…зираю биомусор, недостойный называться человеками, всю эту городскую грязь; зловонные кучи дерьма, притворяющиеся людьми, – но мы видим их насквозь: они несут чуму, слабость и смерть.
Не спал всю ночь. Нюхал ладони – хоть и вымыл руки с мылом, все равно слабо пахли железом. Ощущение иной реальности. Я изменился. За окном все как раньше, в комнате тоже. Мир не заметил потери. Позавтракал, на пары решил забить. Придумал, какой подарок куплю Майке. Она обрадуется: любит новые вещи и все красивое.
Хотел покурить и сам на себя разозлился: решил бросить – бросай. Только не ври себе. Интересно, нашли ее или еще нет?
«Март», – говорю я двери, прежде чем ее толкнуть, и повторяю: «Март, Март, Март» – до тех пор, пока не вижу стол, а на нем – фотографию с отрезанным черной ленточкой уголком.
– Куда? – сварливо доносится из-за спины.
– Я новенькая. – Натягиваю тканевую маску с черепами, которая висит у меня на запястье. Охранница морщится под своей марлевой. – Опоздала. – Девушка с фото, подперев кулаком подбородок, глядит на меня и прощает. – Что с ней случилось?
– С Катюшей? Под поезд попала, Царствие Небесное. Первый курс. Хорошая, жить бы еще да жить…
А была бы нехороша – пусть помирает.
– Простите, тридцать девятая аудитория – это…
– Третий этаж и направо.
Под взглядом Кати, которой уже нет, вести привычный монолог с Мартом не получается. Я волоку свое неподъемное тело вверх по лестнице и чувствую себя Ведьмой Пустоши, явившейся в королевский дворец и дряхлеющей с каждым шагом под чарами придворной колдуньи Салиман. Чем ближе я к аудитории, тем более тихо становится внутри и шумно – снаружи. Одно от другого отделяет всего лишь моя тоненькая телесная оболочка. Где эта тварь? Когда она придет? Да где эта тварь? Сколько можно ждать? Спорим, она стоит за дверью? Ах-ха-хах! Спорим, она стоит за дверью и подслушивает? Зассала! Зассала! Тварь нас боится, тварь, кошелка, тупая сучка из ток-шоу нас боится! Что мы с ней сделаем, а? Что мы с ней сделаем прямо здесь и сейчас?..
Я открываю глаза оттого, что рукам становится нестерпимо горячо. Ставлю чашку на подоконник и изо всех сил дую на ладони.
– Пей, – велит охранница. – Крепкий, с сахаром. Вон белая вся.
– Голова закружилась.
Я совсем не помню, как сюда попала.
– Вы ее знали? – Фотография с траурной лентой меня гипнотизирует.
– Староста ваша, вместе бы учились. В Москву поступать хотела… – вздыхает она и обмахивает грудь широким крестом. – Так ведь по сторонам смотреть надо и слушать, а не… – И кивает почему-то на меня. Ах да, наушники. – У нас тут часто. И молодые, и старые. Одни в телефонах, другие в маразме.
Я не чувствую тяжести рюкзака и хватаюсь за плечо – нет, на месте, на месте.
– Ну что, оклемалась? Может, домой?
– Наверное, все-таки… – Если сдамся, они победят. – На занятия. Спасибо за чай.
Терпеть, говорю я себе, терпеть и шагать. Ты мог бы мною гордиться. Смотри, сейчас я открою эту дверь, и ничего они мне не сделают, потому что я их не боюсь. Я вообще никого не боюсь. Я не…
– Прошу прощения, можно?
На меня смотрят буквально все, а спустя долю секунды – никто. И это лучшее ощущение из возможных. Я получаю приглашающий жест преподавателя – субтильного старичка в засаленном пиджаке – и вытираю спиной стену, протискиваясь к последней парте. Там уже сидит худощавый парнишка с крашеными ржаво-рыжими волосами, подстриженными под каре. Симпатичный – был бы таким, если бы вымыл голову и бросил привычку ковырять пальцы. В любом случае соседство опасений не внушает, и я приземляюсь на свободный стул. В воздухе разливается крепкий запах потной одежды. Я открываю тетрадь на первой чистой странице и, поскольку монотонный бубнеж преподавателя звучит для меня белым шумом, начинаю записывать почти дословно. В искусстве создавать видимость работы мне нет равных.
Тетрадь моего соседа по парте постепенно покрывается логотипами незнакомых групп. Буквы обрастают шипами, шипы – терновыми колючками, те захватывают все больше и больше пространства, пока не упираются в край листа.
– Ты вкусно пахнешь.
Я сразу теряю нить лекторской мысли и перестаю записывать.
– Прости, что?
– Преля, а ты не охерел? – прилетает откуда-то сбоку, и мой собеседник съеживается на глазах. Есть во всем этом взаимодействии нечто неуловимо знакомое и гадкое настолько, что трудно дышать. Нет, разумеется, комментарии в моих соцсетях нельзя сравнить с этой мимолетной и, в общем-то, дружеской репликой. Слушай, пора перестать реагировать так остро. И говорить «слушай».
– Как тебя зовут?
Стержень шариковой ручки под его пальцами, кажется, проминает тетрадь насквозь. На скулах расцветают алые пятна.
– Как тебя зовут… по-настоящему? – снова шепчу я на случай, если он не расслышал. – Меня – Майя.
Вместо ответа он закрывает тетрадь и придвигает ее ко мне. На обложке, там, где предполагается информация о классе и номере школы, написано: Апрелев Илья.
Нас разделяет апрель, но людей с таким именем очень мало, значит, это не считается. – Спасибо, теперь мне не так обидно, что родители назвали меня как предмет одежды.
А что ты скажешь насчет фамилии, Март Первый Мудрый?
Оглушенная совпадением – ты словно кинул мне на парту записку, как делал это в школе, – я пропускаю момент, когда все собирают вещи и покидают аудиторию. Ильи рядом нет, но кто-то сидит за моим столом, краем глаза я вижу его сцепленные в замок пальцы. И когда поднимаю голову, Майя Жданова вскакивает со стула, бросается к окну, дергает раму и без единого вскрика шагает вниз, а Майя Зарецкая улыбается и говорит: «Привет!»
Овсянка с мясом
Он из тех, кто в курсе. Красивый мальчик из хорошей семьи со стрижечкой гитлерюгенд, айфоном предпоследней модели и Оксимироном[3] в наушниках. Такие читают новости, находят профили убийц и их девушек в соцсетях и, возможно, украдкой лайкают самые старые – чтобы никто не увидел – посты. Он мог бы писать в комментариях, что я сосала психу перед тем, как тот брал нож и шел резать бездомных. И мог дрочить на мои фотки, представляя себя на его месте. Усредненное лицо с аватарок всех моих хейтеров. Опасность.
– Привет! Ты куришь? – говорит он дружелюбно. Я киваю, потом еще раз, чувствуя себя расстрельным, по которому промахнулись палачи. – Составишь компанию?
Мы выходим в шумный коридор. Я все еще ошарашена неожиданным позитивным вниманием и забываю испуганно озираться по сторонам, но это и не нужно: никто не тычет в меня пальцем и не свистит вслед. Мой спутник машет кому-то, отвечая на приветствие. На лестнице нас перехватывает девчонка с прижатой к груди толстой книжкой, я мельком смотрю на обложку и узнаю «Дом, в котором…» – еще одна записка из прошлого ныряет прямо ко мне в карман.
Ты хочешь сказать, что я все делаю правильно? Ты именно это пытаешься мне сказать, Март?
– Привет, Джон! – выпаливает девчонка и вся светится. Она передает ему книгу. – Я дочитала.
У нее забавный вязаный джемпер с оленями и полные бедра, тесно обтянутые джинсами.
– Расскажешь потом, как тебе, ладно?
Она согласно встряхивает волосами и убегает, а мне вдруг становится хорошо. Я совсем не помню, как это бывает с людьми – хорошо.
– Можно?
Новый знакомый по прозвищу Джон вкладывает книгу в мою протянутую руку, и я поспешно обнимаю увесистый томик. Я не привезла с собой книг – все они остались дома, и сейчас новые квартиросъемщики в лучшем случае смахивают с них пыль, а в худшем – не смахивают.
– Я уже читала ее. Просто хочу вспомнить.
– Ты из Москвы? – интересуется он внезапно и несколько в лоб.
– Да.
– Заметно.
Я мысленно отметаю возможные альтернативы и просто принимаю его слова за комплимент, хотя могла бы поспорить. Прежде чем стать тварью из новостей, я вела небольшой блог: писала обзоры на спектакли, фильмы и прочитанные книги. Ничего особенного. У меня было около тысячи подписчиков – моих ровесников, с некоторыми из них мы общались: переписывались и даже встречались, когда они приезжали в Москву, – чудесные люди из таких крошечных городов, названий которых я никогда не слышала. Возвращаясь домой, я думала о том, что благодаря соцсетям, мессенджерам и блогам все мы живем в одном мире и то, каков он, зависит не от города, а только от того, что ты сам выбираешь в него включать. Я не ощущала никакой разницы между собой и этими ребятами: мы получали схожую информацию и делали из нее схожие выводы. Слово «провинциал» давно утратило смысл. Разве что в Красном Коммунаре беда с интернетом.
– Масочки не забываем! – трубит охранница возле гардероба. Я послушно надеваю свою – так даже легче. Джон отмахивается и идет к выходу. Никакой маски у него, как и у многих здесь, просто нет.
На улице ветрено, а моя куртка осталась в гардеробе. Я все-таки достаю из кармана рюкзака айкос и вставляю в него стик. Джон наблюдает за мной с интересом:
– Дашь попробовать?
Они тут вообще про ковид не слышали, что ли? Хотя обижать его не хочется. Джон едва касается губами фильтра и возвращает обратно. Заключает:
– Вкус так себе, но привыкнуть можно.
Еще один подарок Марта. Он расставался с вредной привычкой тяжело. Просил меня последовать его примеру, но я оказалась слабее. Запах сигарет – даже от волос и одежды – очень его раздражал. Поначалу я просто не курила, пока мы вместе, а потом он купил мне айкос. Для него это было действительно важно, и я не видела причин возражать.
– Не знаешь, можно ли где-то купить такие? – На моей ладони лежит последняя оставшаяся пачка.
– В «Праздничном». Большой торговый центр. Я покажу. – Движением головы он отбрасывает с глаз челку. – Итак, ты – Майя. Всю жизнь маешься?
Точно так же говорила моя бабушка, но слышать это от ровесника как минимум странно.