Патриций фыркнул.
— Он этого… развития событий боится больше, чем я. Он же варвар. Верит, что после смерти уйдет к предкам. А перспектива служить этой силе вечно его пугает до потери лица.
— Неужто ему помешает лишнее воинство покойников под рукой? — невинно осведомился Майориан, вспоминая ночное наваждение. — Я бы не отказался — сам жив-здоров, а все павшие за меня… рядами маршируют. Наверное, не будут ныть, что доспех тяжелый, — мечтательно добавил он. — Красота…
— Вот и Торисмунд так решил. Только для того, чтобы это войско поднять, нужно умереть. Иначе не получается, извини…
— Понял, — усмехнулся Майориан. Головоломка сложилась до последней детали. — Понял, прости, работаем… я, наверное, пойду? А то у меня там Теодерих без пригляда почти.
— Идем, — патриций не стал напоминать, что они находятся в собственном шатре Майориана. Видимо, и вправду устал.
446 год от Р.Х., Паннония
Отделаться от телохранителей невозможно. Вернее, в суматохе пира опытный человек может сделать так, что его потеряет даже собственная охрана. Но тогда суматоха пира очень быстро перерастет в суматоху поиска. И очень многие люди начнут предполагать лишнее. Поэтому над рекой, над быстро темнеющей водой теней не две, а шесть. Четыре длинных — на взгорке, и две коротких — на бревне почти у самой воды.
Поздний вечер — хорошее время для дружеской беседы. Воздух свеж, рядом надрывается птица, которую не спугнул галдеж наверху. Отсюда его почти и не слышно, хотя ушли недалеко. Хозяин — невысокий, кряжистый, большеголовый, очень просто одетый: не только для царя царей, даже для воина — думает, как начать разговор. Они уже говорят, но это обычная неспешная беседа со старым знакомцем, а ему нужно начать совсем другую. Важную.
— Ты не опасаешься за сына? — спрашивает он.
— Нет, — улыбается гость. — чуть повыше ростом, чуть поуже в кости, так же просто одет, полголовы седых волос, но это давно уже так, лет с тридцати. — Гензериху этот договор очень дорог. Он просто хочет быть спокоен за жизнь своего старшего.
Договоры, союзы, браки, заложники… Хозяин слегка усмехается. Цена всему этому… не сказать, что невелика. Иногда даже весьма велика. Но вот чтобы она оказалась непосильной, или ее не было вовсе — такого он не может припомнить.
Любой союз можно нарушить. Иногда это выгодно, иногда — весьма некстати.
Они сидят рядом, полуобернувшись друг к другу. На вид — ровесники, но, на самом деле, консул западной империи на десять лет старше царя царей. И царь очень многим ему обязан. В том числе и жизнью, неоднократно. Впрочем, это взаимно.
— Чтобы успокоиться на этот счет, ему придется постараться, — опять усмехается хозяин. — У сына Гензериха дурной нрав. С таким тоже можно прожить долго, конечно… но кто знает, получится ли.
— C этим дурным нравом придется мириться мне… Хунерих перебирается в Рому, к невесте поближе, — гость опять улыбается. Кажется, об этой подробности хозяину доложить еще не успели. Это приятно. Пусть видит — от него ничего не скрывают. Что бы там ни делалось на юге, здесь он — первый.
— Рома город крепкий… — шутливо хмурится хозяин. — Правда, и Хунерих не так чтоб слаб.
— Если он до разрыва доведет, домой ему лучше не возвращаться, — гость тоже может шутить так. И еще не так.
Если прикинуть, что именно сделает с сынком Гензерих при таком обороте событий, то перечислять прикидки придется довольно долго, потому что выдумка у Гензериха есть. Правда, в ближайшее время Хунериху не дадут вести себя как дома. Даже если он будет очень стараться.
— Жаль отпускать твоего сына.
— Я бы тоже предпочел, чтобы он рос здесь. — Это правда. Гостю было бы спокойнее, находись его старший в руках человека, который знает, для чего можно жертвовать заложниками, а для чего — не стоит.
Из мальчика, — вздыхает про себя хозяин, — конечно, никогда не получится второго отца — и это, с одной стороны, к лучшему. Потому что двух мало что невероятно хитрых, так еще и ловких ромеев сразу вытерпеть трудно. С другой — кто придет на смену отцу? Радоваться, что чьей-то державой правит очередная трусливая овечка, можно лишь в одном случае: когда хочешь эту державу завоевать. Если же нужен союз — это уже беда, большая беда…
Гость глядит на хозяина и думает о том, что у пребывания среди варваров есть свои неудобства. Все время чувствуешь себя обманщиком, даже когда не лжешь. Гость любит своего старшего сына и ценит его жизнь. А если Карпилиону и вправду не стоит командовать ничем серьезней сотни — что в этом страшного? Если потребуется, чтобы наследник дела носил родовое имя — достаточно усыновить того, кто подойдет… но вряд ли такая необходимость возникнет.
— Что нынче на уме у императора? — тут бы сказать «на месте, где надлежит быть уму», но язык же вывернешь…
— Он очень рад, что теперь в случае несчастья ему будет на кого положиться, — рад тому, что отныне всем в Западной Империи он нужен живым, а не мертвым, ибо после его смерти вандалы могут потребовать наследство.
Хозяин смеется одними глазами — «положиться», чтобы положиться, нужно сначала научиться стоять или сидеть, так что это называется как-то иначе. Потом мрачнеет, хоть и старается не выдавать приступа раздражения. Наследство. Вандалы. Ну, пусть строят планы. Будет иначе.
Будет иначе, мысленно соглашается гость. Может быть.
— Скорее всего, — говорит консул, — тебе тоже скоро нужно будет ждать послов с юга. С большими подарками.
— Вероятно, так, — все-таки разговор идет все не о том, что нужно, а время летит быстрой ласточкой, оставлять прочих гостей надолго нельзя.
— Я не буду тебе советовать, — гость серьезен.
Гензерих наверняка захочет подтолкнуть гуннов к войне с везиготами. Он слишком обидел Теодериха — и не станет ждать, пока тот решит нанести удар. Гость предпочел бы, чтобы Гензериху здесь ответили отказом, но он не будет настаивать. И еще он понимает, что хозяин хочет говорить о чем-то важном. Куда более важном, чем война на следующий год. И то, что по лицу хозяина это желание можно прочесть даже в сумерках — плохой признак.
Хозяин задумчиво кивает, потом отводит взгляд от играющей в лунном луче мошкары. Что отвечать послам Гензериха, что будет через год, а тем более — через пять лет, зависит от нынешнего разговора.
— Я нашел еще одного союзника, — наконец улыбается гунн.
Гость слегка удивляется. За это время царь царей потерял брата, приложил много усилий, чтобы потерять — они очень долго отлично ладили, но власть делает с людьми странные вещи — а вот о приобретениях консул не слыхал, и люди его не слыхали.
— Я долго искал, ты знаешь, — щурится хозяин. О разнице между жрецами, которые только морочат голову, и теми, кто действительно служит могучим силам, они говорили давно, очень давно.
— И нашел? — про меч, принадлежавший богу войны, гостю уже успели рассказать. Еще в Городе успели.
— Да.
Гостю никогда особенно не нравились эти поиски. Он раньше любил здесь бывать. Здесь все устраивались спокойнее и разумней, чем дома. И людей убивали по простым невздорным причинам. И не так часто, как можно было бы подумать. Будет грустно, если старый приятель связался с шарлатанами — и еще грустнее, если он связался с кем-то настоящим.
— Я слушаю.
— Она действительно существует. И позволяет достичь очень многого. Того, что не под силу даже самым могучим.
— Ты же рассказываешь это мне зачем-то? Я слушаю.
Вот и хорошо, вот и не надо ходить кругами.
— Я хотел бы предложить и тебе примкнуть к нашему союзу.
— Что за союз и кто союзник? — Гость смотрит на хозяина и видит — он рад. Он искренне рад, что все оказалось так просто. Он серьезен, Мария и Минерва, он верит в то, о чем говорит. — Что за союз, кто союзник и зачем тут я?
— Вместе мы можем покорить весь мир, — это и не шутка, и не воодушевляющая речь. Констатация факта. — Создать державу, что простоит тысячу лет. Другим, — отмашка в сторону дворца, — я предлагать не стану, тебе — да.
— Такими словами и девушку на сеновал не завлечешь…
— Девушка-то нынче торопливая пошла, даже уговоров слушать не желает, — через смех проступает напряжение.
— Это не девушки торопливы, это мы постарели. — Мне полвека, тебе немногим меньше, если ты узнал что-то важное и хочешь поделиться, говори. Зачем мне весь мир — я с одной его десятой не знаю, что делать…
— Постарели? — смех раскалывается надвое, хриплые грубые ноты — и серебряные, хрустальные, совсем чужие. — Да нет, рановато еще. Я расскажу, конечно. Расскажу, покажу, только хочу, чтоб ты понимал, зачем…
— Скучно одному? — и это настоящий вопрос.
Ромей — он и есть ромей, что с ним ни делай. Скучно — нелепое слово. Одному в степи скучно? Нет, нисколько. Только вдвоем лучше, намного лучше… даже если вдвоем с врагом, а если с другом, то кто остановит?..
— Я уже не один, и один не буду.
— С ним. — Кажется, вот она, причина, по которой у хозяина стало на одного брата меньше. На единственного брата. То ли они это чудо не поделили, то ли все еще хуже.
— С ней, с ним… — пожимает плечами гунн. — Сделай то же самое, я подскажу, как. Это просто. А дальше — проси, чего хочешь. Бессмертия, силы, чутья, памяти… если бы ты был такой молодой дурак, каким ты никогда не был, я бы сказал «и станешь непобедимым». Я скажу иначе — «то, что мы построим, не победит никто».
— Как построим? И что взамен? — Плохой разговор, очень плохой. Любого Гензериха предпочел бы. Хозяин о первой любви, да что там, о первой войне так не говорил.
— Силой оружия, победы, славы, золота, мудрости… — хозяин улыбается. Так, как строят. Так, как строят все и всегда. — Взамен… почти ничего. Просто быть с Ней вместе. Дать ей видеть, чуять, ощущать, только это.
— Потому что само оно не может… без плоти и без согласия, а значит без человека, — очень похоже на то, о чем его некогда предупреждали. Он тогда засомневался — одно дело неприятные полупрозрачные полотнища разных размеров, другое — настоящее существо, с которым можно договариваться. Впрочем, проверить просто. — Можешь показать?