Всё удобно и компактно: участковый инспектор в определённые часы вёл приём граждан, время от времени отрываясь на инструктаж народной дружины или заседания общественных формирований; тут же инспектор детской комнаты милиции разбирался с малолетними подопечными, перекидываясь профессиональными вопросами со своим коллегой — участковым. В общем, в одном флаконе было собрано несколько субъектов профилактики, удачно дополнявших друг друга, что позволяло объединить усилия милиции и общественности.
В одно из таких учреждений с отдельным входом, расположившемся в здании моего ЖЭКа, я и направился.
Выщербленное бетонное крыльцо вело к неказистой деревянной двери, по виду больше напоминавшей фанеру, обитую штакетником.
Эпоха железных дверей и тотального распространения сигнализаций еще не настала. Почти каждую вторую дверь в муниципальных помещениях и квартирах граждан можно было вынести хорошим пинком. Но никто этого не делал. Проще было поднять коврик, что имелся перед входом в квартиру, и извлечь оттуда ключ от квартиры, где деньги лежат. Но и этого почти никто не делал.
Уровень преступности в семидесятые был в разы меньше. С детства человека учили быть порядочным октябренком, пионером и комсомольцем. Отклонения в поведении разбирались на товарищеских судах и порицались общественностью.
Возможно, в этом и была причина низкого уровня преступности, а возможно, многие просто не знали (до появления западного телевидения и интернета), что вообще можно жить как-то по-другому.
В провинциальных городках и селах даже наркоманов не было. Часто конопля вырастала на окраинах и пустырях до высоты кустов черемухи. Использовали ее лишь ребятишки, чтобы изготавливать из прямых, как струна, стеблей «шпаги» Д’Артаньяна.
Над дверью висела невзрачная табличка, намазанная с помощью самодельного трафарета: «Опорный пункт милиции и профилактики правонарушений».
Я вошел внутрь. Пахнуло мокрыми тряпками. Бетонный пол с еще не высохшими разводами свидетельствовал о том, что здесь недавно прошлась уборщица, которая как всегда умудрилась вымыть полы в соседнем ЖЭКе и здесь ни разу не поменянной водой из одного железного ведра.
В небольшом, выкрашенном в синий цвет коридорчике, висел стенд с фотографиями «Их разыскивает милиция». В черно-белых, напечатанных абы как местным криминалистом, фотокарточках еле угадывались контрастные лица людей. Они напоминали больше жителей прошлого века из провинции, занимающейся добычей угля вручную: закопченные не по годам физиономии, грустные глаза и отсутствие осмысленности во взгляде.
Рядом со стендом висел плакат, на котором статный и ладный милиционер с безупречным лицом молодого Алена Делона и плечами (впрочем, руками тоже) Юрия Власова принимал заявление от сияющей от счастья бабульки. Под плакатом надпись гласила: «Советская милиция — слуга народа!».
Все правильно написано. Первое слово если убрать, то данный лозунг я бы распространил на года вперед, даже на века. Но скоро милиции не станет. А на полицию плакаты не действуют.
От коридора отпочковывались несколько дверей: одна вела в детскую комнату милиции, другая в комнату заседаний товарищеского суда (она же комната ЖЭКовских сходок квартиросъемщиков), а третья в самый главный и центральный кабинет всего этого «вертепа». Табличка гласила:
«Участковый инспектор милиции Осинкин П. В.»
Выцветшая табличка прибита гвоздями с заржавевшими шляпками. Сразу видно, делалось на века. Это потом появятся сменные вывески, когда можно будет менять бумажное содержание таблички хоть каждые пять минут, извлекая из-за прозрачного пластика фрагмент распечатанного на принтере листка.
Милиционеры семидесятых были сродни этим ржавым гвоздям на табличке. Потрепанные службой и невзгодами они не считали дни до пенсии и своей стойкостью и терпением уничтожали такое явления, как текучка кадров. Не удивлюсь, если эта табличка, была прибита к двери еще во времена Сталина, когда молодой Осинкин только пришел на службу.
Я постучал в давно некрашеную и потертую временем и посетителями дверь. Никто не ответил. Я прислушался. За дверью доносились какие-то женские всхлипы и причитания. Участковый явно был не один. Я дернул ручку двери и отпрянул назад. Прямо на меня выскочил небритый детина в тельняшке. Он пахнул на меня перегаром и попытался проскочить мимо.
— Держи его, Петров! — раздался из кабинета голос участкового.
Глава 15
Нетрезвый пролетарий явно хотел смыться от Осинкина. Метнулся кабанчиком, но тут же напоролся на мою подножку. Бах! — с грохотом расстелился на полу в коридоре.
Рухнул, как срубленный дуб. С шумом и сочными матами. Падая, вспомнил всех моих предков от питекантропа до родной матери.
Но в одном он ошибся. Питекантроп не мой предок, а скорее его. Матрос (раз полосатый, значит, матрос) застонал и сел на пол, почесывая на лбу свеже-вспухшую шишку (трезвый был бы, убился на фиг).
— Ты кто? — озадаченно пробормотал беглец, уставившись на меня.
Я собирался было сказать, что бдительный гражданин, который случайно проходил мимо кабинета участкового, но подоспевший Осинкин меня опередил.
— Это член добровольной народной дружины, — на ходу придумал для меня подходящую легенду участковый. — Помогает нам отлавливать таких дебоширов, как ты, Зюзин. Зря бегаешь. Органы тебя везде найдут. Чего расселся? Вставай пошли в кабинет. Оформляться будем.
— Да не виноват я, начальник, — пробасил Зюзин, пошатываясь (то ли хмель из него еще не вышел, то ли от падения еще не очухался). — Я из командировки вернулся, а она с Борькой! С соседом. Вот я и дал в глаз.
— Какая, к черту командировка, Зюзин? — негодовал Осинкин. — Ты же сантехник в ЖЭКе!
А я-то думаю, кого он мне напоминает. Точно. Сантехника после удачного калыма. Вечно молодой и вечно пьяный. Чуть помятая одежда, переходящая в такое же лицо. Недельная щетина и широкая душа, вынужденная томиться в оболочке трубопроводчика и страждущая гаражных приключений с такими же не понятыми обществом и женами маргиналами.
— Командировкой мы называем аварийные выезды на другой конец города, когда сильные прорывы случаются, — пояснил Зюзин. — Там можно на всю ночь застрять.
Участковый подхватил его под руку и завел в кабинет:
— Ну дал бы в морду Борьке, зачем жене тумака отвесил?
Я зашел следом за ними. В по-ментовски уютном кабинете участкового на скрипучем стуле прикорнула чуть сгорбившаяся женщина. Под ее глазом красовался наливной синяк. Она шмыгала носом, то и дело промакивая глаза и щеки носовым платком.
Антураж кабинета Осинкина показался до боли родным. До эпохи «евроремонтов» в мою молодую бытность много таких кабинетов повидал. Простенькая неброская мебель из неубиваемой советской «полировки», старый насыпной сейф, покрытый бесчисленными слоями краски, деревянные стулья. На окне кривой фикус, на столе светильник с металлическим колпаком. Все выглядело точно так же и в девяностых, когда я только пришел в милицию. Лишь только початых пачек от «Доширака» в мусорной корзине нет.
Бич-пакет, майонез, кусок сала и кружка крепкого черного чая с тремя кубиками рафинада — вот самое распространенное обеденное меню участкового и опера тех времен. Плюс иногда пятьдесят грамм фронтовых. Но не водки. Водка дорогая, участковые спиртом делились. Много его в те времена по стране ходило. Заводы технарь гнали из опилок и налево продавали. Предприимчивые граждане торговали горячительным прямо из дома. Продавали только постоянным клиентам, либо колоритным личностям, по неряшливому виду и неполнозубым опухшим мордам которых, сразу было видно, что ни в каких в органах они не работают.
Но участковые тоже не лыком шиты. За литрушку изъятого спирта подсылали на закуп этих же самых алкашей и ловили за руку торговцев. Спирт изымался и направлялся на экспертизу. Естественно, до экспертов он доходил уже не первоначальной крепости, а после них становился еще более разбодяженным и после подписания соответствующего акта шел на «уничтожение».
Спиртоторговцы исправно платили штраф, участковый выполнял план по административке, а спиртовик продолжал продавать дальше. Прибыльное это было дело. Выручка все штрафы перекрывала. Особенно навариться можно было, если клиент шатался, как тополь на ветру, и ему, естественно, продавали разбавленный шмурдяк. Все равно вылакает и не поймет. Ему и так уже хорошо.
Я закрыл дверь кабинета изнутри и с интересом наблюдал за «криминальной» семейной драмой.
— Как бы я Борьке врезал? — негодовал обманутый муж. — Если этот гад рванул так, что тапки потерял. Не догнал я его! Медузу ему в портки!
Оу… А Зюзин морские ругательства использует. Может, и вправду на флоте служил. Не зря в тельняшке ходит.
— Да не слушайте вы его, Петр Валерьевич! — всплеснула руками женщина. — Не было ничего. Борис за солью зашел, а эта пьянь и слова сказать не дал. Сразу с кулаками в драку кинулся.
— Знаю я вашу соль, — прошипел сантехник-моряк. — От такой соли полстраны потом не своих ребятишек растят.
— Уймись, Зюзин, — поморщился участковый. — Прижми задницу.
Осинкин повернулся ко мне:
— Петров, возьми стул, сядь у двери. Вдруг этот архаровец опять на волю рванет. Пристегнуть его нечем. Ключ от наручников не могу найти. А я пока гражданку Зюзину опрошу, заявление с нее возьму.
Я кивнул, приставил к внутренней стороне двери стул и уселся на него, как охранник на проходной. Вернее, как сторож. У охранников оружие имеется.
Не знаю, зачем Зюзин драпанул. Побои на почве ревности — обычное дело. И в моем времени и здесь таких случаев масса. Эпохи разные, а люди одинаковые. Мужики ревнуют, когда любят. Бабы ревнуют, когда всегда.
Бывшая жена меня почему-то не ревновала. Разве что к работе. Пропадал, как гончий пес днями и ночами на службе. Поначалу она тихо всхлипывала в подушку, потом скандалы начались. А потом развод. Развод прошел тихо-мирно. Как в той песне. На кухне записка: «Не жди, останусь у Гали». Потом только узнал, что не Галя это вовсе, а ее новый начальник.