«Слушай, — тягучий шёпот возобновился, и мне ничего не оставалось, как последовать совету, — я… Ты… мы теперь одно целое. Память. У всякого носителя есть память. Я не знаю, как… Не понимаю, почему… Дотянись до моей памяти.»
«Ты крыса? — вопроса умнее я не придумал. — Я что, с крысой сейчас разговариваю?»
«Дотянись до памяти…» — продолжал настаивать на своём голос, с каждым разом становясь всё слабее. И я бы с радостью это сделал, если бы понимал, как, а главное — до чьей. Что-то подсказывало, что не может обычный зверёк быть настолько умным, а моё воображение настолько многогранным. И это, увы, самокритикой не было.
Несвойственная для меня тяга к длительному анализу снова дала о себе знать, и теперь я пытался логически дойти до того, как «подключиться» к памяти мыши. Её органы чувств я захватил вполне успешно, и с этой задачкой должен был как-нибудь да сладить. Попытался настроиться на внутренние ощущения. Так сказать, заглянуть внутрь носителя. И это, на удивление, почти сразу же удалось: закрыв глаза, я увидел как едва различимо светятся нити нервной системы. Попытался представить, что они горят ярче — получилось. Только вот что с этим теперь делать? И тут меня осенило! Понятия не имел, как выглядит центр памяти или где там это всё хранится, но мысленно воззвал к нему. А дальше, калейдоскопом живых эмоций и событий, мне открылись преинтереснейшие кадры. Оказалось, что мышка-то не простая, а лабораторная. И что-то на ней проверяли. Что-то, подозрительно напоминающее часть меня ещё пару минут назад.
Совру, если скажу, что подсмотренные кадры меня никак не задели. Кусок эфирообразной живой нефти вообще мало кого мог оставить равнодушным. И вместе с тем я испытывал чувство дежавю. И дело было даже не в том, что та жижа поменьше уже проделывала с бедной мышкой то же, что и я. А в том, что я уже видел подобное раньше. Правда, не в реальной жизни, а, кажется, в кино. Да, точно, ведь в действительности такого быть не может. Стало быть, я нахожусь в какой-нибудь виртуальной реальности? Час от часу не легче! Я… А кто, собственно, я?
Попытался вспомнить, что вообще происходило до моего чудеснейшего пробуждения, и не смог. Совсем. Стоило только напрячь извилины, как боль снова возвращалась, своими тупыми когтями пытаясь пробить черепушку. Спокойствие. От того, что я сейчас начну переживать, ситуация не изменится, а так хоть нервы поберегу… Нервы! А ну как обратиться к собственной памяти как-нибудь так же, как сделал я это с бедным грызуном? Только вот проблема: совершенно не ощущаю теперь разницы между собой и мышью, словно её сознания вовсе не стало. Кажется, всё должно было быть немного не так. По крайней мере, у меня возникло ощущение какой-то неправильности в этом.
«Эй, крыса… мышь! Почему ты замолчала?» — и ничего. В какой-то момент мне действительно начало становиться одиноко. Захотелось побыть той самой сериальной девочкой-нытиком с ведёрком мороженого. Однако как я его теперь достану?
Всё, хватит. Пробуем снова: «Я не мышь, я — чёрная жижа. Самостоятельная, мать его, личность со своими собственными светящимися трубочками.»
Кажется, начало получаться. По крайней мере, начал ощущать, как именно «опутываю» зверька — то есть, как распределена по нему моя масса. А вот дальше вышло совсем уж любопытно. Я светился практически весь! Миллиарды тонких трубочек были переплетены между собой так плотно, словно являлись составляющими полотна. Причём полотна, обладающего достаточно большой эластичностью — но уж её мне предстоит проверить позже. А вот что касается памяти — здесь нельзя было вычленить её источник. Она была, кажется, во всём, но какая-то разная. Словно принадлежала десятку существ, а то и больше. Среди этих существ был и я сам, заполняя отчего-то меньше всего пространства. Ну что ж, пора знакомиться.
— Мих… может, грибочков поедим, а то бабушка передала, а в одну харю лопать как-то не айс! — Крепыш в растянутых трениках философски восседал на табурете в позе Роденовского мыслителя и по-детски наивно изучал глазами мой неплохой, в общем-то, нож для «охоты», изредка переводя взгляд на искомую банку с грибами. Эта его неопределённость всегда мне импонировала, хотя Макс и правда был парнем что надо — для друзей и родных ничего не жалел, последнее отдавал. Однако неумение определиться хорошенько портило ему жизнь, начиная проблемами в личной жизни и заканчивая тем, что ни в одном универе он не продержался больше года. Зато, опять же, имел целый мешок разномастных приятелей, которых с удовольствием друг с другом знакомил. Сегодня же мы собрались посидеть сугубо своей скромной компанией и коротали время не весьма содержательными разговорами, ожидая, когда все подойдут.
— Та не-е… Сначала дождёмся наших, а после уже под закуску пойдёт. Да и Ярик обещал свою вишнёвую настойку на дегустацию принести. Ещё и так разрекламировал: мол, тройная перегонка, по семейному рецепту, а главное — чистая, ну прям как слеза девственницы. — Макс взглянул на меня как-то уж слишком недоверчиво. Я его понимал: после Ярькиной бурды обычно и змии зелёные приползали, и белочки, и грибочки уж слишком задушевными и понимающими становились… Максиму это не очень-то и нравилось, он с удовольствием ограничился бы колой, но коллектив настаивал, а отказывать как-то постоянно не выходило. Потому он вздохнул, принимая неизбежное, а затем выдал мысль о том, что пора, мол, последовать примеру нашего общего знакомого и уйти в армию. Я согласился: дело хорошее. И потом, с таким здоровьем, как у него, быстро куда-нибудь приберут. Да и что вообще он до сих пор здесь делает? Ноги в руки и пошёл. Однако позже мы справедливо рассудили, что желание служить хорошо, когда оно в обед. Проявление же энтузиазма ближе к полуночи ничему дельному не способствует.
— Где ты эту девственницу сейчас найдешь-то? Так что не ***ди, Мих, если не знаешь точно, а то сейчас это не в трендах, причем ни первое, ни второе! — А вот сейчас обидно было. Я тут из лучших побуждений целую рекламную акцию устраиваю, а меня тут во лжи по притянутому за уши поводу обвиняют. Непорядок!
— Ой, Максик, ты шо… первого канала, небось, пересмотрел или, не дай все боги тёмные, самого «Рен-ТВ»? — шутливо пожурил я этого недоделанного философа. — Помнишь Яночку из первого? Так вот, она была аж до двадцати, пока я, собственно, и не прервал сей непорочный круг… Кхм, хотя это и некультурно обсуждать. Да и чего ты агришься? Расслабься, бро, и помни золотое правило о том, что раз на раз не приходится. А теперь пошли лучше что-нибудь глянем, а то погрызёмся ещё из-за очередной фигни на ровном месте!
Хотя я и поступил не как истинный «джентльмен» сейчас, нужно было раскрыть другу глаза сейчас, пока он не мутировал в женоненавистника — такого удара наша дружба может и не вынести. Правда, теперь главное, чтобы это не аукнулось мне самому: выцарапанные фурией глаза — не то, о чём стоит мечтать на сон грядущий. Впрочем, Максим молчать умел, и это было ещё одним уважаемым мной в нём качеством.
Пройдя к нашему безумно всеми любимому «домашнему кинотеатру», я быстро занял своё коронное местечко на полу, дабы обеспечить себе наилучшие обзор и комфортабельность, а то Макс тот ещё любитель отжимать чужие места. «Чёртов гопник-переросток», — отзывался я о нём исключительно любя. Когда так называемый «гопник» появился, то уже держал в руках потёртый и старенький диск в безумно ярких тонах:
— Смотри, что я откопал у Марики! — И показал мне искомую обложку «Человека-паука», где словно в застывшей сцене из детства были запечатлены сражающиеся сам главный герой и Доктор Осьминог. Это оказалось насколько эпичным и ностальгическим, что я даже забыл, что хотел сказать. Макс же стоял, хитро улыбаясь. Надо же, всё-таки запомнил тот мой полуночный бред, в котором я грезил Нью-Йорком, мечтая стать на его защиту от инфицированного пауком очкарика. Да, в тот раз без Ярькиных зелий тоже не обошлось.
— Неожиданно… — всё же ответил я. — Дождёмся остальных?
Максим пожал плечами. И тогда я выхватил у него коробку, сам вынимая диск.
Через пару серий дом наполнился гостями. Ярик принёс обещанную настойку, а наш щедрый «ботаник-аграрий» Сергуня безвозмездно приволок целый мешок своей первоклассной «Травы-Муравы».
Воспоминания неожиданно оборвались. Я снова и снова пытался проделать удавшийся трюк, но ничего не выходило. Оставалось довольствоваться тем, что есть, и выуживать информацию из открывшихся кадров по крупице.
Итак, меня зовут Михаил, мне около двадцати лет, учусь посредственно или совсем плохо, не разобрал, люблю баловаться не очень лёгкими наркотиками под мультики. Да-с, не очень приятно познакомиться. И почему мой образ жизни вызывает сейчас отторжение, когда тому мне явно было по кайфу? Не мог же я, в самом деле, так быстро, что называется, «образумиться». Или это на меня так экстренность ситуации влияет? Впрочем, чудеснейшая смена жизненных ценностей — далеко не та проблема, которая должна была меня сейчас волновать, ведь если я правильно понял, а понял я правильно, тот голый звонарь являлся тем самым Питером Паркером?! Кажется, это дошло до меня только сейчас. И я, по всей видимости, нахожусь в Нью-Йорке. В теле крысы! Мыши!.. Неважно, кого.
Паника начала набирать новые, доселе неведомые обороты. Необходимо было отвлечься, а лучше всего — напиться, только вот пока я грызун, мне вряд ли это светит. Того гляди, с капли крышу унесёт, а ясность рассудка — единственная ценность, которую я с переменным успехом имел. В общем, нужно было определиться с первостепенной целью, и я решил задаться нехитрым русским вопросом: «Кто виноват и что делать?» И раз первое я вычислить не мог (свою вину я отрицал априорно), то со вторым ещё кое-как мог разобраться. Но лучше бы на сытый желудок — чувствую, мышонок конкретно недоедал.
Я не знал, куда я направляюсь. Просто бежал, стараясь быть максимально менее заметным для снующих мимо людей. Выходило это не очень удачно, поскольку, находясь в иной сущности, было довольно сложно ориентироваться, но спустя некоторое время я более-менее пообвыкся и даже обнаружил некоторые плюсы у подобного зрения. Впрочем, забудьте — это уже пятое моё столкновение с фонарным столбом.