Именно после этого я почувствовал как следует, до чего же теплая, прямо-таки душная нынче погода.
Медведя я не встретил, встретил пограничников.
— Руки вверх! — сказал один из них.
— Я свой… Корреспондент…
— Своих мы знаем.
Все было верно. Какой-такой корреспондент будет ходить один под дождем в глухом пограничном лесу? Корреспонденты заранее оповещают о себе и приезжают не иначе как с сопровождающими.
— На заставу мне и надо. Но руки-то хоть не заставляй поднимать, стыдно ведь.
— Идите, идите, тут стесняться некого.
Пограничник, с лычками младшего сержанта на погонах, был широкоплеч, широколиц, большерот — этакий богатырь со старой картинки. Только глаза у него были слишком уж спокойны для богатыря, и где-то в глубине их поблескивала уверенная лукавинка, словно нарушителей границы он встречал не реже, чем прохожих на городской улице.
— Ладно, опустите руки, — сказал он, — вода в рукава нальется.
Я был доволен тем, что меня нашли так быстро.
— Честное слово, корреспондент, — сказал я.
— Ну и ладно, — усмехнулся он, — Значит, вовремя прибыли. И добавил совсем по-другому, озорно — Война войной, а обед по распорядку…
Потом я узнал, что не зря верил в бдительность пограничников: о моем путешествии они знали с первого шага. Оказывается, когда я нюхал цветок на берегу, застава уже строилась, поднятая «в ружье». Когда я мечтал о медвежьей шкуре, другой зверь с поэтической кличкой Анчар нюхал след моих резиновых сапог. И еще оказалось, что мне крупно повезло: задержись я немного на дороге и не миновать бы мне встречи с этой «поэтической собачкой» с глазу на глаз. Я видел ее из окна заставы, когда начальник давал общий отбой. На морде собачки, как мне показалось, было прямо-таки нарисовано, что она страшно разочарована таким исходом дела и сгорает от нетерпения познакомиться со мной поближе.
На заставе все быстро выяснилось. Забрав мои документы, начальник заставы ушел куда-то, но вскоре вернулся и улыбнулся с порога:
— Милости просим. Не часто, а, можно сказать, совсем редко к нам заезжают московские гости. Так что же вас интересует?
Ох уж этот сакраментальный вопрос! Да меня все интересует на такой отдаленной заставе: и как они несут службу, и как живут, и как, обитая в такой отшельнической глуши, умудряются оставаться оптимистами…
— Оставайтесь, — предложил начальник, выслушав мои сбивчивые пожелания. — Пароход пусть себе плывет, а вы поживите у нас хоть недельку. На охоту сходим. Честное слово, не пожалеете.
Я и сам знал, что не пожалею. Знал, что на всю жизнь осталась бы эта «неделька» самым светлым воспоминанием. Но я был запрограммирован на дорогу. Журналисты знают, что это такое, когда ты, как стрела, которую уже выпустили из лука, не можешь остановиться, когда живешь, словно бы не принадлежа себе.
— Тогда начнем с обеда, — снова терпеливо выслушав меня, сказал начальник.
Но и это меня не устраивало. Обед — дело не быстрое. Не для того я добирался сюда, чтобы только и успеть, что пообедать. Потрачу время, а ведь пароход ждать не будет.
— Будет, — успокоил начальник. — Пока пароход доплывет да пока обогнет петлю, будет вечер. А вечером будет туман. И придется вашему «Батуми» становиться на якорь, ночевать возле нас…
Все-то они знали, пограничники, все-то предвидели.
— Но ведь надо предупредить капитана.
— Это наша забота…
За обедом, как известно, о делах не говорят, и я старался помалкивать. Но начальник нарушил эту традицию:
— Вы знаете, кто вас задержал, то есть э-э… обнаружил? — спросил он и положил на стол фотоплакат в половину газетного листа, напечатанный на отличной мелованной бумаге. Внизу мелким шрифтом указывался издатель — политический отдел войск Краснознаменного Дальневосточного пограничного округа, а вверху, под изображением красного комсомольского значка, было фото знакомого мне младшего сержанта и статья о нем. Заголовок гласил: «Вожак молодежи заставы».
— Ого, знаменитость! — удивился я.
— А вы читайте, читайте.
По привычке я глянул в конец текста и прочел, что за активную комсомольскую работу мой «крестник» награжден грамотой ЦК ВЛКСМ, что его грудь украшают все знаки солдатской доблести. Потом посмотрел начало и удивился еще больше: «крестник» оказался еще и тезкой — Рыбиным Николаем Ивановичем.
— Значит, судьба, — обрадовался я. — Вот с ним-то первым я и побеседую.
— Не судьба, — сказал начальник. — Рыбин сейчас в наряде.
— Тогда вы сами о нем расскажите.
— А может, пусть лучше его товарищи расскажут? Поговорите с пограничниками.
Так и порешили. После обеда я пошел по заставе с одним вопросом:
— Расскажите о младшем сержанте Рыбине.
— Хороший товарищ, всегда поможет, — сказал рядовой Тихонов.
— Я вот сержантскую школу окончил, а он младшим командиром стал без всякой школы. Это вам о чем-нибудь говорит? — сказал сержант Арбузов.
— Чуть свободная минута — сидит над книгами, учится, — сказал рядовой Исаков.
И тут выяснилось, что мой тезка к трудностям службы добровольно добавил себе еще трудности общеобразовательной учебы. Иногда это в войсках допускается: если пограничник отлично выполняет свои обязанности и если есть соответствующие условия, командование разрешает ему еще и учиться в школе, так сказать, без отрыва от службы, окончить десятый класс. Только сильные решаются на это, поскольку такое обучение не освобождает от тяжелой и очень напряженной пограничной службы. Николай Рыбин решился. Время от времени, в свои законные выходные дни, ездит в школу соседнего села, сдает экзамены по отдельным предметам.
А ефрейтор Казаков рассказал мне историю, которая позволила лучше понять особенности пограничной службы п природные условия этих мест.
Зимой было дело. Кряхтели деревья в лесу от сорокаградусного мороза. Звезды дрожали над скованным Амуром, а лупа куталась в шубу искристого тумана, словно так же, как и пограничники, одетые в тулупы, спасалась от свирепой стужи.
С вечера Николай Рыбин укладывал чемодан, собираясь в отпуск: утром он должен был уехать на станцию. Перед тем как лечь спать, вышел на крыльцо, посмотрел на луну и встревожился: все говорило о том, что идет пурга.
Проснулся он от стука за окном. Стучали ставни. Со двора доносился надрывный стон ветра.
«Ну, все, — подумал Николай, — заметет дороги». Оделся, вышел к дежурному по заставе и увидел торопливо собиравшихся куда-то своих связистов.
— Что случилось? — с беспокойством спросил он.
— Связь порвало…
— Я пойду, — решительно сказал Николай.
— Ты же в отпуске. Езжай, пока дорогу совсем не занесло. Без тебя управимся.
— Я пойду, — повторил он. И крикнул, уже натягивая полушубок. — Поеду, когда все исправим!..
Над Амуром неслась белая мгла. По времени стояло уже светлое утро, а в двадцати шагах ничего не было видно. Ветер нес по льду обломанные ветки деревьев. Младший сержант Рыбин, командир технического отделения, и ефрейтор Казаков, старший мастер по электроприборам, держась друг за друга, пробирались берегом реки, увертываясь от летящих веток. Боялись ступить на лед: бросит, понесет, не удержишься. Порой останавливались, оттирали друг другу быстро белевшие щеки.
Когда нашли обрыв, обрадовались так, будто все было уже позади. Хотя самое трудное еще только предстояло: для того чтобы ремонтировать линию связи, нужно было сиять рукавицы. Руки быстро застывали на обжигающем ветру, коченели. Пограничники отогревали руки за пазухой и снова гнули непослушные провода.
Вернувшись на заставу, припали к раскаленной печке, не задумываясь, что можно обжечься. Руки еще и не отошли, как снова случился обрыв на линии. И снова они нырнули в мутное марево летящего снега. Не потому, что не доверяли другим, просто знали, что навстречу трудностям первыми должны идти первые специалисты, которые все могут сделать и быстрее, и лучше…
— Потом у обоих кожа на руках слезала, так обморозились, — спокойно, как говорят о давно прошедшем и не заслуживающем особого внимания, сказал Казаков.
Все, что я узнавал о своем тезке и его товарищах, было, разумеется, весьма любопытно, но меня интересовало большее. Ведь речь шла о пограничной службе, а все мы с детских лет привыкли связывать с границей не одни только служебные будни. Однако по опыту общения с пограничниками я знал, что в наши дни схватки с нарушителями — дело весьма редкое. «Граница на замке» — это выражение привычно не только нам, но и тем, кто хотел бы видеть на границе обратное.
И все яге желание найти «изюминку», без которой, как мне казалось, и рассказ не рассказ, взяло верх.
— Неужели мой тезка так-таки и не видел ни одного нарушителя границы? — напрямую спросил я у начальника заставы.
— Не только видел, но и брал, — ответил он.
Это случилось прошлым летом. Николай первым заметил нарушителя, как полагается, сообщил на заставу и организовал преследование. Когда нарушитель понял, что ему не уйти, бросился на пограничника с палкой. Трудно сказать, на что он рассчитывал. Всего скорее просто был уверен, что советский пограничник не станет стрелять в безоружного, хоть в случае нападения он и имеет на это право. Николай стрелять не стал. Выбил палку из рук нарушителя и задержал его.
Вот и вся история. Маленькая. Но в ней проявились высокие боевые, моральные, личные качества младшего сержанта Рыбина и его товарищей…
А потом пришел со службы мой тезка, и я успел перехватить его на пороге, обменяться несколькими фразами.
Родился Рыбин в селе Рыбино Свердловской области. Сообщив мне об этом, Николай вроде бы горько усмехнулся:
— Что за жизнь? Никакого стимула.
Это было довольно необычное для пограничника заявление, и я попросил разъяснений.
— Посудите сами, — щурясь в усмешке, сказал он, — город Рыбинск уже есть и город Николаев, даже город Иваново. Так что, старайся не старайся, в мою честь ничего не назовут.
— Что же, — сказал я, принимая шутку, — надо жить так, чтобы убедить всех, будто эти города названы в вашу честь.