Один бедный чиновник, но у которого была богатая молодая жена, тотчас же купил его на имя жены и переехал в него жить.
Но в доме нет житья.
Покуда домики были врозь, все было в них, по обычаю, мирно и тихо и на чердаке, и на потолке, и за печками, и в подполье; ни стены не трещали, ни мебель не лопалась, ни мыши не возились.
Но едва домики соединились в один, только что чиновник с чиновницей переехали и, налюбовавшись на свое новоселье, легли опочивать, рассуждая друг с другом, что необыкновенно как дешево, за двадцать-за-пять тысяч купили новый дом, с иголочки, вдруг слышат в самую полночь: поднялись грохот, треск, стук, страшная возня в земле, по потолку точно громовые тучи ходят, то в одну сторону дома, то в другую.
Молодые с испугу перебудили людей.
— Э-эх, почивали бы лучше в полночь-то, так и не слыхали бы ничего, — сказала кухарка, которая всегда крепко спала в законный час, а во время дня только дремала.
Но старик дворник, выслушав рассказ господ, качнул головой и решил, что дело худо: верно, домовому не понравились жильцы!
— Ах ты старая баба! — сказала кухарка.
— Я ни. за что не останусь здесь жить! — вскричала перепуганная молодая хозяйка. — Ни за что!
И на другой же день муж ее выставил на воротах: "отдается внаем" — и тотчас же по требованию жены должен был нанять квартиру и переехать.
Вскоре один барин, проезжая мимо, остановился, прочел: "продается и внаймы отдается, о цене спросить у дворника", осмотрел дом и решил нанять.
— Так ты сХоди же к хозяину, узнай о последней цене, — сказал он, давая дворнику на водку. — Ввечеру я заеду.
— Слушаю, слушаю, — отвечал дворник.
Ввечеру он опять приехал.
Это был Павел Воинович.
— Ну что?
— Да что, — отвечал дворник, который успел уже клюкнуть на данные ему деньги и не мог ничего таить на душе. — Я вот что вам доложу, дом славный, нечего сказать… славный дом…
— Да что?
— А вот что: кто трусливого десятка, тому не приходится здесь жить.
— Отчего?
— Отчего? а вот отчего: я по совести скажу… тут водятся домовые.
— Э?
— Право, ей-богу! по ночам покою нет.
— А днем? — спросил Павел Воинович.
— Днем что: днем ничего, только по ночам.
— Так это и прекрасно, — сказал барин, — я не сплю по ночам, я сплю днем, так ни я домовых, ни домовые не будут меня беспокоить.
— Э? разве? Да оно и правда, что у господ-то все так… Ну, если так, так что ж, с богом… другой похулки на дом нельзя дать…
хоть у самого хозяина спросите, он сам то же скажет.
Таким образом, несмотря на предостережение дворника, барин нанял дом, переехал. На первый же день новоселья пригласил он пять-шесть человек добрых приятелей к обеду и в ожидании гостей, похаживая себе с трубкой в руках и в халате и в туфлях, посматривал, так ли накрывают люди на стол, полон ли погребок, во льду ли шампанское, греется ли лафит, все ли в порядке. Гости-приятели съехались. Обед на славу, вино как слеза.
Присутствовавший тут же поэт, подняв бокал, возгласил:
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово пей!
Заглушает кряки песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен.
— Ну, извини, любезный друг, до утра у меня пить нельзя, — сказал хозяин, — невозможно!
— Это отчего? Это почему?
— А вот почему: этот дом я нанял у самого дедушки-домового с условием, чтобы ночь я проводил где угодно, только не дома. А так как скоро полночь, то я отправляюсь в Английский клуб. Вы видите, господа, что причина законная. Извините.
Пушкин захохотал, по обычаю, а за ним захохотали и все.
Но хозяин сказал серьезно, что он не шутя это говорит, и в доказательство крикнул: "Эй! одеваться скорее!"
На этот барский крик никто не отозвался: оказалось, что и в передней и в людской — ни души. Люди, уверенные, что господа занялись делом, пошли справлять новоселье.
— Ну, нечего делать, оденусь сам, — сказал Павел Воинович, — но на кого же оставить дом?
— А домовой-то, — крикнул Пушкин.
Эй, дедушко! ты не засни!
По-своему распорядися с вором,
Ходи вокруг двора дозором
И все, как следует, храни!
— Ха, ха, ха, ха!
— Ага! — раздалось с обеих сторон дома.
— Слышишь? отозвался, — сказал поэт, — теперь можно отправляться спокойно. Слышали, господа?
— Слышали, слышали!
— Если слышали, так можно отправляться, — сказал хозяин.
И все отправились.
Только что господа со двора, а люди на двор пришли, смиренно присели в передней, как будто нигде не бывали, моргают глазами, думают, господа забавляются себе.
— Чай, до утра просидят? а?
— Фу, как спать хочется!..
— Ну, здоров пить!..
— Вот это что, так ли пьют… да я…
— Тс! черт ты! ревет!
— Что, ничего.
Только что эту беседу в передней заменило всхрапыванье и свист носом, вдруг в комнатах поднялись стук, треск, возня.
— Вася! слышишь?
— А?
— Что это, брат, господа-то передрались, что ли? а?
— Что?
— Господа-то… слышишь, как возятся?..
— А бог с ними!
— Ну, и то.
И Вася и Петр задремали.
А между тем в дому как будто ломка идет.
Верь не верь, а вот произошла какая история. Мы уже сказали, что в обоих старых домиках было по домовому. Они преспокойно жили себе за печками и, видя, что все в порядке, хозяева благочестивы, лежали себе, перевертываясь с боку на бок. Когда Порфирий и Сашенька продали домики, пристройка и соединение их под одну крышу потревожили домовых, но они еще довольны были, воображая, что идет починка накатов и крыши.
Только что постройка кончилась и чиновник, купив новенький дом с иголочки, переехал на новоселье, домовой Сащенькина домика, с левой стороны, приподнялся в полночь осмотреть, попрежнему ли все в порядке.
"Хм, чем-то пахнет", — подумал он, выходя в пристроенную между домиками залу.
Домовой с правой стороны точно таким же образом отправился по дому дозором.
"Э-э-э! вот тебе раз! — подумал он, прислушиваясь. — Это что?.."
Только что он вышел в залу, вдруг что-то стукнуло его в лоб.
— Кто тут? — гукнул он.
— Кто тут? — отозвалось над его ухом.
— А?
— А?
— Кто тут?
— Хозяин.
— А-а-а! как хозяин? Я хозяин.
— Нет, я хозяин.
— Как — ты хозяин?
— Так, я хозяин.
— Нет, я хозяин! Вон!
— Вон? Сам вон!
Слово за слово, схватились, подняли такую возню, такой стук, грохот, что никак невозможно было чиновнику, и особенно жене его, не испугаться до смерти и не выбраться поскорей из дому.
VII
Каждую ночь домовые поднимали возню и драку на чья возьмет; но ничья не брала. То же было и в первую ночь, когда барин, нанявший дом, отправился со своими гостями в клуб.
Стало уже рассветать, когда он возвратился домой; но что-то не весел, ему нездоровилось. Ночь не спал, и день не спится.
Послал за Федором Даниловичем.
— Что?
— Нездоровится.
— Э? понимаю.
И Федор Данилович прописал что-то успокоительное.
— Это порошки?
— Порошки; принимать через час.
— Очень кстати! Я бы теперь принял лучше деньги.
— Это, конечно, лучше, — сказал Федор Данилович, отправляясь к другим пациентам.
Барин протосковал вечер; настала ночь, и он, (не) исполняя условия с домовым, лег спать и против обыкновения заснул.
На правой половине дома, где был дом старушки, бабушка Порфирия, барин устроил свой кабинет, а вместе и спальню. Тут же за печкой жил и домовой. Только что настала полночь, он встрепенулся, как петух со сна, и собрался с новым ожесточением на бой с соперником. Вдруг слышит, кто-то всхрапнул.
— Это кто?
И домовой подкрался к спящему, приложил ухо к голове. — Ух, какая горячая голова! — проговорил он, отступив от постели.
— Идет! — крикнул барин во сне, так что домовой вздрогнул и на цыпочках выбрался вон из комнаты.
— А? ты еще здесь? — гукнул домовой с левой половины, столкнувшись с ним в дверях.
— А ты еще не выбрался вон? — сказал, стукнув зубами, домовой с правой половины, вцепясь в соперника.
Пошла пыль столбом. Возили, возили друг друга — уморились.
— Слушай: ступай вон добром!
— Ступай вон, как хочешь, добром или не добром, мне все равно.
— Слушай: домов много.
— Много, выбирай себе.
— Ты выбирай, я постарше тебя.
— Это откуда… я и сам счет потерял годам.
— Не считай по годам, а мерь по бородам.
— У. меня обгорела в 12-м году.
— Слушай, пойдем на-мир.
— На-мир так на-мир. Давай мне дом с богатым убранством, со всеми угодьями, дом теплый, сухой, да чтоб в доме ни одной человеческой души не жило, чтоб дом был про меня одного, про дедушку-домового: я знать никого не хочу! Чтоб дом был игрушечка, а не дом.
— Видишь! Смотри, какой дом придумал: про тебя одного.
А кто такой дом будет про тебя строить?
— Не мое дело.
— Молоденек надувать.
— Ну, как знаешь.
— Постой, подумаю.
— Подумай.
— Подумаю, — повторил сам себе домовой с правой стороны, — подумаю, нет ли такой хитрости на свете.
Воротился за печку и стал думать; не лежится; вылез, ходит по комнате да твердит вслух: "Хм! игрушечка, а не дом! игрушечка, а не дом!"
— Что? — проговорил барин во сне.
— Построить дом, чтоб был игрушечка, а не дом! — отвечал дедушка-домовой, занятый своей мыслью и продолжая ходить из угла в угол.
— Игрушечка, а не дом, — затвердил и барин во сне, — игрушечка, а не дом!
Ночь прошла, домовой ничего не выдумал, а барин встал с постели, закурил трубку, велел подавать чай и начал ходить, как домовой, задумавшись — и повторяя время от времени:
— Игрушечка, а не дом!.. Что за глупая мысль пришла мне в голову, ничем не выживешь — построить в самом деле игрушечку, а не дом?.. А что ты думаешь? Построю!