«Как Склифосовский!» — вдруг промелькнуло у меня в голове. — «Тот тоже был Николаем Васильевичем». Внезапно на ум пришел сериал, который крутили не так давно. Минут через десять появился хмурый высокий лысоватый мужчина в очках, тоже в белом халате, который с усталым и озабоченным видом кивнул сотруднице регистратуры, как-то чересчур долго и внимательно смотрел на меня, а после — спросил:
— Вы родственник Ремизова?
Я кивнул. Врач продолжал пристально и задумчиво смотреть на меня. Его лицо выражало крайнее удивление.
— Невероятно! Одно лицо…
— Что, простите?
— Да так… Извините, я о своем. Пройдемте.
Я двинулся вслед за врачом по длинному коридору. Хотя моя голова и была забита мыслями об услышанной новости, я все же оглядывался вокруг. Государственная больница восьмидесятых мало чем отличалась от современной. Те же стены, покрашенные в нейтральный цвет, тот же запах столовой, лекарств, хлорки и чего-то еще… Еще учась в школе, я как-то загремел в больницу с аппендицитом и провалялся там больше недели. Типичная больничная безрадостная атмосфера: капельницы, уколы, каша на воде, усталые замученные медсестры…
Мимо меня на каталке провезли парня без ноги, видимо, после операции. Лицо его было мертвенно-бледным. Рядом шли люди в белых халатах. Медленно проковыляла на костылях девушка с перебинтованной головой. У какого-то кабинета терпеливо дожидалась своей очереди старушка с костылями и документами в руках. Другая женщина — с заклеенным глазом — пыталась с боем и скандалом прорваться в кабинет.
Увиденное немного встряхнуло меня и оторвало от грустных размышлений. Да уж, если тебе кажется, что все плохо, иногда достаточно просто зайти в любую больницу. Всегда найдутся те, кому еще хуже. Я хотя бы на своих ногах пришел, и оба глаза у меня видят. Нужно думать, что делать дальше. Куда я пойду? Денег на гостиницу нет. Нет даже паспорта. Может, попробовать переночевать на вокзале? Интересно, на каком лучше: Казанском или Ленинградском? Может, до Киевского попробовать доехать? Или, как вариант, разбить витрину в магазине, тогда жилье на пятнадцать суток точно будет мне обеспечено. А что дальше? Кажется Валька что-то говорил про стройотряды, когда мы только встретились и вместе шли до общежития. Может быть, попробовать по-быстрому туда устроиться? Да нет, какие стройотряды? Если для студентов, то туда можно попасть только летом. Осенью же все учатся. Еще вариант — попробовать поработать дворником. Кажется, в СССР им давали служебное жилье. Глядишь, так и пережду лет сорок, подметая улицы, а там уже и 2024-й на дворе…
Нет, даже дворником у меня вряд ли получится устроиться. Без паспорта я — никто. Можно было бы, конечно, попробовать «сунуть на лапу», но вряд ли это тогда приветствовалось. Да и совать мне, если честно, нечего. В карманах брюк, которые я взял в шкафу, было только двадцать копеек. Можно попробовать совсем очевидный вариант: пойти в милицию и написать заявление об утере, а потом получить новый. Но ведь там-то уже знают (или скоро узнают), что Матвея Ремизова нет в живых.
Внезапно мужчина остановился у белой двери с надписью «Главный врач». Погруженный в свои безрадостные мысли, я неожиданности я чуть не налетел на него.
— Успокойтесь, молодой человек. Заходите, присядьте. Я — главный врач Института скорой помощи, Скобелев Николай Васильевич. Вы, я так понимаю, брат Матвея Ремизова? Мне нужно с Вами поговорить. Понимаете, произошла не совсем обычная ситуация… Может, еще воды? Или чаю?
Я уже почти осмысленно кивнул, сел на стул и приготовился слушать, а заодно — и врать по ходу дела. Пока главный врач больницы самолично ходил за чайником для студента в рваной ветровке и потертых остроносых ботинках, я сидел на стерильно чистой кушетке, прикрытой белой простыней и думал.
Кажется, врач принял меня за брата-близнеца погибшего парня. Ну конечно! Это первое, что может прийти в голову, когда видишь человека, как две капли воды похожего на другого. Что ж, оно и к лучшему. Мне это только на руку. Не придется объяснять, откуда я взялся, зачем пришел и почему так похож на него. Поэтому Николай Васильевич и сказал в регистратуре: «Одно лицо…», когда впервые увидел меня. Завираюсь все больше (самому уже противно), но другого выхода у меня пока нет. Я успокоил себя тем, что делаю все это ради благих целей. Нужно разобраться, как погиб незнакомый мне Матвей, и почему я, обычный зумер, внезапно оказался его двойником и перенесся на несколько десятилетий назад, оставшись внутри прежним двадцатичетырехлетним Алексеем.
А еще в больнице явно происходит что-то странное, даже не учитывая все то, что со мной произошло за последние два дня. Врач, который призывал меня успокоиться, сам довольно сильно волновался. Я даже подсознательно это чувствовал. Не будет просто так он предлагать вместе выпить чаю незнакомому мальчишке. И не станет так нервничать. Да, смерть любого человека — это, безусловно, трагедия, и сообщать о ней родственникам почившего всегда неприятно. Но это часть профессии почти любого врача. Он работает врачом не первый год, и по долгу службы ему уже как минимум десятки раз приходилось сообщать подобную новость. И странно, что он так переживает. И почему так занервничала и переменилась в лице строгая дама из регистратуры? О чем она так долго говорила по телефону? Нет, что-то здесь явно не то.
Наконец дверь отворилась, и вошел главный врач с эмалированным чайником и бумажным кульком в руках. Из шкафчика на стене он достал банку, точь-в-точь такую же, какая стояла у нас с Валькой в общежитии. Общежитии, куда я уже никогда не вернусь. Николай Васильевич заварил чай, разлил по чашкам, открыл кулёк с сушками и предложил мне:
— Угощайтесь. Мне Вам нужно кое-что сказать.
Я взял сушку и начал жевать без всякого аппетита. Есть мне совершенно не хотелось. Длинные пальцы главного врача нервно барабанили по краю стола. Он долго собирался с мыслями, явно затрудняясь.
— Понимаете… Вот что случилось. Вашего брата привезли к нам с тяжелейшими травмами. Произошла авария на Дмитровском шоссе. Водитель авто — новичок, впервые сел за руль и не справился с управлением. А еще на дороге было разлито масло, скорее всего, поэтому машину и закрутило. Очевидцы говорили, что он ехал как-то странно, зигзагами. Номер автомобиля, к сожалению, никто не запомнил. Молодой человек переходил дорогу по правилам — на зеленый свет, но по сторонам не смотрел, слушал музыку. При нем была только сумка… вот.
Дверь кабинета открылась, вошла уже знакомая мне служащая регистратуры и, все так же сочувствующе глядя на меня, положила на стол потрепанную кожаную сумку, которую носят через плечо.
— Спасибо, Зинаида Львовна, — поблагодарил ее Николай Васильвич. — Я потом к Вам еще зайду.
Я взял сумку, открыл и заглянул внутрь. В одном большом отделении лежали несколько конспектов. Я наугад открыл первый попавшийся и увидел уже знакомый косой почерк. Точно таким же почерк был в тетрадях, которые я нашел на своей полке в комнате. Да, это сумка Матвея. В кармане я нащупал что-то прямоугольное и твердое и достал красную книжечку с гербом страны, которой больше нет. Это было то, без чего мне было небезопасно ходить по улицам — паспорт. Открыв, я увидел все то же знакомое фото и знакомые фамилию, имя и отчество, вписанные от руки черными чернилами. Это был паспорт моего двойника.
— Могу я оставить сумку себе? — хрипло спросил я.
— Да, конечно, — понимающим и почему-то извиняющимся тоном ответил доктор. — Тут еще вот какое дело. Понимаете, тело исчезло.
От неожиданности я сделал слишком глубокий глоток чая и поперхнулся. Откашляться никак не получалось. Я лишь хватал ртом воздух, как рыба на суше. Врач моментально вскочил, обхватил меня руками и резко дернул. Я наконец смог вздохнуть и снова рухнул на стул.
— Извините, — только и смог вымолвить я. Уф, повезло мне, что доктор был рядом. Кажется, эта штука называется «прием Геймлиха». Надо бы запомнить, как она делается. Может, еще понадобится.
— Ничего страшного, — Николай Васильевич вернулся за стол. Он, кажется, обрел некоторую уверенность и продолжал уже более твердым тоном. Видимо, он ожидал, что я буду кричать и ругаться, но я лишь отдышался и продолжил слушать. — Понимаете, мы сами не знаем, как это случилось. Медсестра позвала дежурного врача в реанимацию, сказала, что он не дышит, я в то время был недалеко, вместе с врачом мы зашли в палату, его не было.
Я молчал, пытаясь найти рассказу врача и всему происходящему вокруг хоть какое-то логическое объяснение.
— Пожалуйста, не подумайте, что я сумасшедший! — взмолился доктор.
«Интересно, что бы Вы сказали, если бы я Вам поведал свою историю?», — подумал я, а вслух сказал:
— Нет, что Вы, никогда.
— Мы сделаем все возможное, чтобы его разыскать. А пока могу я Вас кое-о-чем попросить?
— Да, конечно.
— Могли бы Вы пока никому не сообщать об этом происшествии?
«Знаете, и я Вас хотел попросить о том же», — чуть было не выпалил я, но вместо этого облегченно пробормотал:
— Безусловно. Я и родителям пока ничего не писал об аварии. Можно я пойду?
— Конечно-конечно. Я провожу, — обрадованный тем, что разговор не затянулся надолго, доктор встал и едва ли не под руку довел меня до выхода. Я надел через плечо сумку, боясь оставить ее где-то хоть на минуту, попрощался с дамой из регистратуры, которая ободряюще мне улыбнулась, и вышел на улицу.
Итак, с одной стороны, есть хорошие новости: никто не будет сообщать о случившемся ни в общагу, ни в университет. А это значит, что я теперь могу еще какое-то время жить в общаге и дальше притворяться второкурсником Матвеем Ремизовым, ничего не говоря Вальке и не переживая, что вот-вот вернется его законный сосед. Выставить на улицу меня не имеют права. Я числюсь студентом и буду исправно ходить на лекции. С базой, которую мне дали в моей альма-матер — университете имени Баумана, я, наверное, смогу освоить программу советского технического ВУЗа. Пусть даже там старые ЭВМ и перфокарты, а не ультрасовременные компьютеры. И пусть мне придется учить никому не нужную историю партии, которая давно уже не существует в моем мире, и сдавать по ней экзамены. Справлюсь как-нибудь. Пусть ставят тройки по истории КПСС, главное, чтобы разрешали и дальше жить в общаге. А параллельно я буду пытаться придумать, как мне вернуться назад.