юркая птичья мелочь, славили наступающий день, сидя в отдельных клетках, остальные свободно летали и лазали по всему вольеру.
— А есть у вас говорящие попугаи? – спросил я, держа наготове авторучку и раскрытый блокнот, чтобы заполнять его совершенно ненужными на самом деле цифрами и сведениями, сообщаемыми сопровождающей меня заведующей сектором пернатых.
— Есть! – радостно кивнула она. – Один из них – белый какаду, как раз перед нами.
И действительно, уцепившись за проволочную сетку когтистыми лапами, одетыми в белые штаны, вывернув голову с хохолком снизу вверх, большой белый какаду смотрел прямо на меня, как мне показалось с нескрываемой иронией.
— Как бы сделать, чтобы он заговорил?
Не успел я – Владимир Файнберг, Володя, в детстве – Вова, произнести эту фразу, как попугай громко, явственно гаркнул:
— Во–во–чка!
Я чуть не грохнулся на пол.
…Мама Марина смеётся и заявляет, что уже слышала от меня эту историю.
— В первый же день, когда я пришла к тебе в гости.
— Точно. И про слона рассказал? И про морского льва?
— Вот про эти твои приключения я ещё не слышала.
— А морской лев кусается?
— Возможно… Но теперь слушайте про слона. На следующее утро я направился в слоновник. Это было большое бетонное помещение. Служитель–дяденька в синем сатиновом халате, надетом поверх ватника, предупрежденный своим начальством, встретил меня без особого восторга.
Зимнее жилище слонов было разгорожено металлическим забором на две неравные части. В большей, куда я попал, покачивался и помахивал хоботом слонище, рядом с ним – слонёнок, очень миленький, чистенький. Так и хотелось его погладить. За забором стоял другой слон, как выяснилось, мама этого малыша.
Почему она была отделена от слона–папы и слоника–сыночка, которого, как сказал служитель, звали Карат, я спросить не догадался.
При моём появлении слониха захлопала большими ушами, перестала что–то выискивать хоботом в корыте, наполненном крупно нарубленными варёными овощами и уставилась на меня маленькими глазками.
У слонов был завтрак. Служитель сказал, что сейчас принесёт еду для слона и его сына, и вышел в соседнее помещение.
Слон был огромный. Из его морщинистой серой кожи, как мне показалось, кое–где росли былинки и даже кустики. Он настолько добродушно покачивал хоботом, что я позволил себе без всякого опасения приблизиться к Каратику. Малыш был почти такого же роста, как я. Погладил его по голове.
Вдруг слониха угрожающе взвизгнула. Я отдёрнул руку и в этот момент почувствовал, что поднимаюсь в воздух.
Марина хохочет. Ты же ничего не понимаешь, напряжённо глядишь на меня.
— Ничего смешного! Во всяком случае, тогда было не до смеха. Слон обвил меня хоботом за талию и медленно поднимал к бетонному потолку. Мог разбить об него мою башку, как яйцо, или швырнуть на пол, растоптать.
Сверху увидел я перепуганное лицо служителя, внёсшего таз со свёклой.
Он шваркнул таз на пол, кинулся за дверь, вбежал обратно с веником. Слон, издав трубный звук, начал плавно опускать меня. Бережно поставил на ноги. Схватил хоботом веник и отправил его в рот. Начал медленно, со смаком жевать. Служитель сказал, что это – вкуснятина для слонов.
— Я тоже хочу веник! – заявляешь ты.
— Не мешай папе рассказывать. Тебе уже спать пора. Десятый час.
— Ладно–ладно, сейчас кончу. После этого приключения я ещё чуть ли не месяц добросовестно, как на работу, ездил по утрам в Зоопарк, изучал повадки рыб, обезьян, вообще млекопитающих – хищных и травоядных, а также жизнь гадов – змей и крокодилов. Познакомился и подружился с ягуарёнком Примой. Узнал, что в Зоопарке работает какой–то старик–служитель, который не раз видел приходившего сюда Льва Толстого и даже беседовал с ним!
Миновали оттепельные, слякотные новогодние праздники. В начале января вновь ударили морозы, да такие, что в ГУМе, в жилых домах замерзало отопление, взрывались газовые трубы.
…В двух свитерах, в пальто с меховым воротником и ватиновой подкладкой, в шапке–ушанке шёл ваш папа Володя по аллее Зоопарка. В небе ещё светили звезды. Снег скрипел под подошвами валенок. Подойдя к незаметно стоящему у забора каменному домику, покрытому облупившейся коричневой краской, я нажал кнопку звонка у двери, и дряхлый старик–служитель впустил меня в тесную дежурку, где первым, что я увидел, был стоящий на электроплитке кипящий чайник. Для согрева стакан чая и сухие московские бараночки были мне немедленно предложены. Сидя на табуретке, я благодушно расстегнул пальто, попивал чай и расспрашивал о Льве Толстом.
Конечно же, старичок ничего особенного не смог сообщить о великом писателе, кроме того, что тот тоже, как я, носил валенки. Толстой имел совершенно седую бороду, а шапочка у него была круглая, без ушей.
— Назвал своего прохиндея в честь его имени, – сказал служитель, берясь за ручку ведра с оттаявшей навагой. – Сжирает за утро сколько ни дашь.
— Это кто же?
— Морской лев.
Едва мы показались из дежурки, морской лев Лёва с шумом и брызгами вынырнул из обложенного потрескавшимся кафелем небольшого бассейна.
Служитель встал на край этого водоёма, где помимо Лёвы в изобилии плавали его какашки, автомобильная шина и детский мячик, поставил ведро рядом с собой и начал подбрасывать в воздух рыбку за рыбкой. Животное высоко выпрыгивало из воды, хватало на лету навагу, с грохотом плюхалось обратно, чтобы взвиться за новой порцией. Нет, это ластоногое ничем не было похоже на Толстого, зато оно оказалось копией другого лично знакомого мне писателя – Виктора Борисовича Шкловского! Круглая, безволосая голова, маленькие живые глазки, белые щетинистые усы.
Навага в ведре убывала. Мне тоже захотелось покормить Лёву. Кто знает, представится ли ещё когда–нибудь такой случай!
Смотритель передал мне ведро и вышел в дежурку.
Морской лев с восторгом принимал угощение из моих рук.
— Чай пить ещё будете? – крикнул старик.
Нагибаясь к ведру, чтобы взять одну из последних наваг, я замешкался, повернул голову в сторону дежурки, чтобы ответить. Мощный удар ластом сбросил меня в ледяную, вонючую воду.
В валенках, разом отяжелевшем пальто, шапке–ушанке я беспомощно отбивался от обрадовавшегося зверя. Конечно, ему было скучно торчать здесь в одиночестве. Он был явно настроен поиграть. Легко куснул меня за плечо. Ластом подтолкнул ко мне мячик.
Я заорал от страха. Служитель был уже тут как тут. Матерясь, махал в воздухе одной рыбиной, другой. Пока лев Лёва подпрыгивал за ними, я судорожно уцепился за скользкий край бассейна и ухитрился вылезти. С меня текло. Один валенок остался в воде.
Примерно через час, переодетый добрым служителем в другие валенки, стёганые брюки и куртку, я ехал в троллейбусе № 8 со свёрнутой в узел своей гнусно пахнущей одеждой… Вечером мама Белла заставила меня вынести всё это на помойку.
— Ника давно заснула, – говорит Марина, – и не узнала, как мог бесславно погибнуть её папа.
— Ничего! Прочтёт.
29
Я давно предчувствовал, что может наступить этот момент. Только что твоя ручка была в моей. Мы стояли у входа в загадочную, как пещера Алладина, лавочку пряностей, увешанную гирляндами разнообразных тропических перцев, пучками высохших растений, длинными бусами из похожих на орехи невиданных плодов. Мне захотелось их потрогать.
И вот тебя нет рядом.
Марина сейчас где–то на противоположной стороне этого расположенного чуть ли не среди пустыни «Грин шоп центра», выбирает в одном из магазинчиков жилетку на память о Турции. Нам с тобой надоело ждать. Ты потянула меня за руку, и мы пошли по кругу широким плиточным тротуаром мимо открытых дверей магазинов и лавочек с зеркально сверкающими витринами, набитыми напоказ всякой всячиной, вовсе не нужной для существования, к которому я привык. Дразнящий запах пряностей потянул меня сюда…
Тебя нет ни там, ни вокруг. Не видно и в зелёном оазисе, скрывающем рыбный ресторанчик у фонтана, куда мы хотели зайти напоследок, ведь завтра – всё, уезжаем.
Словно не было тебя. Мечусь, заглядываю в двери магазинов, зову. В голове мелькают кадры московской телехроники: обезумевшее лицо матери, у которой украли из коляски грудного ребёнка, трёхлетняя Нина, вырванная из лап содержателей притона развратников, близнецы – братик и сестричка, в качестве заложников прикованные наручниками к батарее отопления…
Вроде, и народа–то почти никого. Некому её было красть! Пусто! Из–за банкротства страны туристы из России почти перестали прибывать, продавцы, как сонные мухи укрываются от жгучего солнца в тени навесов у своих заведений, играют в нарды, пьют чай. Словно назло, ни одного полицейского.
— Ника! Никочка!
Вдруг из дверей одной из лавочек выскакивает какой–то парень, бросается ко мне, спрашивает по–русски:
— Что случилось? Здравствуйте.
— Дочка! У меня дочка пропала! Только что!
— Я Исмаил. Из Чечни. Помните, на пляже? Когда её видели в последний раз?
— Минут десять назад у лавки пряностей.
— Стойте здесь. Никуда не ходите.
Я вижу, как он бежит к лавке пряностей, затем заскакивает в соседнюю, высовывается из–за открытой двери, машет рукой:
— Идите сюда!
Ноги мои делаются ватными, всё же я иду, бегу.
…Ты сидишь на корточках возле лежащей на циновке кошки с котятами, гладишь их.
— Папочка Володичка, я тоже хочу такого котёнка!
Исмаил что–то говорит по–турецки бородатому продавцу, тот вытаскивает из глубины помещения, увешанного кожаными сумками и куртками, пластиковое кресло, выносит его на воздух к столику под тень тента.
— Отдохните, – говорит Исмаил. – Она всё время была здесь. Дети любят зверей.
…Я и сам, как ты знаешь, люблю зверей. Особенно морских львов, слонов и попугаев. Однако, видит Бог, в первое мгновение я поймал себя на желании как следует шлёпнуть тебя по попке.
Нашей Марины всё нет. Надеюсь, её не похитили. Исмаил выносит мне из магазина чашку с кофе, стакан ледяной воды.