— Было бы за что, вообще пристрелил бы, — процедил я. — А так посидишь сутки в обезьяннике. Для профилактики, так сказать.
— Не имеете право! — он вдруг снова стал называть меня на «вы». — Я буду жаловаться в прокуратуру!
— Могу адрес подсказать, — хмыкнул я. — И телефон.
Я выволок его на улицу и посадил в машину. Лишившись родных стен, да в оковах, Юрченко вдруг присмирел. Сопел, вздыхал и бубнил под нос что-то про беспредел милиции.
Честно сказать, он меня здорово раздражал. Сам напросился. Увезу в отдел. Там сдам участковым, те мигом нарисуют какой-нибудь левый протокольчик, например, за нахождение в пьяном виде в общественном месте.
Чую, что-то Леня недоговаривает. Надо будет с ним в «казематах» более детально поработать. Но это утром.
Минут через двадцать вышла Света. Лицо озабоченное, морщит лоб.
Мы отошли в сторонку:
— Чем обрадуешь?
— Антонина боится мужа, — ответила она.
— Это и без психологии ясно, — улыбнулся я.
— Я так и не смогла ее разговорить. Но она переживает по поводу сына. Это ее прямо гложет. И видно, что винит в чем-то мужа…
— А вот это уже интересно. Что еще рассказывала?
— Что Юрченко частенько ее покалачивает. Заявление, конечно, она на него наотрез отказалась писать, но обмолвилась, что раньше сын за нее заступался. А теперь некому. Даже расплакалась.
— Хм-м… Сколько Вадиму было? Пятнадцать? И как он с таким боровом справлялся?
— Похоже, что никак. Тоже получал от отца.
— Ясненько. Щас этого ублюдка отвезем в милицию. Там с ним побеседуем. Есть у меня мыслишка. Ты в театральном кружке когда-нибудь занималась?
На утро следующего дня я распорядился, чтобы Юрченко привели в комнату для разбора. Мрачный кабинет без окон при «обезъяннике» — то, что нужно.
Я входил не спеша. Заодно удостоверился, что вчерашнюю спесь с задержанного как рукой сняло. Трезвый и подавленный, он смотрел на меня исподлобья, ерзая на приваренной к полу скамье, перебирая «мазутными» пальцами (вчера его дактилоскопировали, а такая краска плохо отмывается). Я с деловым видом разложил на железном, выкрашенном в цвет синюшных стен столе, бумажки и сочувственно кивнул задержанному.
— Плохи твои дела. Леонид, очень плохи… Но — сам виноват.
Ничего больше не добавив, я стал заполнять бланк протокола, вписывая туда всякую белиберду, типа «мама мыла раму» и «идет бычок, качается».
— Я ничего не сделал, — испуганно таращился на меня Юрченко.
В ответ я лишь многозначительно хмыкнул и сочувствующе закивал:
— Ну-ну… Все так поначалу говорят.
— Бл*ть! Начальник! Вот те крест! Я ничего не сделал!
Дверь распахнулась, и на пороге появилась Света, она незаметно мне подмигнула и серьезным голосом проговорила:
— Андрей Григорьевич, Антонина Юрченко повторила свои показания под протокол, готова сотрудничать со следствием...
— Хорошо, — кивнул я.
Леня что-то прошипел. Почти про себя, но я явственно расслышал «сука».
Света с укоризной посмотрела на задержанного и покачала головой:
— Как же так вы могли, гражданин Юрченко. Как же так?
Тот ударил себя кулаком в грудь и замотал головой, дескать, не виноват я. Кажется, дар речи его временно покинул.
Света скрылась, а я продолжал корябать в протоколе что-то из Маяковского. Через некоторое время в кабинете нарисовался уже Погодин:
— Андрей Григорьевич, санкцию на обыск получили, вы скоро освободитесь?
— Скоро, — кивнул я.
— А это и есть тот самый? — Погодин многозначительно уставился на Леню.
— Собственной персоной, — ответил я.
— Вот гад… — прошипел Погодин и скрылся.
Никто из нас не прерывал тишины, я только ручкой скрипел. Спустя время постучался Катков:
— Андрей Григорьевич, я проверил. Пальчики оставлены гражданином Юрченко Леонидом Сергеевичем, 1940-го года рождения, три следа обнаружены на…
— Постой, Алексей, — я многозначительно кивнул на задержанного.
— А… Кхм. Это, выходит, он и есть?
Вместо ответа я махнул рукой, дескать, скройся, не до тебя. Катков изобразил виноватый вид и закрыл за собой дверь.
Через пару минут, соблюдая ритм всей нашей пьесы, появилась другая массовка в виде помощника дежурного и какого-то сержанта:
— Андрей Григорьевич, — доложил помдеж. — Камер одиночных нет, придется Юрченко в общую сажать.
— Сажайте, — пожал я плечами, не отрывая взгляда от бумаг.
— Ну как же?.. — помдеж перешел на шёпот, как будто сидевший тут же страдалец мог его не услышать. — А если задушится? Вернее, помогут ему. Не любят у нас таких. Даже бывалые сидельцы не любят.
— Что же теперь? — хлопнул я кулаком по столу. — Возле каждой мрази по милиционеру круглосуточно выставлять будем? Уводите! — кивнул я на ошалевшего Юрченко.
— Как — уводите? — пролепетал тот. — А показания мои снимать не будете? Меня-то выслушать, значит?
— А зачем нам твои показания, Леня? — сверлил я его взглядом. — Нам показаний твоей супруги хватает.
— Да врет она все! — вдруг взвизгнул здоровяк. — Врет, сука! И выродок ее такой же лживый и извортливый был. Нагуляла, паскуда, а я ростил.
— Поэтому ты убил Вадима? — спокойно и даже с некоторым безразличием в голосе проговорил я.
— Да не хотел я его убивать! Паршивец с ножом на меня кинулся. Ну я и толкнул его, спьяну дело было. Он затылком об угол табурета приложился, с лету-то. Не хотел я. Так случайно вышло… Нечего ему было лезть!
Юрченко явно был готов сейчас на всё — испугался за свою шкуру. Спектакль нельзя было прерывать, а не то я бы плюнул паскуде в лицо.
Я спокойно проговорил:
— Хочется тебе верить, Леня. За непредумышленное убийство не расстреливают. Вижу, человек ты не совсем пропащий. Рассказывай, куда труп спрятал. Мы-то уже знаем. Но ты сам давай. Облегчи душу.
— Да в погребе он!
— Как — в погребе? — опешил я. — Заморожен, что ли?
— Почему заморожен? Закопал я его. Будто похоронил. А всем сказал, что потерялся…
Леня обхватил руками голову и зарыдал. Плечи его дергались, и из груди доносилось бульканье. Я подождал несколько секунд. Неужели проснулась совесть?
— Антонина, сука… Сдала. Убью гадину, — простонал он.
Я тихо хмыкнул. Куда уж там.
— Никто тебя не сдавал, Леня, — похлопал я его по плечу. — Молодец, что сам признался. Но за Вадика ответить придется.
Глава 6
— Отлично сработали, Андрей Григорьевич и Светлана Валерьевна, — Горохов довольно пыхтел сигаретой на утренней планерке. — Раскрыли старое убийство подростка. Подозреваемый уже дал признательные показания. На следственном эксперименте поведал, как все произошло. Указал на место захоронения своего сына. Заброшенный погреб в его же дворе. Останки направили на экспертизу. Но, как вы уже догадались, товарищи, это совсем не наш Холодильщик. Почерк и мотив не те. Так что дело я оставил расследовать местным. А нам надо думать о своем и разработать план дальнейших следственно-оперативных мероприятий.
— Разрешите, Никита Егорович? — Погодин, будто в школе, поднял руку.
— Говори, Федор.
— Я проверил мясокомбинат и продовольственные склады. Прошерстил все морозильные камеры там. Выяснил, что доступ к ним имеют сразу несколько сотрудников. Маловероятно, что Холодильщик хранил трупы где-то на производстве или в подобных учреждениях. Опасно это. Скорее всего, у него дома есть подобная морозильная установка.
— Согласен, — кивнул Горохов. — Столько лет продержать тела у всех на виду — невозможно. Не то, что даже проверка найдёт, а свои же коллеги, что называется, наткнутся. Тогда слушай новую боевую задачу. Проверь все списанные за последние пять лет крупногабаритные морозильные установки. Подними акты, переговори с членами комиссии по списанию. Узнай судьбу всех подобных агрегатов, может, кто-то из работников их к рукам прибрал, или их реализовали населению.
Я чуть не присвистнул вслух. Легко начальству задачи раздавать.
— Такое трудно проверить, — опустил голову Федя. — Столько времени прошло. И если аппараты “налево” ушли, правды ни от кого не добьешься. Молчать будут, как партизаны.
— А ты надави на них, — проворчал Горохов. — Ты милиционер или комбайнер? Прояви твердость.
Никита Егорович даже по столу ладонью прихлопнул, как будто демонстрируя, как надо твердость проявлять с народом.
— Да я как-то не умею запугивать, — растерянно пожал плечами Федя.
— Ничего сложного, — фыркнул Горохов. — Все просто. Пугать надо как можно раньше и как можно чаще. У Андрея Григорьевича уроки возьми.
— Все равно, боюсь, один не справлюсь, — Погодин покосился на меня, будто ища поддержки и ожидая, что я, наконец, выскажу свое желание ему помочь в таком деле.
Но я деликатно молчал. Такие «бегательные» мероприятия не по мне. Мы их обычно перекладывали на плечи местных. А, собственно, почему бы не поступить так и в этот раз?
— Никита Егорович, — предложил я. — Давайте местный ОБХСС еще подключим. Нагрянут на предприятия с проверкой финансового движения материальных ценностей. Приемка, списание. Упор сделают на морозильники, но для вида еще что-нибудь прошерстят. Жути нагонят, как они умеют — их точно учить не надо. А когда выяснится, что морозильники списаны законно, думаю, что на радостях никто не будет скрывать их дальнейшую судьбу. Всё нам выложат.
Горохов громко хмыкнул. Кажется, моя доморощенная смекалка пришлась кстати.
— Отличная мысль, Андрей Григорьевич, — одобрительно закивал следователь и повернулся к Погодину. — Будет тебе, Федор, целая гвардия помощников. С местным начальником милиции я договорюсь насчет подспорья. Если диалог не завяжется — Звягинцев поможет. Так и быть, выделим тебе пару-тройку ОБХСС-ников. Ты за старшего будешь, так что — рули, капитан.
Федя кивнул, но все равно как-то удрученно. Не привык он руководить. Под моим непосредственным началом ему всегда работать комфортнее было. Но если Горохов не прикрепил меня с ним в пару, значит, на мой счет у него другие соображения. Подождем, что скажет. Хотя свой план в голове у меня уже, как всегда, имелся.