Макс прижался щекой к толстому стеклу, сморгнул некстати попавшую в глаз пылинку и обмер. На первый взгляд, всё было как раньше. Однако через несколько секунд можно было смело подвергать сомнению все материалистические науки о мире, склонные твердить направо и налево о невозможности чудес.
Самолеты, не обращая внимания на копошащихся у них в мозгах пилотов, забавно поводили тупыми носами и будто нюхали воздух. Осторожно взмахивали перепончатыми крыльями, сворачивали и разворачивали дополнительные секции. Щурились иллюминаторами от слишком ярких огней и передергивали стальной шкурой.
Какие-то мелкие твари тащили по бетонке огромные рулоны полупрозрачного, голубовато-белого материала.
— Это взлетные полосы, — шепнула Эля. — Для каждого самолета — своя, заговоренная. Именно по ним поднимаются в воздух, и скорость тут не при чем.
Над аэропортом, на парапете вокруг башни диспетчеров, сидел самый натуральный звездочет с подзорной трубой и в остроконечной шляпе. Он болтал ногами и взмахивал светящимся флажком.
По полю туда-сюда ходили высокие, худые призраки с ружьями через плечо.
— Охраняют.
— Кого?
— Не «кого», а «от кого». От птиц. Сам видел, что бывает, если допустить их к двигателю, например. Им бы только забиться куда-нибудь, чтобы устроить аварию. Или, — Эля поежилась, — забить кого-нибудь.
Будто в ответ на ее слова, в окно врезалась черная молния. С клювом и острыми когтями, оставляющими царапины даже на прочном, толстенном стекле. Макс отшатнулся от неожиданности и чуть не упал на спину. Эля отлетела от окна, кувыркнувшись назад через голову, и всхлипнула:
— Бежим! На той стороне бетонный каркас еще без стекол! Если полезут там, могут догнать!
И они понеслись назад. Сначала Макс на бегу думал о том, как бы поаккуратнее ввалиться в зал, чтобы не заметили работники аэропорта, но потом эти мысли вылетели у него из головы. Из-за хищного «Карр!», которое ударило в спину, как хлыст. Он никогда раньше не боялся птиц, но в этом одном крике было столько ужаса, сколько нет во всех сериях «Пятницы 13-го» вместе взятых. Оглядываться он даже и не думал.
Им повезло. Влетев в «обжитый» зал, поймали только пару удивленных взглядов от китайцев, которые медитировали над своими горами чемоданов, и тоскливый вздох от уборщика-таджика: «Носятся тут, топчут…»
Отдышавшись, Эля виновато посмотрела на Макса:
— Прости, пожалуйста. Они за мной, тебя бы — не тронули.
— А почему именно вороны? — наверно, существовали в этой ситуации и более умные вопросы, но Макс озвучил первый пришедший в голову.
— На аэродроме — вороны. На железной дороге — драконы…
Тут Макс поперхнулся, но решил не переспрашивать.
— В метро — кроты, в воде — морские змеи.
— А если ты не в дороге?
— Я? — Эля горько улыбнулась. — Я в дороге всегда.
Оказалось, что в Симферополь они тоже летят вместе.
Устроившись у окна в самом хвосте самолета, Эля рассказывала:
— Ты никогда не задумывался, что если бы все герои сразу жили долго и счастливо, читать книги было бы невыразимо скучно? Если бы мы знали, что каждый обязательно найдет тихую гавань, совьет гнездо и обзаведется семьей, мы бы волновались за них? Конечно, нет.
Мне кажется, наш мир, как его видит большинство — жестянка. Сделанная по законам и правилам не настоящим, а от жестянщика. Потому что так удобнее. Что ты с большим удовольствием заглотишь, если бог подкинет тебя крючок — извивающегося червяка или красивую блесну? Наживка, может, и вкуснее, но ты никогда об этом не узнаешь, потому что второе — комфортнее. Глянцевое, блестящее, понятное. Материалистичное, в конце концов. С неминуемым хэппи-эндом в конце.
А другие персонажи странные. Видят то, что спрятано от глаз других, ищут от моря погоды, зачем-то боятся обыденности. Их считают мечтателями, сумасшедшими или одержимыми. Но именно они тащат за собой сюжет, попадают в интересные ситуации или бросают вызов — всё равно кому: богу, дьяволу или — вот — птицам. События нас никогда не пропускают. Заглатывают, жуют — смачно и подолгу. Зато потом у обычных людей наступает «жили долго и счастливо», а мы продолжаем идти и искать дальше. До самой смерти, если она и вправду что-то заканчивает. Бродим на границе.
— Между чем?
— Между вашим миром и настоящим. С одной стороны, я родилась здесь, и мне иногда до смерти хочется, чтобы «долго и счастливо». С другой стороны, я вижу их, но они меня никогда не примут. Разве что захотят съесть.
— Съесть?
— Я так думаю. А проверять на практике, насколько истинно эта мысль, почему-то не хочется. Вот и получается, гонит меня ужас, а тянет к себе — невозможное. Вечный двигатель. Иногда даже забавно.
Макс попытался ободряюще улыбнуться, но губы почему-то дрожали и улыбки не получалось. Он протянул руку и погладил Элю по волосам. Те распушились и чуть слышно затрещали от статического электричества. Девушка вздохнула:
— Сейчас еще ничего, а зимой бьюсь током, как на практикуме по физике. Помнишь в учебнике, в разделе электричество, было про огни святого Эльма?
— Ага. Название красивое, но никогда не видел.
— Вот я вроде них. Развожу огонь загадочный и бесполезный вместо того, чтобы подкидывать дрова в костер, у которого и отогреться можно, и мамонта пожарить… И никого не приманишь. Ноутбука-то не жалко, но вот сердце собирать по кусочкам уже устала.
Эля отвернулась и прижалась лбом к стеклу.
До самой посадки они не разговаривали, а потом девушка тряхнула рыжей челкой на прощанье и будто испарилась в толпе.
Симеиз — городок возле скалы Дивы — оказался зеленым и уютным, но от самого моря до верхнего шоссе завален мусором. Днем не было даже смысла идти в сторону пляжа — не протолкнуться от красных, будто вареных тел, разносчиков кукурузы и пронзительно визжащих детей.
С темнотой легче не стало — на берег обрушился вал попсы из окрестных дискотек. Макс до трех утра ворочался под влажной от пота простыней, пытаясь заснуть, а потом плюнул и, ругая себя за безрассудство, поднялся и стал зашнуровывать кеды.
На тропинке к морю почти никого не было, на лестнице с тонкими железными перилами, ведущей на вершину Дивы — тем более.
— Таких дураков только поискать, — бормотал Макс, чувствуя, как перила дрожат под порывами ветра. Похоже, надвигался шторм.
Макс сбил Элю на камни, чуть было не скатившись вниз. Над ними глухо захлопнулся гигантский клюв и через мгновение распался на стаю обиженно вопящих ворон. Некоторые из них еще раз попытались добраться до жертвы, но шмякнулись о скалу, не справившись с порывами ветра, и были смыты дождем вниз. Ветвистая белая молния ударила в Диву, разогнав остатки неудачливых птиц.
— Ты цела? — Макс пытался перекричать ветер. — Вытащил из-под девушки руку, сморщился от боли — кожа была свезена чуть ли не до кости.
Эля охнула:
— Кажется, ребра сломаны.
И разжала ладони. В горсти плескалась прозрачная голубая бабочка. В волнах далеко внизу заплясали изумрудные искры, и звезды вынырнули из-за туч.
— В учебнике он выглядел не так, — Макс наклонился и вдохнул свет широко открытым ртом. Сердце забилось, как птица в клетке, под диафрагмой развернулись крылья, и почему-то захотелось петь.
Эля серьезно посмотрела на него, отряхнула ладонь от синих искр и улыбнулась:
— Счастливого пути тебе.
В горсти плескалась прозрачная голубая бабочка.
Горячий шоклад
Ко мне на предплечье запрыгивает кузнечик. Поводит треугольной головой, потирает одну зеленую лапку о другую. Раньше я бы, наверно, затаил дыхание и стал прикидывать, как его поймать… Но сейчас мне, во-первых, лень, а во-вторых — другую руку пришлось бы доставать из-под головы Сони. Поэтому я просто наблюдаю за тваринкой, прикрыв глаза — свет дробится в кристалликах соли на ресницах, и вокруг кузнечика колеблется маленькая радуга.
— Саш, иди купаться!
Я мотаю головой в ответ, кузнечик пугается и, раскрыв крылья, с жужжаньем уносится прочь.
— Потом греться будешь! Все лето впереди!
Но я уже накупался до синевы губ в ледяной майской воде и теперь лежу на берегу, как тюлень. Отогреваюсь и сплю.
Девчонки тоже остаются загорать.
Гибкая Соня с каштановыми кудрями и миндалевидными карими глазами. Просто зной. Говорят, она танцует сальсу. Я бы поглядел. Судя по всему, Соня не против — когда я предложил ей положить голову мне на ладонь, «чтобы удобнее было», не отказалась. Напротив, прижалась мокрым затылком, зажмурилась и широко улыбнулась. Многообещающе.
Ира закуривает одну сигарету за другой, кривит уголок рта, выпуская дым. Бледная до синевы, с огромными черными глазищами, худая, как вешалка. Длинные пальцы, цветастое парео, мундштук из агата. Нервная и утонченная до оскомины девочка-истеричка. Говорят, приехала на подкурсы в академию парапсихологии откуда-то из Благовещенска. На нее засматривается Валерка.
Близняшки Света и Стелла, смешливые рыжие девицы — двойной набор веснушек, толстых щек и бюстов пятого размера. Воплощенная жизнерадостность. Не понимаю, что они делают в нашей компании. Хотя… чужая душа — потемки. Мало ли.
Пацаны в воплями и брызгами забегают в воду. Борются, как маленькие, и ржут, как стая гиббонов в Пекинском зоопарке, не обращая внимание на пляшущие в волнах прошлогодние гнилые водоросли, мусор и укоризненные взгляды мамаш, которые притащились на косу гулять с детьми.
Если закрыть глаза, можно представить, что мне снова двенадцать лет, я опять в лагере, и воспитательница орет: «Ребята, главное — за буйки не заплывать!», но ребята не слушают — да и как тут услышишь? гам, шум прибоя, свист ветра и смех.
Что-то падает мне на голову. Я запускаю свободную руку в волосы и нашариваю кузнечика. Интересно, то же самый? Отрываю ему одну из лапок и смотрю, как он криво подпрыгиваем между камнями, уходя в сторону прибоя.
— Изверг, — Ира, оказывается, наблюдает за мной.