Сельва АльмадаНе река
ПОСВЯЩАЕТСЯ СВЕРЧКУ, С БЛАГОДАРНОСТЬЮ ЗА ВСЕ ЭТИ ГОДЫ
Взгляни, друг, на россыпь казуарин[1] на берегу.
Они – уже вода.
NO ES UN RÍO
Selva Almada
Энеро Рей крепко стоит у борта лодки, широко расставив ноги, – коренастый, чисто выбритый, пузатый, – вглядывается в речную гладь и не выпускает из рук револьвера. Тило, молодой паренек рядом с ним, выгибается назад, уперев рукоять удочки в бедро, крутит катушку, подтягивает леску: переливающуюся под слабеющим солнцем ниточку. Чернявый, которому, как и Энеро, за полтинник, стоит возле лодки, по яйца в реке, и тоже выгибается, раскрасневшись от зноя и усилий, удочка согнулась дугой, леска то отматывается, то заматывается. Колесико катушки вращается; дышит он, как астматик. Реку будто утюгом выгладили.
Подводите, подводите гада. Растрясите, растрясите. Чтоб отлепился-то, чтоб отлепился.
Прошло уже часа два или три, Энеро устал, ему поднадоело, и теперь он командует шепотом, будто молится.
Его мутит. Спекся от вина и жары. Поднимает голову. Красные глазки, глубоко утопленные в воспаленном лице, жжет, перед глазками все белеет, Энеро перестает понимать, где он, хочет сжать ладонями виски и случайно стреляет в воздух.
Тило, не отрываясь от своего дела, кривит рот и кричит.
Ты что творишь, горячечный?!
Энеро приходит в себя.
Ничего. Вы не отвлекайтесь. Подводите, подводите гада. Растрясите, растрясите. Чтоб отлепился-то, чтоб отлепился.
Пошел! Поднимается!
Энеро перегибается через борт. Вот он, идет. Огромное пятно под поверхностью реки. Прицеливается и стреляет. Один. Два. Три выстрела. Кровь толчками выплескивается вверх и размывается в воде. Энеро выпрямляется. Убирает револьвер. Засовывает за спину, под резинку от шортов.
Тило сверху, Чернявый снизу, берутся и подымают. Держат за серые оборки плоти. Швыряют в лодку.
Шпору снять!
Говорит Тило.
Берет тесак, отрубает шип, возвращает в реку.
Энеро умещает зад на скамеечке. По лицу у него течет пот, в голове гудит. Отпивает воды из бутылки. Вода теплая, все равно пьет долгими глотками, остатки выливает себе на макушку.
Забирается Чернявый. Скат занимает столько места, что ступить почти некуда. Килограмм девяносто, может, сто, прикидывает Чернявый.
Упертый, тварина старая!
Говорит Энеро, бьет себя по ляжке и смеется. Остальные тоже смеются.
Дал прикурить!
Говорит Чернявый.
Энеро берется за весла, выгребает на середину реки, потом сворачивает и идет вдоль берега туда, где они устроили лагерь.
На рассвете они выехали из поселка на пикапе Чернявого. Тило сидел посерединке и заваривал мате. Энеро выставил локоть в окошко. Чернявый за рулем.
Солнце медленно-медленно поднималось над асфальтом. С самого ранья сильно жарило.
Слушали радио. Энеро отлил на обочине. На заправке купили булочек и набрали кипятка для мате.
Они радовались, что едут втроем. Давно уже собирались. Несколько раз откладывали: то одно, то другое.
Чернявый купил лодку, хотел скорее обновить.
Пока плыли на ней до острова, вспомнили, как в первый раз привезли Тило – совсем малец был, только ходить научился, – попали в грозу, палатки унесло на хрен, и малого, чтоб не улетел, посадили под лодку, поставленную вверх дном между деревьев.
Влетело твоему старику знатно, когда вернулись.
Сказал Энеро.
Тило помнил эту историю наизусть – столько раз слышал. Эусебио привез Тило контрабандой, Диане Масьель ничего не сказал. Они разошлись, когда Тило только родился. Эусебио забирал его каждые выходные. И тут на тебе – она забыла положить Тило в рюкзак лекарство. Диана – к Эусебио, а там никого нет. Сосед говорит, уплыли на остров.
Буря еще эта, по всей округе прошлась. И по поселку тоже. Диана чуть не свихнулась, пока они вернулись.
Мы все огребли.
Сказал Энеро.
Диана Масьель всех троих охаяла и несколько недель не пускала их в дом, и Тило им не отдавала.
Причалив к лагерю, они вытаскивают ската из лодки и за отверстия позади глаз – брызгальца – подвешивают к ветке дерева. Три пулевых отверстия едва разглядишь на пятнистой шкуре. Если бы не светлые, розоватые краешки, сошли бы за узор.
Самое меньшее литруху заслужил.
Говорит о себе Энеро.
Он сидит на земле спиной к дереву и к скату. В голове гудеть перестало, зато в груди будто ком стоит.
Тило подходит к сумке-холодильнику, в которой плавают остатки ледышек, и достает пиво из воды. Открывает зажигалкой и протягивает Энеро Рею – тот заслужил право первого поцелуя с бутылкой. В рот, а точнее, по губам бежит одна пена, белой каймой ложится на чернющие усы. Все равно что вату глотать. Только потом начинает литься холодная, горькая жидкость.
Чернявый и Тило садятся рядом, в линию; литр переплывает из рук в руки.
Жалко, сфотографироваться не на что.
Говорит Чернявый.
Все трое оборачиваются и смотрят на ската.
Он похож на старое одеяло, развешенное в тени.
На середине второй бутылки подваливает гурьба мальцов, тощих и чернявых, как угри, одни глаза. Сгрудились перед скатом, пихаются локтями, толкаются.
Ты глянь, ты глянь, ты глянь. Ничо-о-о-се. Зверюга!
Самый боевитый подбирает палку и тычет в отверстия от пуль.
Вон пошли!
Говорит Энеро и резко встает, громадный, как медведь. И мелкие голодранцы порскают врассыпную, теряясь в зарослях.
Раз уж встал, сделал над собой усилие, Энеро идет окунуться. От воды в голове проясняется.
Плавает.
Ныряет.
Лежит на спине.
Солнце все ниже, реку рябит легкий ветерок.
Вдруг он слышит шум моторки и волн. Разворачивается и плывет к берегу. По вздыбленной воде летит лодка, распарывает ее, как ветхую тряпицу. За лодкой девушка в бикини несется на водных лыжах. Лодка резко поворачивает, девушка не удерживается, уходит под воду. Энеро видит, как она выныривает вдалеке, длинные волосы липнут к голове.
Он думает об Утопленнике.
Выходит.
Чернявый и Тило стоят на берегу, скрестив руки на груди, и следят за движениями моторки.
Вот малолетки, лишь бы шороху навести.
Говорит Чернявый.
Одно и то же, что ни выходные. Рыбу распугивают. Припугнуть бы их самих.
Все трое оборачиваются и сталкиваются с кучкой мужиков. Неслышно подошли. У народа на острове шаг легкий.
Здоро́во.
Говорит один из вновь прибывших.
Мальцы прибежали, рассказали, так мы тоже захотели поглядеть. Хороша рыбеха!
Все смотрят на ската. Подходят поближе, измерить.
Меня Агирре зовут, сообщает тот единственный, что разговаривает, и по очереди жмет им руки.
Энеро Рей, говорит Энеро и идет жать руки остальным. Чернявый и Тило за ним.
Крупный, да?
Говорит Энеро и похлопывает ската по спине, но тут же отдергивает руку, будто обжегся.
Агирре рассматривает отверстия вблизи и спрашивает.
Три раза? Три раза, что ли, стреляли? Одного хватает.
Энеро улыбается, открывая дырку на месте резца.
Во вкус вошел.
Поосторожнее… со вкусом-то надо.
Говорит Агирре.
Тило, налей мужикам винца.
Встревает Чернявый.
Тило отбегает к бережку, достает из прохладной воды большую оплетенную бутыль. Приносит и до краев наливает вином металлический стакан.
Протягивает Агирре, тот поднимает.
За ваше здоровье, говорит он, отпивает и передает Энеро. Задерживает взгляд на его левой руке, где не хватает пальца, но ничего не спрашивает.
Энеро замечает, но тоже молчит. Пусть гадает.
У нас тут было, Кристо вон, гораздо крупнее поймал, со значением замечает Агирре. Сколько просидел?
Да весь вечер, отвечает Кристо, смотря вбок.
А стрелял сколько?
Разок. Раза хватает.
Ну, наш-то товарищ меткостью не вышел.
Со смехом говорит Чернявый.
С телевидения приезжали, бросает тот, что поймал ската крупнее. В вечерних новостях показывали, говорит Агирре. В следующую субботу народу понаехало из Санта-Фе, из Параны. Думали, тут скаты сами в руки бросаются. Не так-то это просто. Вам удача привалила.
Сноровка, говорит Энеро. Еще сноровка нужна. На одной удаче далеко не уедешь.
Агирре достает кисет из кармана рубашки, расстегнутой на костлявом тулове, на раздутом от вина животе. В мгновение ока сворачивает самокрутку. Закуривает. Затягиваясь, отходит к берегу и долго смотрит на воду. Поворачивает голову и спрашивает.
А вы до какого числа к нам?
На два дня. Может, на три, говорит Чернявый. Хорошо у вас на острове.
Хорошо, что правда, то правда.
Говорит Агирре.
Чернявый заходит в лес. Футболка висит на плече, шаг широкий, но медленный. Кругом полумрак. Снаружи солнце, огненный шар, гаснет в реке. Тихонько шебаршат птицы, мелкие звери. Шелестит трава. В траве проскальзывают бразильские свинки, ласки, вискачи. Чернявый шагает осторожно, с уважением, будто ступает под своды церкви. Легкая поступь, как у оленя мазама. Все равно случайно давит тонкую, полную стручков веточку дерева курупи, и они лопаются с оглушительным треском. Звук сухих кожурок множится меж стволов ольхи и тимбо, подымается, выходит за плотный круг леса. Предупреждает о чужаке.
Этот человек не из леса – лес знает. Но впускает его. Пусть войдет и остается, пока не наберет дров. Потом лес сам выплюнет его с охапкой хвороста обратно на берег.
Глаза Чернявого привыкают к сумраку, и он различает вдалеке осиное гнездо на ветке, похожее на подвешенную за волосы голову.