23 сентября. Прошло много времени, и многое изменилось. Все ясно: я и Аркадий, мы любим друг друга. Он мне признался. Это было в Молотове. Но после этого он себя вел очень странно с Люськой, это меня задело, и вдобавок я узнала, что он ей сказал, когда провожал на пристань, что никогда ее не забудет. Ну, этого было достаточно, чтобы я рассердилась. Но потом все обошлось, мы с ним ехали вдвоем в первом классе, и, мне даже стыдно признаться самой себе, он меня поцеловал в щеку. Боже мой, первый раз в жизни, у меня даже мороз по коже. Теперь выпросил у меня две фотокарточки. Вообще он чудный, и я его люблю. Но вот уже вечер, а его все еще нет, странно, вчера он не пришел. Может быть, и сегодня так же. Не знаю.
В ночь на 28 сентября. Не могу понять Аркадия. Я его люблю, я из-за него сегодня поехала в Молотов, а теперь не знаю, может быть, сделала ошибку.
1 октября. Итак, я еду в Курью второй раз. Мне все ясно, неужели он думает, что я такая неопытная и наивная, что ничего не вижу. Нет, теперь я все вижу и мне все ясно. Боже мой, как мне было вчера тяжело, когда он меня провожал. Я не могла удержаться от слез. Конечно, это может быть очень по-детски, но я не могла удержаться. Мысль, что я его больше не увижу и что он меня не любит, сводила меня с ума. Сейчас сижу на дачном вокзале в Молотове. Ездила за чемоданчиком в город, и так как-то тяжело. Я бы его не хотела видеть и в то же время хотела бы. Но так, чтобы он меня не видел… Да, я его очень, очень люблю и никогда не забуду.
2 октября. Ездила сегодня в Молотов на репетицию «Спящей», танцевали Балабина и Сергеев, замечательно, мне очень понравилось. Видела Люсю, конечно, ни о чем ее не спрашивала. Хочу съездить в Полазну на пару дней, надо взять все белье. Увижу А. Как я хочу его увидеть, я так соскучилась, ну, потом, ладно, привыкну, но сейчас, когда есть возможность съездить и увидеть его, то я больше не могу. Вот уже половина второго, но мне почему-то не хочется спать, сейчас буду лежать и думать о нем.
11 октября. Вот я уже окунулась в школьную жизнь. Сегодня первый раз пойду в школу. Очень скучаю, хочу видеть Аркашу. Напишет ли он мне или нет? Я хочу ему написать, очень хочу. Не забыть бы только его дом, номер 32. Как я буду рада, если получу от него письмецо. Вот уже вечер, жуткое состояние. Все вспоминается. Черт, как тяжело, прямо не знаю. Нет, не могу.
13 октября. Вчера была на танцах в клубе. Вообще протанцевали до трех часов. В субботу опять пойдем. Сейчас надо делать уроки. Так неохота. Нина правильно говорила, что все это помешает учебе.
19 октября. Была несколько раз на танцах. Хорошо, но ко мне привязался какой-то моряк, такой жуткий, и он мне портит все настроение. Вчера я вдруг сделала вывод, что мне нравится Сашка Егоров. Потом очень нравится Вовка, с которым Дина танцевала, и нравится брат Падучева, очень симпатичный молодой человек. Вообще публика в клубе очень хорошая, я даже не думала. Сегодня надо идти на классику, так не хочется, но нужно. Сегодня вечером, если будут танцы, то я пойду. Увижу Володю, какой он симпатичный. Интересно, Динка его интересует или нет? Сейчас на улице солнышко, для осени очень хорошая погода. Ничего не знаю о маме, мне так нужен жакет, а она не едет.
25 октября. Вчера была на танцах. Со мной познакомился один летчик. Он говорит мне, что очарован мной, но мне он совсем не нравится. Мне нравятся Миша и Саша. Все-таки Миша меня пригласил на танец. Этот Юрий меня вчера провожал, ой как мне не хочется с ним встречаться. Я Сашке написала записку, не знаю, что будет дальше.
26 октября. Вчера вечером я встретилась с Сашкой, он обещал мне помочь, он мне очень нравится как товарищ, я думаю, не больше. Сейчас уже вечер, сижу в кровати и пишу. Настроение ужасное, сама не знаю почему. Вспоминается Полазна и все-все, и как-то тяжело. Теперь мне ясно, почему Аркадий трепался. Черт возьми, никто не пишет, все забыли меня. Мама не едет, жакет не везет, а я юбку всю сношу. Жрать хочу бог знает как.
29 октября. Решила, как только кончится война, бросать эту школу и идти в драматическое училище.
Шел третий год войны. Третий год эвакуации. Село Полазна, под Пермью. Все мы, оторванные от дома, чувствовали себя особенно одиноко в дни рождения. Первые годы у каждого еще были какие-то безделушки, которые мы рады были подарить имениннице и этим скрасить расставание с домом и разлуку с родителями, но к тому времени, о котором идет речь, наши домашние запасы иссякли совсем. А жизнь шла. Дни рождения, которые мы уже знали наизусть, повторялись. Что делать? Время было суровое, но каждой из нас нужны были ласка и тепло. Наши родители переживали блокаду в Ленинграде — мы знали об их бедственном положении и особенно знали цену вниманию и, конечно, хлебу. Ценнее хлеба тогда ничего не было. Не сговариваясь, мы единодушно решили: в день рождения отдать новорожденной самое дорогое — хлеб! Пусть в этот день хлеба у нее будет много-много, пусть ест сколько хочет в свой день. Ночью вставали, раскладывали на тумбочке именинницы буханку хлеба, что сэкономили всем классом, и маленькое блюдечко с маслом и сахаром. Может быть, именинница и слышала нашу суету, но не подавала виду, а утром, вставая, обнаруживала рядом с кроватью (топчан с матрасом) на тумбочке подарки и открытки с поздравлениями и пожеланиями. Я думаю, эти маленькие радости и сюрпризы не дали зачерстветь нашим сердцам, помогли сохранить тепло и искренность в отношении друг с другом, вплоть до нынешних дней. Мы жили единой бедой, единым желанием, чтобы скорее кончилась война, чтобы каждый из нас обрел потерянный дом. И вдруг ко мне приехали мама, тетя и двоюродная сестра из блокадного Ленинграда. Встреча произошла очень интересно.
Накануне ноябрьских праздников нашему классу объявили, что нас повезут в Пермь на праздничный концерт, который будет проходить в театре. Ночевать будем в общежитии и на следующее утро вернемся пароходом обратно к себе. Сорок километров по реке Каме в село Полазну. Для нас это было событием, ведь ничего, кроме учебы и общежития, мы не видели почти два года, и вдруг такая радость. Начались сборы, стирка, глажка — все-таки ехали в театр.
Как мы доехали до Перми, я не помню. Помню только вечер в театре — большой, торжественный праздничный концерт. Все, возбужденные, возвращаемся в общежитие. И не успеваем заснуть, как нужно вставать на пароход, который отходит от пристани в 7 часов утра. Туманно, сыро, холодно. Выходим из общежития и идем на речной вокзал. На вокзале суета, полно народу, люди спят прямо на полу, на лавках, под лавками, плачут дети, гудят пароходы. На реке туман. Сели на пароход и отчалили. Мест нет, все забито пассажирами, которые были везде, ну только что не в машинном отделении.
Мы с девочками расположились на корме, там народу поменьше, туман и сырость загнали всех внутрь. Я пристроилась в уголочке на канатах. На мне было пальтишко тоненькое-тоненькое и воротничок такой маленький, что как я его ни поднимала, тепла от него не было. Старый пароход шлепал колесами по воде, и под их мерный стук я тихонько задремала. Вспомнился дом, мама, папа, наша квартира, мои любимые вещи. Как я без всего этого скучала! Волнение усиливалось от того, что давно, очень давно я из дома ничего не получала. Обычно писал папа, писал подробно, понимая, что трудно мне, домашнему ребенку, быть так долго вдали от родных и дома, да еще в такие тяжелые годы. Но почта ходила плохо, и я утешала себя этим. Очнулась я от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидела перед собой девочек, которые одергивали на мне пальто, приглаживали волосы и куда-то тащили. На мои вопросы они хором отвечали, что здесь, на этом самом пароходе, едут мои знакомые из Ленинграда, которые хотят меня видеть. Весь этот диалог происходил во время бешеного пробега с кормы во внутренние помещения по длинному коридору вдоль машинного отделения. Коридор был забит людьми, мы неслись, вернее, девочки неслись, увлекая меня за собой… Звуки и люди пропали, а передо мной стоял папа, в военной гимнастерке, худой, подтянутый и улыбающийся. Случилось так, что, высылая родителей из Ленинграда, им предложили или Среднюю Азию, или Урал. А так как я была на Урале, они решили ехать ко мне. Письмо дойти не успело, а билеты они достали на тот самый пароход, на котором мы возвращались с праздничного концерта. Это событие отозвалось в каждом юном сердце.
Как только пароход причалил к пристани, я помчалась к председателю колхоза и заявила: «Ко мне приехали родственники из блокадного Ленинграда, мне нужна подвода». Председатель колхоза посмотрел на меня, 11-летнюю девочку, и сказал: «Хорошо, подвода будет, но людей у меня нет, сама управлять сумеешь?» Я ответила: «Да». Мне вывели лошадь с телегой и сказали: «Поезжай за своими родителями на пристань, а потом пригони лошадь». И я поехала, почему-то не сидя, а стоя в телеге. Папа потом рассказывал — ждем, ждем и вдруг видим, едет лошадь с телегой, а в телеге стоит Татьяна и погоняет: «Пошла, пошла!»
К моменту приезда моих родственников нас, эвакуированных учениц, переселили уже из каменного дома в деревянный. Хозяева внизу, а мы на втором этаже, в большой горнице. При входе в эту горницу направо были небольшие сени, куда я натаскала сена, и там ночевали первую ночь мои мама, папа, тетя и двоюродная сестра. Обежав все знакомые дома, я раздобыла молока, хлеба, и они, замученные дорогой, заснули. Дальше жизнь вступила в свои права. Нужно было найти жилье, всех устроить и, конечно, накормить. Жилье я нашла в какой-то избе; первый, почти подвальный этаж, правда, с печкой, которую можно было топить, две комнаты и кухня. Устроились, перевезли вещи. И тут произошло то, чего я никогда не забуду. Утром прихожу на завтрак, и каждый от своего куска отрезает ломоть хлеба и масла. На обед мне прямо сказали: «Принеси кастрюлю». Ребята наполнили ее супом, в миску положили второе. И потом целый месяц эти девочки и мальчики, отрывая от себя, помогали моим ослабевшим родителям вновь почувствовать силу, ощутить себя физически нормальными людьми. Это ли не есть единение и помощь в трудную минуту? Мои дорогие соученики, я вам низко кланяюсь и не забуду этого никогда. Это настоящая дружба, которая проверяется в беде.