«Хотя бы она не выходит из дома», – думала я. Моя единственная подруга Джина больше не приходила ко мне. Предыдущим летом мы забрели в подвал в поисках мороженого, но когда открыли морозильную камеру промышленных размеров – эту громадину отец приволок (или украл) с работы в закусочной – то на нас уставилась целая и невредимая козья голова. Так что я успокаивала себя тем, что скорее всего никто даже и не увидит мою ия-ия.
Но затем приехало еще больше греков.
В июне 1986 года мы впятером ехали по невыносимо скучному шоссе Нью-Джерси в аэропорт Кеннеди. Отец и ия-ия ехали в пахнущем новизной «Бьюике» – отец купил его себе в качестве подарка моей матери на День святого Валентина – а я сидела на заднем сиденье ее видавшего виды «Форда» и время от времени пинала сиденье, на котором сидел Майк. Звук вырывающихся выхлопных газов нашей машины резонировал по обе стороны моста Верразано, эхо от него разносилось между Бруклином и Стейтен-Айлендом, а мы неподвижно сидели внутри и задыхались в пробках без кондиционера, стекла были подняты, и широкие волны выхлопа окружали нас. Волосы мои прилипли к шее, я волновалась. Эта новая семья наверняка странная. Я была уверена в этом. Я снова пнула сиденье Майка.
Я была уверена, что узнаю своих двоюродных братьев, хотя видела только одну их фотографию, облупившуюся по краям, – на этой фотографии мальчики по имени Теодорос и Димитрий стояли на грунтовой дороге, прижав руки ко лбу, и щурились от солнца. Как по мне, они выглядели там довольно мило, но никто не посылает за границу фотографии своих детей, на которой они ведут себя как придурки. В зоне прилета международных рейсов все они выглядели одинаково в моих юношеских глазах: оливковая кожа, темные волосы, они обнимаются и кричат, а говорят так быстро, словно ветер дует мне в уши. Так продолжалось до тех пор, пока отец не вскочил и чуть не сбил женщину с ног своими объятиями, и только тогда я поняла, кто же именно мои родственники.
Георгия, сестра отца, была более грубой версией его, квадратной и приземистой, похожей на бульдога женщиной. Она ослепительно улыбнулась нам, при этом ее клыки выдались вперед и выглядели острыми, оба этих зуба были желтыми, как чай. Позади нее стояли два брата, которые только что провели шестнадцать часов в клаустрофобном пространстве салона, наверняка изводя друг друга и пассажиров вокруг, а теперь обменивались ударами в плечо, но на эти их поступки никто не обращал внимания, они оставались в тени воссоединения семьи, к которому все шло семнадцать лет.
Подросток Теодорос щеголял в черной футболке с греческим флагом и красной куртке из искусственной кожи, как у Майкла Джексона в клипе на песню «Триллер», которая вышла за три года до этого. Готова поспорить: одеваясь перед этой поездкой, он думал: «Я знаю, в Америке я буду смотреться круто!» – хотя не понимал, что Джексон уже перешел к милитари-образам. Со своими мелкими глазами и крючковатым носом он напоминал мне мерзкую греческую крысу. Димитрий стоял позади него, его щеки были надуты, как у белки по осени, а рот окружала липкая синяя слизь. В свои десять или одиннадцать лет он выглядел более мягким, чем его брат – мальчик, который мог за него заступиться.
Георгия подошла ко мне, слегка прихрамывая, согнулась в талии так, что ее лицо оказалось в паре сантиметров от моего, и сказала: «Ясу». Я поздоровалась в ответ, и в ту же секунду она заключила меня в объятия и стала раскачиваться из стороны в сторону, напевая при этом. От нее пахло нафталином и фрикадельками.
Греки, к моему облегчению, набились в машину отца. Их багаж занял оба багажника и заднее сиденье, возведя вокруг меня небольшую крепость. Должно быть, там я задремала, потому что проснулась сначала от гудка, который издала мать, а затем от ее ругательств. Я просунула голову сквозь окружающий багаж, чтобы посмотреть, что там происходит. Она снова нажала на гудок, мигнула дальним светом и случайно включила дворники.
– Вот тупорылый!
– Что такое? – спросила я.
– Они что, не видят, что знак показывает на Коннектикут?
Мы следовали за ними на север целый час, сигналили им и мигали фарами, пока они там не поняли свою ошибку. Да, они не увидели знак. Вместо этого они были с головой поглощены семейными узами.
В «Британнике для подростков» под заголовком «Семьи по всему миру» говорилось:
Во всех семьях родители в течение определенного времени контролируют жизнь своих детей. В этих детско-родительских отношениях родитель обладает физической силой, средствами для обеспечения жизни всей семьи и властью наказывать. Мать или отец могут показывать или не показывать привязанность, которая является основой для чувства принадлежности.
Георгия и ее сыновья должны были провести с нами все лето, но уже после нескольких дней жизни с ними я не могла дождаться августа и молилась, чтобы их пребывание здесь не заняло половину десятилетия. Майк переехал в мою комнату, его двухместный матрас прижался к противоположной стене, и хотя меня и раздражало то, что он делит со мной пространство, его присутствие позволяло моим мышцам немного расслабиться. Руки и дыхание моего отца не нашли бы меня в три часа ночи, только не когда его любимый ребенок спит в другом конце комнаты.
Летом 1986 года мне было девять лет, поэтому мои воспоминания о том времени похожи на взгляд через запотевшее лобовое стекло: я вижу какие-то очертания по ту сторону этого стекла, но ни одно из них нельзя назвать четким. Я полагаю, что мы чем-то занимались вместе, одной семьей – сидели за обеденным столом, а может, ездили на пляж – но я этого не помню. Я не помню ни трудностей, связанных с тем, что одну ванную комнату делили девять человек, ни моментов умиротворения перед телевизором. Мать говорит мне, что там был еще и Пит, отец мальчиков, но я тоже его не помню – из моей памяти этот человек стерся целиком.
Все, что я помню хорошо, так это разделение.
Взрослые, никто из которых в то время, казалось, не работал (а это не могло быть правдой), уединялись на кухне, пили кофе, курили и смеялись, а моя ия-ия ждала, пока высохнут опустевшие и перевернутые чашки демитас, чтобы прочитать на их кофейном дне судьбу гостей. Но вот то, чего никто другой не видел – ни моя предсказательница ия-ия, ни моя ясновидящая мать, – так это то, что мои двоюродные братья были плохими. Не просто странными, чего я боялась в самом начале, а плохими в том смысле, в каком бывают плохими мальчишки, которые ругаются, плюются и хватают себя за интимные места. Мальчишки, которые заставляют тебя ощущать стыд, хотя ты не понимаешь, почему. Каждый раз, когда я подходила к кухонному столу, родители отмахивались от меня и без долгих раздумий бросали мне через плечо свой новый девиз: «Иди поиграй со своими братьями». Я бы предпочла втыкать канцелярские кнопки себе в ладонь, чем проводить время с этими братьями.
В Древней Греции, если верить «Британнике для подростков», «отец обладал абсолютной властью над своей семьей и другими людьми, которые жили в доме». Для меня этот тезис не был ни новым, ни древним. Мой отец орудовал фразой: «Мой дом – мои правила», – словно Зевс молнией: перед этой штукой нужно было падать и преклоняться. Он также был поклонником абсурдного афоризма: «Когда я говорю: „Прыгай“, – ты должна спросить: „Как высоко?“» В детстве я узнала, что есть только один правильный способ застилать кровать, полоть огород, мыть пол. В последнем случае – на коленях, всегда на четвереньках, лицом в паре сантиметров от затирки между плитками. Всякий раз, как отец въезжал на дорожку у дома, мать быстро зажимала телефонную трубку, и в момент его появления весь внешний мир исчезал. Даже мой брат однажды за ужином ощутил на себе его гнев за то, что неправильно ел спагетти – он не умел пользоваться ложкой, когда ему было семь лет или около того, – но, хотя бо́льшая часть отцовского внимания доставалась мне, Майк, должно быть, тоже вскрикнул где-то глубоко внутри себя, потому что тогда он поднял свой детский кулачок и показал отцу средний палец. Мы все были так удивлены этим его возмущением, что не смогли удержаться от смеха, а Майк убежал в свою комнату, наказывая сам себя.
И хотя мой брат на самом деле был открытым фаворитом, тем ребенком, который передаст по наследству добрую фамилию моего отца, я ошибочно думала, что такая благосклонность была случайностью. Я не ожидала, что всем без исключения греческим мальчикам сходит с рук все, что они только пожелают, но мне стоило об этом знать. В тот год в греческой школе двое моих одноклассников-мальчиков пробрались в женский туалет, взяли там два тампона и связали их нитки между собой, а затем бросили эти «ватные нунчаки» в нашего учителя посреди урока.
Когда уже плохое поведение мальчиков перестанет меня удивлять?
Особенностью этих новых греков было то, что они не сидели на месте. Однажды, пока моя мать была на работе, Георгия, привыкшая стирать руками, залила всю кухню водой, а вместо того чтобы использовать веревки, протянутые через весь двор, она развесила свое нижнее белье на дереве прямо посреди нашего переднего двора, да так, что ветви оказались прямо задрапированы большими белыми трусами и бюстгальтерами – словно море хлопчатобумажных фонариков из исподнего, сохнущие на ветру и у всех на виду. В другой раз она отправилась прогуляться по району, а когда вернулась, то принялась готовить – этим она не прекращала заниматься все то время, что жила у нас. Позже вечером, когда она накрыла на ужин – это было овощное блюдо под названием «хорта», – оказалось, что оно напичкано ингредиентами, которые Георгия нашла по обочинам дорог, на заросших полях и в садах у наших соседей. Вот так хорта. Рагу из травы и сорняков.
Как и все младшие братья, Димитрий следовал указаниям своего старшего брата, а для Теодороса любая игра означала три действия: привлекать внимание, ломать вещи или заставлять меня всю скукоживаться изнутри. Когда взрослые уходили