— Куда вы собрались, Биаджи? — спросил Вильери. — Лучше помогите освежевать медведя.
— Я ухожу с господами офицерами, — с несвойственным ему вызовом ответил Биаджи.
— Вас никто не отпускал, Биаджи, — заметил Вильери.
— Старший офицер, синьор Мариано, хотел взять меня с собой.
— Старший офицер — генерал, он остается.
— Генерал сказал: пусть все поступают как хотят! — все более возбужденно говорит Биаджи: видимо, пришла его очередь сорваться. — Он тоже ушел бы, да ходить не может. Если старшие офицеры бросают лагерь, чего спрашивать с простого сержанта? У меня дома жена на сносях, маленький сын, я не хочу, чтобы они оказались на паперти! — по загорелому лицу Биаджи катятся слезы.
— Без рации нам капут, — побледнев, сказал Чечиони.
— Тогда я останусь, — громко сказал Мальмгрен. — Я не могу брать с собой человека, с которым остающиеся связывают надежды на спасение.
Биаджи поглядел на Мальмгрена, утер слезы, высморкался и, ни слова не сказав, отшвырнул альпеншток, скинул с плеч мешочек и пошел к рации.
С тремя туго набитыми мешками подошел Цаппи. Он не терял времени даром и собрал в поход всех троих. Увидев, что Биаджи остается, он сказал сочувственно и бестактно:
— Ей-богу, жаль Биаджи, такой здоровый и умный парень!..
— Помолчите, Филиппо, — сухо сказал Мариано.
Мариано и Цаппи надели заплечные мешки. Когда же навесили мешок Мальмгрену, он, не выдержав тяжести, упал на больную руку.
— Тут больше двадцати килограммов, — скрывая боль, оправдывался он. — Надо было предупредить…
Мариано молча переложил часть груза в свой рюкзак, и, скупо попрощавшись с остающимися, группа тронулась в путь.
Нобиле поглядел на печально ссутулившегося у рации Биаджи и позвал его слабым голосом:
— Биаджи!.. Сержант Биаджи, подойдите сюда!..
Биаджи подошел.
— Биаджи, как только вы свяжетесь с «Читта ди Милано» или с любой радиостанцией, вам будет вручена премия.
Открытое лицо Биаджи осветилось наивной, доверчивой улыбкой.
— А какая премия, мой генерал?
— Секрет. Но премия замечательная. — И Нобиле добавил с шутливой значительностью: — Из резерва главного командования.
— Биаджи покрутил головой и весело направился к рации.
Приникнув к биноклю, Вильери страстно следит за уходящими товарищами. В окулярах до сих пор отчетливо видны их фигуры и как одолевают они ледяные нагромождения, обходят полыньи; видно, как легко, бодро идут Мариано и Цаппи, как тяжело ковыляет за ними Мальмгрен. Вот он оступился, упал, Мариано помог ему подняться. Они идут дальше и дальше, их фигуры все уменьшаются, становятся черными точками на белизне снега и, наконец, вовсе исчезают из виду…
…Мощнейшие радиостанции мира обыскивают эфир в надежде поймать сигналы «Италии».
Сидят ночами у своих приемников коротковолновики Германии, США, Италии, Франции, Швеции, Норвегии, Англии, Канады, Японии, Советского Союза. Одни сидят у сильных, совершенных по тем временам установок, другие — у трогательных самоделок. В их лице все человечество стало на радиовахту спасения…
…Мелкий дождик уныло барабанит в окна невзрачных домишек поселка Вознесенские Вохмы, затерявшегося посреди лесов Архангельской губернии. Время позднее, но белая ночь осеняет этот северный край, и потому над лесами его и мшарниками, озерами и болотами, над тесовыми крышами изб брезжит прозрачный сумрак.
Над своим жалким, собранным с миру по нитке приемником склонился белокурый юноша, комсомолец Шмидт. Приемник хрипит. Шмидт ищет на столе среди всевозможных шурупов, проводов, болтов, гаек, старых радиоламп, инструментов, но не находит нужной ему детали. Он встает, костлявый, по-щенячьи неуклюжий, идет в общую кухню.
Шмидт шарит по столам, находит ежик, каким прочищают примусы, и хочет выдернуть из него несколько проволочек. Но тут в кухню, словно почуяв недоброе, врывается разгневанная хозяйка ежика.
— Ложи назад! — кричит она с порога. — Ишь, моду взял чужие ежики хватать!
— Да, Анна Мартыновна, мне только проволочку…
— Проволочку!.. Я, может, за этим ежиком в Архангельск ездила!..
— Я вам достану другой… право дело, достану!.. — лепечет Шмидт.
— Да у нас в Вохме их днем с огнем не найдешь!.. — гремит Анна Мартыновна.
На шум в кухню вышли соседи. Все осуждающе глядят на злоумышленника. Совсем затравленный, Шмидт, бормоча извинения, пытается улизнуть в свою комнату. Анна Мартыновна видит дыры на локтях его старенькой курточки, завитки давно не стриженных волос на тонкой юношеской шее, и ей становится жаль бедного энтузиаста.
— Постой! — сказала она властно. — Зачем тебе ежик?
— Для приемника… Барахлит приемник-то… Я ж, Анна Мартыновна, все Нобиле ищу…
— Ишь ты! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Да ведь погиб он, твой Нобиль-то!..
— Это еще неизвестно, Мартыновна, — вмешалась соседка. — Может, он где на льдине плавает.
— Вот, вот! — обрадовался неожиданной поддержке Шмидт. — А у них рация должна быть. Знать бы только, где они находятся, их бы сразу спасли.
— Ну, если без моего ежика Нобиля спасти никак невозможно, тогда бери, — великодушно разрешила Анна Мартыновна, и осчастливленный Шмидт побежал к своей рации.
— Совсем повредился малый, — заметила соседка.
— Неужто лучше было бы, кабы он водку дул да в карты жарился? — возразила Анна Мартыновна.
— Да это верно. Смирный немчик, только блажной. Бывает, всю ночь радио гоняет, уснуть не дает.
Из комнаты Шмидта доносятся различные звуки: то щелканье ключа, то шумы вселенной: музыка, голоса, хаотичный рев, то печальное, нежное пиликанье чьих-то позывных, и снова музыка…
— Иной раз он красивое ловит: оперу или там балет, а бывает, все тюк да тюк, стучит, как дятел, аж голова трещит.
Распахивается дверь, на пороге потрясенный и бледный радиолюбитель.
— Поймал!.. — говорит он заплетающимся языком. — «Италия»… Нобиле… Спасите наши души.
Он проходит мимо соседок, толкает дверь на улицу, в лицо ему ударяет ветер с дождем.
— Куда ты, непутевый? — кричит Анна Мартыновна. — Хоть бы плащ надел!
Но Шмидт не слышит. Анна Мартыновна берет в руки ежик и почтительно разглядывает.
— Ну, надо!.. На вид — тьфу, а поди ж!.. — непонятно только — относится это к Шмидту или к ежику.
…Местное почтовое отделение. Завитая барашком девица возвращает Шмидту составленную им телеграмму.
— Не приму.
— То есть как это?..
— Да вы что — смеетесь надо мной? — обиженно говорит девица. — Ишь чего придумал: «Москва, Кремль, Уншлихту»!
— А чего ж тут такого? — возмутился Шмидт. — Уншлихт — председатель комиссии по спасению Нобиле…
— Думаете, мы такая серость — газет не читаем?.. Да кто поверит, что вы Нобиле нашли! Лучшие специалисты стараются — и все даром…
— А я вот поймал!.. Ей-богу, поймал!.. Честное комсомольское. Вот вам крест!.. — Шмидт опускается на колени. — Прими телеграмму, девушка, будь матерью!..
— Когда пьешь, надо закусывать, — посоветовала девица.
— Ну ладно! — Шмидт вскочил. — Вы за это ответите! Там люди гибнут, а вы… вы!..
— Постойте! — девица протянула руку к телефону, крутнула ручку. — Город!.. Город!.. — заголосила она с той характерной, противной интонацией, что почему-то считается обязательной у телефонисток для междугородных переговоров. — Город! Вознесенские Вохмы на проводе… Тут у нас любитель один требует, чтобы приняли телеграмму для товарища Уншлихта… Говорит, он Нобиле поймал… Что-о?.. Принять?.. Слушаю!..
…Газеты на русском, немецком, английском, французском, шведском, норвежском языках, и всюду на первой полосе крупным шрифтом помещены сенсационные сообщения о том, что молодой советский радиолюбитель поймал сигналы «Италии», и портрет Шмидта. Так выплыли из небытия забытые богом Вознесенские Вохмы, так стал, пусть ненадолго, знаменит скромный радиолюбитель комсомолец Шмидт…
…По набережной Осло идут трое: высокий, почти двухметрового роста, крепкий и гибкий, как сталь, легкий, как дух воздуха, Фритьоф Нансен, могучий, словно викинг из норвежских саг, герой и красавец Рийсер-Ларсен, курчавый, похожий на оперного тенора итальянский посол.
— Господин Нансен, — вкрадчиво говорит посол, — итальянское правительство настаивает на своей просьбе, чтобы спасательными работами руководил Рийсер-Ларсен.
— Есть более достойные кандидаты, — проворчал летчик.
— Вы отказываетесь? — вскинул голубые глаза Нансен.
— Когда речь идет о спасении людей, я не могу отказываться. Но свое мнение я высказал! — раздраженно сказал Рийсер-Ларсен.
Они подошли к стоящей у причала парусной шхуне.
— Мои друзья по комитету спасения, господин посол, — любезно обратился Нансен к курчавому господину, — лучше чувствуют себя на воде, под парусами, чем в душном кабинете, поэтому я позволил себе собрать комитет в несколько необычных условиях.
Посол улыбнулся, поклонился и шаткой, неуверенной походкой направился по сходням на корабль.
— Я думаю, вы обойдетесь без меня, капитан, — грубовато-уважительно обратился к Нансену летчик.
— Вас разозлил этот господинчик?
— По чести — да! А кроме того, у меня назначено свидание.
Они обменялись рукопожатием, и Нансен лишь ему свойственной, летящей поступью поднялся на корабль.
Здесь собрались люди, открывшие новую эру в изучении Арктики.
— Знакомьтесь, господин посол, — представляет Нансен. — Отто Свердруп… Гаральд Свердруп… Капитан Вистинг… Руал Амундсен…
При последнем имени приторно-вежливая улыбка погасла на лице посла, он чопорно, чуть вкось наклонил курчавую голову.
Амундсен ответил холодным поклоном и отошел в тень.
— Господин посол! Дорогие Друзья! — церемонно начал Нансен и тут же заговорил живо, непосредственно: — Хорошие новости, черт побери! Нас становится все больше. В поиски включились русские и уже отправили три ледокольных парохода: «Малыгин», «Ермак» и «Персей». На борту «Малыгина» полярный ас Бабушкин…