– Ну да, – ничуть не смутилась та. – Мы же для этого наблюдаем за природой? Чтобы подтвердить или опровергнуть теории. Поэтому все разговоры про эволюцию – чисто теоретические. Мы не были свидетелями зарождения мира и доказать его тоже не можем.
– В естественных науках нет такого понятия, как «доказательство», – ответил мистер Джонстон, возвращая очки на нос. – Вы можете найти доказательство в математике или логике, но не в геологии. Кто скажет почему?
Линдси Чен завела прядь волос за ухо и подняла руку. На поле она защитник – и каждый раз бесконечно удивляет команду-соперника. Обычно все называют ее просто «та маленькая азиатка», а потом подбирают челюсти, столкнувшись с ее напором и яростью.
– Да, мисс Чен?
– Математика и логика – закрытые системы. Как в алгебре, где возможно только одно верное решение. Ты ищешь конкретный Х.
Мистер Джонстон кивнул:
– Точно. В естественных науках мы не можем «доказать» истинность или ложность чего бы то ни было. Все сводится к тому, что мы понимаем под словом «теория».
Затем он спросил, может ли кто‐нибудь объяснить разницу между научной теорией – и тем, что большинство людей вкладывают в это слово. Я в изумлении обернулась, когда услышала за спиной голос Бена.
– У меня есть теория, что фарш в столовой делают из бродячих кошек.
Мистер Джонстон рассмеялся вместе с остальным классом.
– Пожалуй! Но является ли эта теория научной, мистер Коди?
– Нет.
– Почему нет?
Бен пожал плечами.
– Я не проводил никаких наблюдений, которые бы ее подтвердили. Это просто предположение. Основанное на вкусе.
Снова взрыв смеха.
– А как мы называем «предположение» в науке? Кто‐нибудь? – Мистер Джонстон указал на меня. – Кейт?
– Гипотеза?
– Бинго! И чем недоказанная гипотеза отличается от научной теории?
Линдси снова вскинула руку.
– Научная теория – это наилучшее объяснение, основанное на тех данных, которыми мы располагаем. С ее помощью уже можно строить прогнозы.
– Очень хорошо. – Мистер Джонстон улыбался – его миссия была выполнена. – Помните, что конкретные значения слов зависят от контекста. Когда мы называем эволюцию «научной теорией», то имеем в виду, что это наиболее вероятное объяснение, всесторонне подкрепленное нашими наблюдениями за природой.
Рука Рэйчел заметалась в воздухе, как кораблик, попавший в бурю.
– Да, Рэйчел?
– Но триста пятьдесят миллионов лет назад никого из нас тут не было. И наблюдений никаких тоже не проводилось. Как мы можем утверждать, что Айова когда‐то была океаном, если этого никто не видел?
– На основании очевидных фактов, – улыбнулся мистер Джонстон. – Даже если у изначального события не было свидетелей, всегда остается множество косвенных доказательств.
Рэйчел закатила глаза.
– Это каких же?
Вместо ответа мистер Джонстон раздал восемнадцать пластиковых ведерок, случайным образом разбил класс на пары и отправил нас искать окаменелые кораллы в грязи за школой – примерно в тысяче миль от ближайшего океана.
Я еще за полквартала услышала стук баскетбольного мяча во дворе у Бена. Подойдя к краю живой изгороди, я остановилась и некоторое время смотрела, как он отрабатывает свободные броски – в испарине, с голым торсом. И правда, тепло не по сезону.
Тум-тум. Тум-тум.
Мяч взлетает по бедру, Бен перехватывает его другой рукой и бросает.
Вшу-у-ух.
Точность, идеальный расчет времени, баланс, концентрация – словом, Бен в естественной среде обитания. Пока мистер Джонстон не послал нас копаться в грязи, мы оба даже не сознавали, что наши разговоры давно сходят на нет после дежурного «Как дела?». Это произошло постепенно. Наверное, мы слишком долго воспринимали нашу дружбу как нечто само собой разумеющееся – пока нас не разнесло потоком жизни в противоположные стороны.
Летом после шестого класса Бен вымахал почти на тридцать сантиметров и сменил шипованные бутсы на кроссовки. Вскоре городок всколыхнуло обещание набора в «Айова Хокайс»[1], и всех мальчишек, успевших к седьмому классу вырасти до 180 сантиметров, безжалостно записали на баскетбол. Фонари, освещавшие в октябре футбольное поле Корал-Сэндза, показались бы жалкими свечками по сравнению с огнями, которые разгорелись в спортивном зале к декабрю. Наша футбольная команда никогда особенно не блистала, к тому же футбол неплох для девчонок, – но университетский баскетбол? Эти ребята получают всю славу, а позднее – место в Первом дивизионе[2].
Мы с Беном продолжали ходить на одни и те же уроки, но со временем нашу детскую близость занесло песками домашней работы, тренировок, вечеринок и пустых обсуждений, кто где будет обедать. Наши мамы много общались, когда отец Бена подал на развод пару лет назад, но я так и не придумала, как подступиться к нему с этой темой. Мне хотелось сказать, что я рядом, что я скучаю, – однако фраза «Слышала, твои родители разбежались» казалась плохим началом после долгого перерыва. Так что мы продолжали просто кивать друг другу, встречаясь в коридорах.
Возможно, совместное копание в грязи воскресило детские воспоминания? В любом случае, пока мы на карачках ползали по двору, в наши отношения внезапно вернулась прежняя легкость. Каких‐то пять минут – и мы снова смеемся, будто нам по шесть лет и сейчас мы пойдем на футбольную тренировку.
Прошлым летом я читала роман, где двое героев встретились после долгой разлуки. «Как будто и не было всех этих лет» – так описал их воссоединение автор. Помнится, я тогда подумала: разве так бывает? Время все равно течет, люди все равно меняются. Самой резкой и очевидной переменой в Бене казался его рост – он вымахал чуть ли не за ночь, – но ведь было и множество других, менее заметных. Можно сказать, что Бен повзрослел у меня на глазах, просто я не обратила внимания. Пропустила все эти крохотные перемены, потому что они происходили так медленно…
В прошлом году мы изучали на биологии, что клетки нашего тела полностью обновляются раз в семь лет. По сравнению с детством, теперь мы с Беном другие люди – то есть буквально, на молекулярном уровне.
Пока мы копались во дворе, я наконец разглядела, какие широкие у него плечи и как мускулы натягивают рукава облегающей серой футболки. Естественный отбор вступил в свою вековечную игру. Мальчик, который был когда‐то ниже меня, теперь вымахал под 190 сантиметров. Между двенадцатью и шестнадцатью годами уместилась как минимум эпоха палеолита.
В тот день, пока Бен держал ведро, а я очищала миниатюрные фрагменты древнейшей истории, мы раскопали нечто большее, чем несколько осколков известняка для практики мистера Джонстона. Когда Бен нагнулся, чтобы поднять последний кусочек коралла, я заметила у него за ухом давно побелевший шрам – и у меня в груди что‐то дрогнуло.
Крохотный сейсмический сдвиг. Тектонические плиты пришли в движение и больше уже не останавливались. Я обнаружила нечто прекрасное в самой глубине своего сердца – и неожиданно поняла, что оно было там всегда.
Глава 4
БЕН НЕ СМАЗАЛ ни одного броска – даже когда я окликнула его по имени. Он спокойно поймал провалившийся в сетку мяч и лишь тогда повернулся ко мне с широкой улыбкой на лице.
– Она выжила.
Я скрестила руки на груди.
– Разочарован?
Вместо ответа он послал мяч в мою сторону. Я поймала его и принялась медленно вести на месте, специально не опуская взгляд, чтобы подразнить Бена. Тот загораживал путь к кольцу, улыбаясь и кивая.
– Окей. Вперед, раз так.
Я отклонилась, будто собираясь сделать бросок, а потом резко сорвалась с места, пытаясь его обойти. Ах, если бы. Бен одним шагом перекрыл мне путь: корпус опущен, ноги широко расставлены, руки над головой блокируют бросок из‐под кольца. Наглядная иллюстрация к защитной стойке, многократно воспетой командами поддержки. Разумеется, я осознала все это слишком поздно – практически отрываясь от земли. Я уже не могла остановить свой импульс к движению, а вот ноги Бена смогли. Я словно в замедленной съемке наблюдала, как лечу головой вперед – прямо в шест, удерживающий баскетбольный щит.
Я инстинктивно зажмурилась, готовясь к удару. Но вместо этого мое тело внезапно сменило траекторию. Бен молниеносно схватил меня за пояс и дернул на себя. Когда я открыла глаза, его лицо маячило в какой‐то паре сантиметров от моего.
– Отчаянная голова.
Я еще не восстановила равновесие. Сейчас меня удерживал на ногах только Бен – причем с такой легкостью, будто я ничего не весила. Одна рука, уверенная и спокойная, лежала у меня на спине, другая – на талии. Ясно, никуда я не пойду.
Случайное объятие оказалось таким тесным, что Бен наверняка мог почувствовать грохот моего сердца, бьющегося ему в грудную клетку. Каждый мой выдох отражался от его шеи и снова возвращался к лицу. Я сделала мысленную пометку поблагодарить Уилла за совет почистить зубы, – однако из принципа все же вскинула бровь.
– Это был фол!
Бен рассмеялся.
– Ага. Тебе. – Он мягко опустил меня на землю и отправился за мячом, который закатился в траву у крыльца. – Мы называем это неправильной атакой.
Я до сих пор чувствовала тепло там, где его рука обвивала мою талию. Ноздри все еще обоняли призрачный шлейф одеколона, которым он душился перед вечеринкой – апельсин, перец и дым от костра.
– Ничего подобного. Ты нарушил правила. Я из‐за тебя чуть не разбила голову о шест!
Возвращаясь ко мне, Бен размеренно ударял мячом о землю.
– Это была допустимая защитная позиция.
– Ах, так вот как теперь называется читерство? Бен снова приблизился вплотную и с вызывающей улыбкой принялся крутить мяч на указательном пальце. Затем перехватил его обеими ладонями и занес у меня над головой. Я попыталась его отобрать, но Бен оказался проворнее: опустил мяч, снова вскинул, перекатил у себя за спиной и, не успела я опомниться, сделал безупречный бросок крюком.