– Заглох, – прошелестело по рядам гостей, – Куда это он? Смотрите, что он творит…
Самолёт сорвался с места, и вздрагивая на неровностях бетона, начал разгон. В наступившей тишине было слышно, как бухают колёса шасси по стыкам бетонных плит взлётной полосы.
– Только что мы продемонстрировали вам, как работает система шумоподавления. Даже на форсированном взлётном режиме шума моторов практически не слышно. Бесшумный полёт поможет нашим самолётам крайне успешно преодолевать посты акустического наблюдения, – не удержался я от комментария, глядя на растерянные лица вояк.
– Пф-ф, это пока просто слова. Не мешало бы их проверить, – достаточно громко высказался всё тот же генерал-майор.
– Вас не устраивает сегодняшний результат? – повернулся я к злопыхателю, – Обратите внимание, что акустический пост, расположенный около диспетчерской, уже проворонил нашего разведчика. После завершения испытаний можете поинтересоваться у них, на каком расстоянии они потеряют второй самолёт.
Я указал пальцем на раструбы акустиков, отслеживающие взлетающий штурмовик. По предварительным проверкам контакт с самолётом они потеряют после его удаления на три-четыре километра, что само по себе отличный результат. Отличный для нас, а не для поста наблюдения. Поднимись самолёт на высоту в пять-шесть километров, и они его уже никак не услышат, даже если он пролетит прямо над ними, прячась за облаками.
Так и вышло, вскоре раструбы акустиков беспомощно заёрзали, пытаясь обнаружить штурмовик, по-видимому, сменивший курс.
Особыми достижениями в деле радиолокации пока ни одна страна похвастаться не может. Убогие они ещё, нынешние радары. Судя по тому, что нам говорили преподаватели в Академии, какие-то успехи есть у флота. Справедливости ради стоит заметить, что и размеры у целей, обнаруживаемых корабельными радарами, существенно отличаются. Самолёт с крейсером не сравнить. Моряки могут своими установками большой корабль обнаружить километров с двадцати-тридцати, а самолёт заметят лишь тогда, когда будет поздно. Как не крути, но шестьсот километров в час – это десять километров в минуту, а обнаружить самолёт за пару десятков секунд до того, как он свалится в пике и сбросит бомбы, так себе подмога для зенитчиков. Наблюдатель с биноклем полезнее может оказаться.
Штурмовик пару раз прошёлся над полем, показывая несложные фигуры пилотажа. «Спираль», «восьмёрка», боевой разворот, пикирование, «бочка» и «горка». На сегодня достаточно. Стоит заметить, что сам по себе самолёт способен на большее, но у наших пилотов ещё слишком мало опыта, чтобы мы могли рисковать единственным образцом штурмовика из-за человеческого фактора.
Потом гости смогли наблюдать за посадкой самолёта-разведчика. Красиво сел, что и говорить. Пилот притёр самолёт к полосе так, что я касание прозевал. Не зря мы его дружно ругали, когда на первых посадках он через раз норовил «козла» словить, заставляя самолёт пару раз подпрыгивать из-за жёсткого приземления.
– И в завершении показа двойной проход над вражеской колонной бронетехники, – услышал я голос Артемьева, и развернулся в сторону полигона, устроенного за пределами лётного поля. Пятнадцать разнообразных броневиков были расставлены в линию, растянувшуюся метров на триста-четыреста, – Штурмовик сначала атакует колонну в лоб, стараясь нанести как можно больше повреждений головным машинам, а второй раз пройдёт с хвоста, высыпав за четыре с половиной секунды шестнадцать авиабомб общим весом четыреста килограмм.
– Я один про такие бомбы не слышал? – подал голос полковник интендантской службы, – Что-то я не припомню такой позиции в номенклатуре боеприпасов.
– Не удивительно. Мы их сделали из снарядов калибром сто семь миллиметров. После перехода артиллерии на калибр сто двадцать два миллиметра у вас на складах их не одна тысяча осталась, – невозмутимо заметил капитан Панкратов.
Если что, то это была его идея. У Империи есть авиабомбы в сто килограмм весом, которые сбрасывают с дирижабля, если такая возможность случается, а осколочной мелочи пока никто не делает. Надо ли говорить, что для штурмовиков такие бомбы избыточны, а то и опасны.
Я обошёл гостей, и выйдя в первый ряд установил Щит, закрывший обе трибуны. Хоть нас и убеждали в том, что осколки на такое расстояние не долетят, но чем чёрт не шутит, лучше перестраховаться.
– Вы всерьёз полагаете, что ваша магия нас защитит от авиабомбы? – услышал я за спиной уже надоевший мне окающий голос.
– Я могу сесть сверху на любой из этих броневиков, – показал я пальцем на колонну техники, выстроенную на полигоне, – И пусть хоть десять самолётов меня штурмуют. Ничего у них не выйдет. Другой вопрос – сколько из этих самолётов обратно вернётся. Тут сходу не готов сказать. Пробовать надо.
Опс-с… Неудачка.
Я забыл, что голос усиливал, и получилось так, что мой ответ услышали все присутствующие на показе.
То-то все вместо полигона теперь на меня уставились. Услышали, как я огрызнулся на очередное высказывание генерал-майора. Доклевал он меня своим занудством.
А я что… Я ничего. Стою себе, рожа кирпичом, Щит держу и смотрю, как самолёт заходит на атаку.
– Атака начинается планированием с высоты шестьсот метров под углом в тридцать градусов. С дистанции восемьсот метров пилот производит пристрелку трассерами, используя четыре двадцатимиллиметровых пушки, а на дистанции пятьсот-шестьсот метров к стрельбе подключается стрелок, в чьём ведении находится спаренная установка тридцатимиллиметровых пушек. Он же отвечает и за сброс авиабомб.
Доклад капитана Панкратова был прерван звуками начавшейся стрельбы. Красиво выглядит со стороны атака штурмовика. Крайне впечатляюще. Психологический эффект, что надо.
Другой вопрос, насколько эффективным окажется его применение.
Я перечитал кучу книг, оставшихся от предков и сохранённых в имперской библиотеке. Должен сказать, что с легендарным ИЛ-2 не всё так радостно, как это принято считать.
До 1943 года, пока на вооружение не поступили противотанковые авиабомбы с кумулятивным эффектом, особой опасности штурмовик для танков противника не представлял. С бронёй средних танков пушки калибром в двадцать три миллиметра просто не справлялись, даже лёгкие танки пробить удавалось далеко не всегда, для этого нужно было умудриться попасть в самые уязвимые места. Не особо боялась штурмовиков и пехота на переднем крае. Научились солдатики выживать под огнём пулемётов. Опыт боевых действий в первые годы Великой Отечественной войны показал, что при атаках с бреющего полета Ил-2 способны поражать лишь живую силу противника вне укрытий и его транспорт в местах сосредоточения или в колоннах.
Короче, очень спорный самолёт был у предков. Из тридцати шести тысяч выпущенных в годы войны штурмовиков Ил-2 День Победы в боевых частях первой линии встретили лишь три с половиной тысячи!
В наше время ситуация чуть лучше. Ни у кого, кроме флота, серьёзной брони нет. Оттого пара броневиков уже весело пылают на полигоне, а четыре перевернулись от близких разрывов бомб, а то и от прямых попаданий. Отлично пилот со стрелком отработались. Если бы не хвост колонны, который издалека выглядит непотрёпанным, то о лучшем результате и мечтать было трудно.
– Ну, что, господа, посмотрим на результаты? – обернулся государь к впечатлённым армейцам.
Осмотр повреждений показал, что снаряды в тридцать миллиметров легкобронированные машины пробивают всегда, зачастую проламывая броню, а калибр в двадцать миллиметров иногда может не справиться с бронёй в пятнадцать миллиметров, если попадает в лобовые плиты под углом. К счастью, такие изыски встретились лишь у двух немецких машин. Была и третья, но в неё летчики умудрились влепить бомбу. Почти прямое попадание. То ли прямо в корму бомбой попали, то ли под неё, но броневик сделал кульбит и лежал вверх колёсами, демонстрируя иссечённый осколками металл на уцелевших листах обшивки.
Последние пять машин не зря казались целыми. Мы на них нашли всего две пробоины. Одна от осколка, а вторая от двадцатимиллиметровой пули. Оба попадания можно считать не критичными. Боковое повреждение капота и простреленная пулемётная башня.
– Вот это я понимаю. Сила, – услышал я скрипучий окающий голос, когда мы вернулись к трибунам, – Это тебе не машины снегом завалить. Тут всё серьёзно. А дыры-то в броне какие, кулак можно засунуть.
Половина гостей с улыбкой обернулась на голос генерал-майора, остальные старательно прятали усмешки. Наша с ним перепалка не прошла незамеченной, как и небольшое землетрясение, вызванное падением льда. Все отлично понимали, что я не снегом машины присыпал, но высказываться не спешили, ожидая моего ответа.
– А действительно, Олег Игоревич, – с лукавой усмешкой повернулся ко мне государь, демонстрируя одним своим обращением моё отличие от остальных гостей, – Не могли бы вы более наглядно показать армии, что маги тоже не лыком шиты.
Шикарная подача от Императора. Такой шанс упускать нельзя ни в коем случае.
– Просто показать? Что бы такое простенькое-то изобразить? – я демонстративно почесал затылок, лицедействуя, и вызывая у вояк уже достаточно громкий смех. Любит русский народ простоватых недотёп, – О, придумал!
Резко развернувшись к полигону, я одной рукой взмахнул над гостями, накрывая всех защитным куполом, а второй указал на уцелевшие броневики.
– Комета!
Бахнуло на совесть. Облако пыли и дыма скрыло полигон.
– Если простенько, то как-то так, – небрежно заметил я, поворачиваясь к гостям.
Что характерно, на меня никто не обратил внимания. Вообще никто…
Все уставились на то место, где оставалась стоять уцелевшая техника. С открытыми ртами.
– А куда броневики делись? – наконец-то услышал я чей-то голос.
– Видимо, как и те, что на острове стояли, отправились в свой броневичковый рай, – махнул я рукой в сторону реки, поясняя жестом, что и там особенно нечего искать под слоем льда, – Мы, маги, пробоины кулаком мерить не обучены. Если уж бить, так бить. Чтобы всё в пыль, в труху и вдребезги. Кстати, воронку я закапывать не буду. Пусть сомневающаяся сторона роту своих службистов вызывает. Глядишь, справятся за день. Или со службами аэродрома можно попробовать договориться, вдруг им пожарный водоём требуется, – подсказал я обалдевшему генерал-майору более простой выход, – А вот под братскую могилу для тех, кто в силу магии не верит, места там маловато будет. Дураков у нас в стране ещё много осталось.