Наши рюкзаки были на месте, висели на самодельных крюках.
Мы с егерем тоже спустились вниз. Принялись собирать хворост для костра. Обходя нашу поляну, я остановился в нерешительности.
— Э-э, ребят!
— Что такое?
— А-а, где факел? — спросил я, глядя на оставшееся в сырой земле довольно глубокое отверстие. — Ночью я воткнул его сюда, а сейчас тут пусто.
— Может, ты бросил его где-то в стороне? — спросил охотник.
— Да нет же. Я точно помню, прежде чем влезть на дерево, я воткнул его здесь, чтобы светлее было. И что? Блин! Ну не ветром же его унесло?
Это и в самом деле было странно. Да, вроде бы мелочь, но в голову начали закрадываться тревожные мысли. Неужели, пока мы спали, кто-то приходил сюда?
Бред. Если бы тут проходили другие охотники или, не дай бог, браконьеры, они бы увидели рюкзаки. Забрали бы их. На кой черт им понадобился потухший факел? Да и как можно было не заметить гамаки?
Уж не самка кабана вернулась мстить за беспокойство?
Я усмехнулся. Ну, в самом-то деле, чушь какая-то. Скорее всего, будучи на эмоциях, я и в самом деле оставил факел где-то в другом месте. Хоть убей, а подробностей после схватки я не помню.
Быстро развели костер, подогрели мясные консервы, вскипятили чай. Заварка у егеря была так себе, совсем не чета тем травяным сборам, что ранее хранились в его сгоревшем доме. Эх… Как вспомню, столько добра сгорело.
И все же, после такой активной ночи, прохладным утром было приятно хорошенько перекусить горячими консервами, а после макать сухари в растопленный жир… М-м-м! Кто пробовал настоящую тушенку, поймет, о чем я говорю.
Помню, как-то в заграничной командировке, попал ко мне в руки сухой паек НАТОвского образца. Так вот, там качество мясных консервов явно выше отечественных, несмотря на то, что классической тушенки у пиндосов в принципе нет.
Ну и выпить горячего сладкого чая, у костра… Кружка приятно согревала не только ладони, но и желудок. Точнее, ее содержимое.
Вокруг все такое сырое, влажное. Само собой и верхняя одежда и сами гамаки были влажными. Вот прямо как в Сочи, в летний период. Там тоже стиранная одежда никогда не высыхает полностью.
Закончив с завтраком, мы собрали наши вещи и отправились к месту ночной схватки. И медведь и кабан по-прежнему были на месте, да и кому они нафиг сдались? Волков тут вроде бы не было, а остальным мелким хищникам тут ловить нечего.
Я в очередной раз, уже при свете дня, убедился, что медведь и впрямь был больной. И даже не по поведению. Весь его внешний вид говорил о том, что Монгол и егерь правы. Глаза уже помутнели, а вывалившийся из пасти язык уже посинел.
— Что-то не пойму… Почему, когда зверь бросился на нас из темноты, он почти не ревел? — спросил я, указывая на мишку. — Тогда мы сразу бы догадались, с кем имеем дело. Почему, при нападении на кабана никто из нас не понял, что там именно медведь?
— Потому, что он не ревел!
— Ну да. А почему? Вспоминая ту медведицу, что гоняла нас по тайге и хулиганила по деревне, такого не скажешь. Ее рев был прекрасно слышен на десятки метров.
Ответа не было.
Но сам по себе напрашивался один единственный вывод — его поведение определялось состоянием организма. Видать, он и впрямь был плох. Потому и не смог сладить с кабаном быстро. Косолапый все равно бы подох, через неделю или и того меньше. А так, выходит, мы доброе дело сделали.
— Я, конечно, слышал о таких случаях, но сам за свои прожитые годы такого никогда не встречал, — вздохнул егерь. — Ну, в общем, хорошо, что мы разобрались с этой проблемой. Пора возвращаться обратно.
— Уже? — удивился я.
— А тебе еще не надоело по лесу бродить? — спросил Иванович. — Если помнишь, это вообще не наш район. До Соболевки еще топать и топать.
— Но останки первого кабана мы нашли на границе нашего района! — негромко возразил я. — Ведь так?
— Ну да. Сомневаешься?
— Не то чтобы сомневаюсь… Просто держу в голове разные варианты развития событий.
Через несколько минут мы выдвинулись в обратный путь. До Прокофьевки, по прямой, было часа полтора пути, может чуть больше. Так как мы сошли со знакомого маршрута в сторону, когда искали место для ночевки, пришлось выбираться обратно, петляя между заболоченных участков.
Ничего необычного по пути мы не заметили, да и честно говоря, об этом никто и не думал. Лишь Монгол показался мне каким-то молчаливым. Он шел впереди, не выпуская ствол из рук. Когда я поинтересовался в чем дело, тот промычал что-то нечленораздельное.
Чеса через два с половиной мы все-таки вышли к окраинам поселка. Сразу, не раздумывая, отправились к председателю сельсовета. Нужно было сообщить ему печальную новость про погибшего егеря, а заодно расспросить, быть может он что-то знает?
Однако на пути к зданию сельсовета, мы невольно обратили внимание, что в поселке как-то подозрительно тихо, учитывая время суток. И вместе с тем, с другой окраины Прокофьевки доносились невнятные голоса, какой-то шум…
— Что это там такое? — вдруг остановился Матвей Иванович, озираясь по сторонам. — Слышите? Праздник какой-то, что ли?
— Нет, не думаю. Кажется, это с южной окраины! — отозвался охотник. — Идите за мной, я знаю короткий путь!
Свернув с улицы, петляя малоприметными тропинками между домами, сараями и участками, мы вышли к группе деревянных строений, рядом с которой стояло несколько местных жителей, женщин в основном. Атмосфера тут была безрадостная и какая-то напряженная.
— Что-то и впрямь на праздник не похоже! — заметил я. — Монгол, в чем дело?
— Пока не пойму. Так… Вон председатель! — он указал на мужчину, в центре толпы. — Сейчас узнаем.
Председатель сельсовета Прокофьевки, оказался грузным полным человеком, лет пятидесяти с копейками. Лицо розоватое, пухлое и отдаленно смахивало на блин. Сверху лысина, поросшая редкими седыми волосами. Глаза добрые, голубовато-серые. Сразу понятно, что он человек добрый, мягкий и податливый. Да уж, с прошлым председателем Соболевки Тимофеем Александровичем, конечно, не же сравнить. Тот оказался тем еще перцем.
— Николай Егорович! — окликнул его Монгол, двинувшись навстречу. — Что у вас тут случилось?
Тот оглянулся в недоумении, но разглядев приближающегося охотника, махнул в ответ рукой. Мы двинулись следом.
— Привет, Монгол. Где это ты пропадал?
— Все гуляю. Утром вчера, товарищей встретил. С одним вопросом разбирались неприятным, у северного зимовья. Пришлось нам ночью к болотам прогуляться.
Увидев егеря, Николай Егорович поприветствовал и его:
— Ба, Матвей Иванович! Тебя-то как в наши края занесло? К Кузьмичу?
— Попутным ветром, — отозвался старик. — Привет, Коля. Ну, можно и так сказать. Что за столпотворение здесь?
— Да вот, странное дело приключилось. Склад с провизией кто-то разграбил.
— Склад? — изумился егерь. — Откуда он у вас здесь?
— А вот теперь есть. Да еще в марте сюда топографы вертолетами триста килограмм провианта закинули, попросили отвести помещение для хранения. На пару-тройку недель. Консервы там, крупа, сало, мясо вяленое. Ну и указание по телеграфу пришло, только странное оно какое-то было. Мы помещение отдельное выделили, очистили, туда все и сложили. Ну вот оно и лежало все это время, под замком. Только прошло уже почти полтора месяца, а его никто не берет. Зато как раз сегодня ночью, склад этот и разворовали.
— Да ладно! Кто это такой смелый? — вырвалось у меня.
— Вот и мы думаем, кто? — вздохнул Егорович. — Пропало около тридцати банок с тушенкой и рыбой, почти все сало. Крупу не тронули, вяленое мясо тоже. Сломали дверь. Сторож Митька ничего не видел и не слышал. Говорит, отлучился по нужде, а когда вернулся, проверять не стал. Да и из него и сторож, как из меня московский генерал. Небось, проспал всю ночь, а сейчас басни рассказывает.
— Можно посмотреть? — спросил я у председателя и не дожидаясь ответа, двинулся к двери.
— А это еще кто такой? — услышал я за спиной голос Егоровича, — молодой совсем. Иваныч?
— Новый егерь Соболевки!
— А чего вы вообще тут забыли? — вдруг насторожился Николай Егорович.
Что они там обсуждали дальше, я уже не слушал. Меня очень заинтересовал вовсе не тот факт, что был ограблен продовольственный склад. Дело было совсем в другом — справа, у покосившегося деревянного сарайчика я заметил Федьку, что по ночам в окна заглядывает. Рядом с ним стояло какое-то тело, с ружьем в руках. Судя по всему, это и был Митька, который сторож. Видно было, что они знакомы, хотя оба делали вид, что происходящее вокруг их не касается.
Также, я обратил внимание на висящую на одной петле деревянную дверь. Остановившись рядом с ней и осмотрев ее, я понял, что дверь не просто сломали. На досках были различимы борозды, кое-где края были раскрошены в щепки, а нижняя петля вырвана из доски вместе с гвоздями. Создавалось некоторое впечатление, что тот, кто это сделал, будто бы не знал, как ее открыть. То ли монтировкой пытался вскрыть, то ли когтями… Очень странно! Примерно что-то похожее было и на ставнях в зимовье Степана Кузьмича.
Неторопливо войдя внутрь, я бегло осмотрелся и увидел разбросанные повсюду консервные банки, одна из которых была раздавлена, а из лопнувшей жестяной стенки вытекла часть густого содержимого. Ощутимо пахло пылью и сеном.
Помимо самих консервных банок, еще было разорвано два мешка с гречкой, и растрепана картонная коробка, в которой хранилось вяленое мясо.
И больше ничего. Выглядело все просто и примитивно. Само помещение — обычный дощатый сарай, без окон, с одной единственной дверью. Места внутри немного, большую часть как раз занимал провиант топографов. Странно, зачем закидывать столько еды, если в этом районе им нечего делать?
Еще до этого, по пути в поселок, я интересовался у Монгола, что там дальше на юг. Так вот где-то юго-восточнее располагался городок Кыштым. Озер и болот в этих краях хватало, но еще больше их было далеко к востоку.