– Осталось совсем немного, Кэти. Постарайся ради меня, ладно?
Она едва кивнула и повисла у меня на руках. Я притянул ее как можно ближе, так что между нами толстовка сложилась складками. Как передать ей часть моих сил, чтобы она взяла себя в руки? Мы уже почти пришли, нельзя было сдаваться на полдороге.
– Ладно, – прошептала она, и, кажется, я почувствовал прикосновение ее влажных губ у себя на шее, когда она повернула голову. – Но обещай, что зайдешь со мной в полицейский участок.
Я замер. Этого я вовсе не собирался делать:
– Я не могу тебе этого обещать.
– Но почему? – Кэти подняла на меня удивленный взгляд.
– Мне нужно вернуться домой. – Это прозвучало очень тупо, но другого оправдания у меня не было.
Она взглянула на меня так, как будто собиралась выругаться. Хотя я не представляю, чтобы она произнесла ругательство.
– Вернуться куда? К нему? К твоему отцу? Чтобы предупредить его, что ты меня выпустил? И вы тогда сбежите вдвоем? Или что?
– Да нет же, черт! – воскликнул я с негодованием. – Я ничего ему не скажу.
– Тогда зачем возвращаться? И куда? Твоя жизнь ведь не будет прежней. Он чудовище, Уилл! – Тут ее голос упал до еле слышного шепота, а глаза стали огромными от испуга. – Он что – бьет тебя?
Я молчал, даже глазом не повел. Не мог же я поведать ей темные тайны своей души.
– Да? – продолжала она допытываться. – Скажи мне.
Она высвободилась из моих объятий, как будто бы стоя слишком близко, боялась заразиться моей мерзостью. Наверное, я заслужил это. В конце концов ведь я его сын.
– Он не бьет меня, – пробормотал я, оторвав от нее свой взгляд.
Я смотрел себе под ноги, но чувствовал, как она рассматривает меня всего с ног до головы. Задает себе вопрос: что же он такое делал со мной? Как причинял мне боль? Я давно не чувствовал на себе его кулаков. Он любил меня стукнуть в таком месте, чтобы никто не увидел синяки: в живот, под ребра, в спину. Когда мне было около девяти лет, он щипал меня за тонкую кожу на ляжках. Выкручивал, до тех пор, пока я не визжал, орал и просил его прекратить. Похоже, ему приятно было видеть потом уродливые кровоподтеки.
Синяки у Кэти на бедрах сразу напомнили те, что он оставлял на мне.
– Ты врешь. – Она не обвиняла меня, просто констатировала факт. Я почувствовал себя гнусно, что не признался. Но что я мог сказать ей? Как рассказать ей о том, что он со мной делал? Что заставлял меня делать? На что заставлял смотреть? Я ненавидел все это все. Стыдился этого.
– Не хочу об этом говорить, – сказал я и дернул ее за руку, показывая, что пора идти. Она пошла с большой неохотой. На лице у нее было написано даже не разочарование, а раздражение.
– Нельзя постоянно держать все в себе, – сказала она, идя рядом со мной по тротуару. Я старался шагать медленно, чтобы она не отставала. А Кэти ступала практически на цыпочках и вздрагивала при каждом шаге. Я даже подумал о том, чтобы взять ее на руки и дотащить на себе, но решил, что лучше не надо.
– Ты что теперь моя наставница? Что ты знаешь о жизни? Сколько тебе, вообще, лет?
Она с достоинством задрала подбородок и попыталась выглядеть гордой. Несмотря на спутанные волосы, потеки слез на щеках, лиловые синяки на шее и мою толстовку, в которой почти утонула.
– Мне почти тринадцать.
То есть ей было всего двенадцать лет. Черт, двенадцать. О господи, ну и гад же мой отец!
– Ты ни черта не знаешь, – буркнул я и тут же разозлился на самого себя, что говорю с ней в таком тоне. Ведь я же вроде спасаю ее. Надо следить за словами.
– Я знаю достаточно, чтобы понимать, что нельзя туда возвращаться, возвращаться к нему. Это бессмысленно. – Она сжала мне руку, и я вспомнил, что все еще держу ее ладонь в своей. Наши пальцы переплелись, ладони плотно прижимались. И мне было так приятно держать ее. Это внушало надежду. – Зайди в полицейский участок вместе со мной.
Я продолжал шагать, сдерживая чувство досады, вот-вот готовое вырваться стоном. Все же она очень маленькая. Живет под чьим-то крылом. Такая наивная. Думает, будто мир по природе добрый. И абсолютного зла не существует. У нее родители, которые ее ждут и к которым она вернется. Безопасный дом, в котором ее любят, поддерживают.
Что до меня, то у меня не было ничего. Отец, который ради забавы похищал и насиловал маленьких девочек. И мать, которая бросила меня очень-очень давно.
– Меня просто отправят в детдом.
– А это не лучше, чем оставаться с ним?
Как там говорят: из двух зол выбирай меньшее. Правильно?
Не знаю, но моя жизнь вся в этом.
Я ничего не ответил, и тогда она спросила:
– А твоя мама?
– А что она? – огрызаюсь я и поджимаю губы, чтобы сдержать слезы. Чертовы слезы. Плакать из-за женщины, которая бросила меня в первый же удобный момент! Если так пойдет и дальше, у меня вырастут серьезные детские комплексы, клянусь богом.
– Где она?
– В моей жизни ее нет. – Больше я не хотел говорить. Бросил на нее недвусмысленный взгляд – никаких вопросов – и уверен, она его поняла.
Мы подошли к перекрестку и стали ждать, пока зажжется зеленый.
Полицейский участок был совсем рядом. Нужно было перейти улицу и свернуть направо. А дальше оставалось всего несколько кварталов.
Всего несколько кварталов, и я навсегда расстанусь с Кэти.
Сейчас
Я беру свой ванильный латте и смотрю через стол на человека, который пригласил меня выпить кофе. Он выглядит восхитительно. У нас состоялась очень странная встреча, и он выступил за то, чтобы продолжить, захотел провести со мной еще какое-то время.
Со мной, Кэтрин Уэттс. Бедной, несчастной Кэти.
Даже не знаю, что и думать.
Как обычно в голове проносится целый вихрь объяснений. Возможно, он журналист. Знает, кто я такая, и просто пытается подобраться ко мне поближе. Или вот новая прекрасная версия: его подослала мама и Бренна, чтобы меня подставить. Решили посмотреть, так ли я глупа, чтобы попасться на его уловки.
Если все это не так и он действительно не знает, кто я, то свалит, как только узнает. Не мне его осуждать. Со мной непросто. У меня сложное прошлое. Кто захочет быть с девушкой, которую избивали и неоднократно насиловали в двенадцать лет? Которая выжила, но с тех пор не позволяет ни одному мужчине к себе прикасаться? Кто захочет во все это встревать?
Никто – вот кто. И уж точно не он, конечно, если с ним все в порядке. Любой человек моего возраста или около того убежит со всех ног.
Пока мы стояли в очереди, я рассматривала меню на доске позади прилавка. Итан советовал мне, что выбрать, говорил, что выберет сам. Когда я решила, что буду пить, он попросил меня занять уединенный столик напротив окна с видом на океан. Пока его не занял кто-то еще.
Когда я предложила ему денег за мой напиток, он, похоже, обиделся. Я прошмыгнула к маленькому столику, села и устремила взгляд в необъятную синь, усыпанную белыми барашками. Резкий ветер вспенивал воду в короткие быстрые волны. Лодок почти не было. Видимо, большинство из них уже причалили на ночь.
Вглядываться в океан меня надолго не хватило, и я стала исподтишка рассматривать Итана, как можно более осторожно. Он терпеливо стоял в длинной очереди. Место оказалось довольно шумное, но приятное. Неоштукатуренные стены с открытой кирпичной кладкой, грубые деревянные доски. Блестела подсвеченная витрина, на которой красовались восхитительно пахнущие булочки, пирожные и весьма соблазнительные шоколадные кексы, украшенные сверху ванильной глазурью. Но я была не голодна, к тому же слишком нервничала, чтобы есть.
Мимо прошли какие-то девицы, и я заметила, что они бесцеремонно рассматривают Итана, чего он, конечно, не замечал, так как был к ним спиной. Оценивающим взглядом они окинули его задницу и захихикали по дороге к выходу.
Я не удержалась и тоже посмотрела. Хотя делала подобное в первый раз. Темные джинсы сидели на нем свободно, но не мешковато, так что под ними легко можно было разглядеть очертания ягодиц. Довольно симпатично. Что меня потрясло – так это его плечи. Они были такие широкие, могучие. За этой спиной точно можно прятаться, пока он ведет войну и отгоняет чудовищ.
Нелепая фантазия, но я не могла ею не насладиться.
Он приятно улыбнулся кассиру, протянул ей двадцатку и кивнул, получив сдачу. Лишние купюры он положил в свой плоский кожаный бумажник, сунул его в задний карман и направился к стойке выдачи заказов. Все это время я смотрела на него, облокотившись на стол и подперев кулаком подбородок. Он ничего не замечал. И я была рада, что могла без смущения его разглядывать.
Похоже, я делаю из него себе кумира, как девочка– подросток. Много лет назад Сара вела себя так же. Вот почему она помешалась тогда на мальчиках и флиртовала со всеми подряд. Но я к этому не готова. Когда я вижу Итана, стоящего в очереди, склонившегося над телефоном, вижу, как челка падает ему на лоб, мне внезапно очень хочется бросить все это…
Но тут он оборачивается, встречается со мной взглядом, и на короткую долю секунды на губах его мелькает понимающая улыбка. Я тут же роняю руку на стол. От смущения горят щеки. Спасает меня бариста, объявивший, что наши напитки готовы.
Надо же быть такой дурой. У меня нет школьного опыта всех этих неловкостей и ошибок. Я никогда ни с чем подобным не сталкивалась, а теперь, спустя годы, мне нужно как-то с этим всем разбираться. Я снимаю крышку со своего кофе и смотрю, как от густого слоя пены поднимается пар. Итан делает то же самое: со щелчком снимает крышку и мешает кофе палочкой, взятой, очевидно, на кассе. От этого кремовая жидкость в его стакане начинает кружиться.
– У них всегда очень горячий кофе, – говорит он. – На будущее.
Я улыбаюсь. Мне нравится, что он говорит так, будто собирается меня еще как-нибудь сюда пригласить.
Может быть. Однажды.
Что-то успокаивается во мне, даже не знаю, как объяснить.
Я наслаждаюсь этой минутой, все кажется таким естественным, обычным. Я понимаю, что он и понятия не имеет, кто я такая. И мне от этого так хорошо. Совсем не хочется видеть, как в его карих глазах появится тень разочарования. Рот исказится характерным сочувствием, и он начнет сокрушенно цокать языком. Люди всегда так делают, перед тем как сказать что-то вроде: «Это так ужасно».