За его спиной сверкает под майским солнцем зеркало Осло, — фиорда, пестреют разноцветные нарядные суденышки: моторные, весельные, парусные лодки, катера, ботики. К торговому порту держит путь трудяга-лесовоз, весь в красном окисле, с черными от копоти трубами. Большие серые чайки залетают на городские улицы и, покружившись среди рослых плакучих берез, возвращаются в гавань.
Погруженный в думы, Амундсен идет, не замечая узнающих взглядов прохожих, переходит полные движения улицы, не оглядываясь по сторонам и словно вручая шоферам и возницам заботу о своей безопасности. Он сворачивает в тихую красивую улицу, ведущую к королевскому дворцу, и внезапно останавливается, привлеченный резким, звучным голосом аукционщика:
— Меховая малица и унты, в которых Амундсен достиг Южного полюса, — восемьсот крон!..
Амундсен со странной улыбкой входит в помещение аукциона.
— Восемьсот крон — раз, восемьсот крон — два.
— Восемьсот пятьдесят крон! — слышится из Узала.
— Восемьсот пятьдесят крон — раз, восемьсот пятьдесят крон — два…
Этот аукцион привлек большую толпу. Среди подлежащих распродаже китайских ширм, персидских ковров, старинной мебели, второсортных картин и скульптур, севрского и копенгагенского фарфора, люстр и бра с молотка пойдут вещи, принадлежавшие Руалу Амундсену: различные предметы с корабля «Мод» — от солонки до градусника, от обрывка паруса до ружья путешественника; медали всевозможных географических обществ, которых был удостоен отважный исследователь, чучела птиц и зверей, различные коллекции.
Амундсен стоит за колонной, прислушиваясь к торгам. Жители Осло, которых трудно обвинить в расточительности, сейчас не скупятся, и на жестко изрезанном морщинами лице путешественника горечь сменяется насмешливой удовлетворенностью.
— Руал, зачем вы здесь? — послышался голос, и возле Амундсена оказался крепкий, плечистый, седеющий человек с хорошим, обветренным лицом.
— Тсс! — Амундсен приложил палец к губам. — Я случайно проходил мимо. А что вы тут изволите делать, капитан Вистинг?
— Простите меня, я не мог смириться, чтобы ваши медали попали в чужие руки.
— Я не возьму их назад, зарубите себе на носу! — сверкнул глазами Амундсен, затем, смягчившись, добавил: — Довольно и того, что я занимаю чужой дом.
— Этот дом построен вами, Руал! И когда паршивец Леон пустил его с молотка, вашим друзьям ничего не оставалось, как откупить его для вас.
— Оставим брата в покое, он только довершил начатое другими.
— Оставим. Вы свободны сейчас? Хотите, поедем в Хольменколен?
— Меня ждут во дворце.
— Тогда до вечера.
Друзья обмениваются рукопожатием, и Амундсен, незамеченный, уходит…
…Королевский парк вольно распахнут во все четыре стороны. Тут нет ни ограды, ни ворот, лишь сбоку от дворца, возле маленькой караулки, имеющей чисто декоративное значение, под ленивыми взглядами нескольких зевак игрушечно-нарядный часовой выполняет изящные балетные па.
По дорожкам парка катаются на трехколесных велосипедах дети; на газоне, низко и твердо подстриженном, кто в тени рослых деревьев, кто в солнечных просветах, нежатся молодые граждане Осло, длинноногие, загорелые, мускулистые. Девушка расчесывает пышные светлые волосы, откидывая их с лица против солнца, отчего в пушистой копне вспыхивает золотое пламя. Старушка крошит хлеб на берегу маленького пруда, у ног ее вступили в яростную потасовку голуби, чайки, дикие утки.
Амундсен вежливо обходит дерущихся птиц. Прямо ему под ноги кинулась крякуша с хлебной коркой в клюве, преследуемая другими утками. Амундсен притронулся к котелку, любезно пропустил утку и двинулся дальше. Ему любы и дороги все эти малости родной жизни: суета детей, старух, птиц, весенняя томность юношей и девушек, свежесть берез и кипарисов, соседствующих лишь в Норвегии.
Он приближается к караулке. Молодой воин, выполняющий дозорный танец, узнает великого путешественника. Скованный ритуальными движениями, он платит дань уважения Амундсену, придавая особую радостную готовность своему лицу. Амундсен, угадавший душевное движение часового, приветствует его так же, как уток в парке: он притрагивается пальцами к полям котелка.
Вид этого воина настроил Амундсена на боевой лад. Он продолжает путь, напевая мелодию военного марша. Под этот марш он подымается по тронутым мохом ступенькам широкой каменной лестницы и входит во дворец. Здесь его уже ждали и сразу провели в кабинет короля.
Навстречу путешественнику подымается во весь свой двухметровый рост король Гакон. Донкихотская худоба в сочетании с непомерным ростом не лишает короля достоинства осанки, изящества суховато-четких движений.
— Рад видеть вас, капитан Амундсен! — говорит король с тем характерным датским акцентом, от которого он не мог избавиться до конца жизни.
— Ваше величество, я отнюдь не претендую на этот высокий чин! — с улыбкой сказал Амундсен.
Король сделал удивленное лицо.
— Это не по-норвежски! У нас каждый человек, проплывший хотя бы от Осло до Ставангера, требует, чтоб его величали капитаном. А вы, насколько мне известно, плавали несколько дальше.
— Когда я слышу обращение «капитан», мне хочется отрывать билеты и дергать веревку звонка.
— Что так?
— Я подолгу жил в Америке. Там все кондуктора «капитаны».
Король засмеялся.
— Продолжим партию, Руал? — он кивнул на шахматный столик.
В кабинет вбежал красивый пятнистый дог и, как старого друга, приветствовал Амундсена, грациозно подымаясь на задние лапы, чтобы лизнуть гостя в лицо.
Король и Амундсен садятся за шахматы.
— Как вы расцениваете успехи «Италии?» — спросил король.
— Я молю бога, чтоб он даровал ее экипажу благополучное возвращение, — чопорно произнес Амундсен.
— Самое трудное осталось позади, — заметил король.
— Нет, ваше величество! — со сдержанной страстью произнес Амундсен. — Это пагубное заблуждение, разделяемое, к несчастью, многими. Самое трудное — это вернуться. Я не был бы Амундсеном, если б не думал прежде всего о возвращении. Сколько раз ничтожная мелочь — забытая впопыхах коробка спичек или щепотка соли, отсутствие запасной пары сапог — приводила людей к гибели.
— Нобиле прошел вашу школу.
— Он не прошел никакой школы! — резко произнес Амундсен. — Эгоцентрик до мозга костей, он не способен усваивать чужой опыт.
— Мне кажется, вы несправедливы к вашему бывшему спутнику. И знаете, Руал, эти ожесточенные нападки на него огорчают ваших почитателей.
— Простите, ваше величество, я не признаю компромиссов в отношениях с людьми.
— Оставим это… Вы позволите — один интимный вопрос?
— Сколько угодно, мне нечего скрывать.
— Почему вы так одиноки?.. Почему у вас нет жены, детей?
— Сейчас слишком поздно думать об этом.
— Да вы стоите любого юноши!.. Ну, а прежде?
— Прежде было слишком рано…
— Между «слишком рано» и «слишком поздно» люди успевают обзавестись семьей.
— А я в эту пору, ваше величество, обручился со льдом. От этого союза детей не бывает. И пока другие создавали себе подобных, я, единственный на земле, осуществил полный арктический цикл. Я водрузил норвежский флаг на обоих полюсах, — продолжал он с волнением и гордостью, — пронес его северо-западным и северо-восточным Великими морскими проходами…
— Да, вы сделали более чем достаточно для славы Норвегии и славы века! Вы, как никто другой, заслужили отдых! — с жаром сказал Гакон.
— Я не совсем понимаю…
— До нас дошли слухи, что вы снова распродаетесь, стало быть, готовитесь к новой экспедиции?
— О нет! — с горечью сказал Амундсен. — На этот раз речь идет лишь о выплате старых долгов. Я все еще не могу расплатиться за Северный полюс. Только не думайте, что я жалуюсь, ваше величество, я объясняю…
— Благодарю вас за откровенность. Тем проще окажется наш разговор. Вы хорошо знаете, Руал, что я самый бессильный монарх в Европе. Стортинг оставил мне лишь одну обязанность — представительство и одно право — бесплатный проезд в трамвае. Но при всей своей строптивости, упрямстве и скупости стортинг не откажет в обеспечении национального героя Норвегии. Вы должны жить в своем доме, в достатке и душевном покое. Но стортингу необходима уверенность, что деньги налогоплательщиков пойдут по прямому назначению, а не на новые рискованные предприятия.
— Что я могу сказать? — грустно начал Амундсен. — Состоятельным человеком вступил я в жизнь, бедняком приближаюсь к ее концу. Нет, я хотел бы стать бедняком, потому что я нищий. Путешествия разорили меня. Сейчас в мире все открыто, и мне, в сущности, нечего делать на этом свете, кроме одного: расплатиться с кредиторами. Я не хочу предстать пред лицом господа бога несостоятельным должником. Благодарю вас за великодушное предложение. Если уж Нобиле способен летать к полюсу, значит героическая пора в исследовании Арктики миновала.
— Счастлив, что вы идете мне навстречу, Руал. Я буду считать мое скромное царствование удавшимся, если у вас будет покойная, величавая старость, чуждая суете повседневных забот.
Открылась дверь, и к королю с пакетом в руках скользнул бесшумный секретарь. Гакон взял бумаги, быстро проглядел их и нахмурился.
— К сожалению, вы оказались слишком хорошим пророком, — сказал он Амундсену. — Дирижабль «Италия» пропал без вести.
— Я надеюсь на лучшее, — холодно произнес Амундсен, — это просто рекламный трюк.
— Увы, это правда, — вежливым голосом сказал секретарь.
— Жаль, там на борту есть человек, из которого мог бы выйти толк…
…Чуть пошатываясь, Биаджи подошел к мотористу Помелле, неподвижно сидящему на льдине, и тронул его за плечо.
— Рад за тебя, старик. А мы-то уж думали, ты отдал концы.
Помелла не отозвался, продолжая так же отсутствующе вглядываться в какую-то ему лишь зримую даль.
— Помелла!.. Помелла!.. Не валяй дурака! — Биаджи легонько шлепнул его по щеке, и моторист, словно кукла, свалился на бок.
— Он мертв! — закричал Биаджи. — Помелла мертв!..