отрицательными.
Перрон
Я помню, как подходил к перрону: на улице были лужи, покрытые тонкой коркой льда, грязь потвердела и уже не пачкала ботинки, а кое где выпавший снег лежал на земле отдельными островками. По небу плыли серые тучи: их тень падала на землю, сливаясь в некоторых местах с серым асфальтом. Солнце скорее напоминало луну: света почти не было, а отдельные лучики, проникающие сквозь тучи, почти не освещали землю.
Я шел в осенней куртке, которая не согревала меня. От этого я весь продрог и искал, где можно погреться. На перроне стояло небольшое здание – зал ожиданий. В нем помещалось от силы человек двадцать, да и то если стоя. Подходя к нему, я обратил внимание, что свободного места почти нет: люди расселись на скамейках, а кому не хватило места, сели на сумки и чемоданы. Я открыл дверь и почувствовал удушливый запах грязи, от которого стало противно и сразу захотелось уйти. К тому же где-то внутри плакал ребенок. Его пронзительный голос в сочетании с царившей духотой заставили меня выйти на улицу.
От снега перрон стал почти весь белый. И только изредка попадались серые островки асфальта. Кроме меня на улице не было никого. Чтобы не замерзнуть, я решил прогуляться вдоль перрона и дойти до самого его конца, считая по пути лавочки. Их оказалось семь. Последняя – стояла почти на самом краю перрона и казалась какой-то заброшенной и одинокой. Не многие люди доходили до нее и поэтому рабочие не чинили ее и не подкрашивали, как другие шесть. Мне захотелось присесть на ней и отдохнуть.
Я сел и закрыл глаза. Свежий воздух наполнял мои легкие хвойным ароматом, от которого я стал расслабляться. Мне давно хотелось помедитировать, но не представлялось такого случая, возможности. И вот теперь возможность появилась. Медитировать я не умел, но знал, что надо следить за дыханием и отгонять все мысли. Главное – войти в состояние транса, но не заснуть. Это в теории, а как медитация проходит на практике, я не знал. Но мне захотелось попробовать. А главное – научиться.
Мысли крутились в моей голове нескончаемым потоком и никуда не спешили уходить. Я сделал десять вдохов, пытаясь переключиться на дыхание – не помогло. Затем я сделал еще десять, а потом – еще десять и почувствовал легкую дрему.
«Вот, вот, сейчас оно придет, – подумал я, – сейчас оно придет. Наконец-то я научусь».
Но мысли все лезли в голову: про семью, про работу, еще про что-то. Хотя их стало заметно меньше. Так прошло несколько минут.
«Ну приди же ты наконец-то», – взмолился я.
Вдруг я почувствовал, как кто-то цепко схватил меня за плечо, и в ужасе открыл глаза. Передо мной стоял человек очень странного вида: он был маленького роста, лысый и весь в татуировках. На нем была одета роба серого землистого цвета, порванные темные джинсы и грязные поношенные сапоги, протертые до дыр в нескольких местах. Длинные грязные ногти и многодневная щетина дополняли его и без того сомнительный вид.
– Парень… ты… ты только не бойся! Не бойся я сказал, – прокричал он громким визгливым голосом и впился мне в плечо еще сильнее своими цепкими пальцами.
Я почувствовал, как сердце начинает набирать обороты и дыхание учащается и попытался встать. Но маленький человек вцепился в меня еще сильнее, не давая мне двинуться с места.
– Парень… ты не бойся. Ты только не бойся! – опять закричал на меня он, при этом широко открыв глаза. Так, что они чуть не выпали из орбит.
– Ты кто или… что? – кое как выдавил я, сквозь накативший ужас.
– Я… я твой друг. Ты не бойся главное. Иван я! Ваня!
Я наконец-то встал. Сердце все также стучало, а руки ходили ходуном, во рту я почувствовал какой-то неприятный вкус железа. От шока меня подташнивало. Мне показалось, что еще чуть-чуть и меня вырвет.
– Я – Иван, говорю тебе, я Иван, брат, дай мне денег, брат! – кричал Иван и держал меня за куртку. – Денег дай мне, прошу тебя!!!
– Каких денег? При чем тут деньги? – спрашивал я, не понимая, что происходит.
– Выпить хочу! Из тюрьмы только что сбежал!
– Что??? Из какой тюрьмы? Что… происходит? – спросил я и почувствовал, как страх нахлынул на меня с новой силой.
– Тюрьма тут рядом, за лесом. Ночью убежал, представляешь! Ночью свалил! Ментяру одного замочил! Денег дай, брат! Прошу тебя! А то повяжут меня скоро, а выпить надо!
Я начал успокаиваться: руки перестали дрожать, а дыхание больше не сбивалось. От этого голос мой стал громче и увереннее, но страх все еще не уходил и противный привкус железа во рту не оставлял меня.
– Сколько? – спросил я.
– Сто рублей брат, сотку дай!
Я полез в карман и достал несколько сотен. Случайно.
– Так ты богач, брат! Дай мне двести – я нажрусь сегодня! Все время за тебя пить буду. За здоровье твое!
Я протянул ему двести рублей и поплелся к зданию вокзала, но Иван не отставал от меня.
– Ты, главное, не обижайся, брат! Не обижайся на меня.
– Ты меня напугал сильно, Иван. Я не думал, что так кто-то…
– Ты не обижайся, брат. Мне просто деньги нужны, чтобы выпить. Меня повяжут скоро. Сегодня уже повяжут.
Я ускорил шаг, но Иван не отставал.
– Все оставь меня, хватит, дальше я сам, – сказал я ему уверенным тоном, понимая, что до здания осталось метров пятьдесят, а мой страх сильно ослабел, давая мне возможность трезво мыслить.
– Так ты, значит, обиделся, брат!?
И Иван начал мне опять что-то кричать на ухо.
– Иван, там милиция в здании, тебя сейчас повяжут… Беги, – повернувшись к нему, ответил я громко, напористо. Так, что и сам удивился.
– Понял, брат. Спасибо тебе, не поминай лихом…, – прокричал Иван, уже спрыгивая с перрона.
Я зашел в здание вокзала и присел на подоконник. Голова кружилась, и дурнота все еще не уходила. Напротив сидела девушка с ребенком, который крепко спал и посасывал розовую соску. Духота уже не казалась мне такой невыносимой. Я на всякий случай проверил деньги и вещи – все было на месте. Чтобы отвлечься от шока, я стал разглядывать окна здания.
Через грязное стекло вокзала я увидел, как на перрон забежали несколько полицейских с собаками – должно быть, они искали Ивана…
Домой
Машина свернула с дороги и остановилась под невысоким деревом с широкими листьями. Они покрыли всю крышу автомобиля и яркое солнце больше не могло пробиться в салон. Раскаленный песок нагрел резину колес до такой степени, что казалось: еще немного, и она начнет плавиться. Мотор нового Мерседеса работал тихо и слаженно. В воздухе был слышен его тихий металлический стук. Будто где-то далеко работала швейная машинка. В машине сидело два человека: один щуплый, небольшого роста, с темными волосами и тонким лицом, другой – полноватый, почти лысый, с крупным носом и добрыми глазами. Первый выглядел немного старше второго. Никто из них не спешил выходить на улицу. У первого в руках была развернутая дорожная карта. Он вглядывался в нее так, будто пытался разглядеть что-то мелкое, непонятное для него. Наконец, он заговорил: