– И из этих можно состряпать, при желании. Ну да ладно, ведите.
Трубку снова взял кот:
– Какие будут указания?
– Том, покажи, где им расположиться в квартире. Конец связи.
– Хорошо, – повесил он трубку.
Через мгновение Том наблюдал за шеренгой, которая двигалась стройно в мою квартиру, а сосед все давал консультации:
– Том, только имейте в виду, они путаются порой местами, меняя общий ход мысли. И вот еще что, «одиночество» – оно очень уж капризное, ему нужно особое отношение.
– Думаю, мы разберемся, – пересчитывал их хвостом кот, закрывая дверь.
Он отвел словам угол спальни, те расселись в самом углу ковра.
– Сидеть тихо, не бегать, не прыгать, хозяин придет – погуляет с вами, – лег он и задремал перед ними.
Три дня прошли бурно, я выходил на улицу с этим детсадом гулять, люди видели «как мне все надоело, хочется побыть в одиночестве» и не лезли в душу. Лишь однажды отказались пойти гулять «все» и «побыть». Я вышел с «как мне в одиночестве надоело, хочется». В этот день ко мне подошла незнакомая девушка, погладила милых зверюшек и меня заодно. Вечером я пригласил ее на свидание, а еще через неделю она переехала к нам с вещами, вся. Слова, как и обещал, забрал одинокий сосед. С девушкой у него, видимо, не заладилось, не обручилось. Позже я встречал бедолагу, что прогуливался с той же фразой: «Как мне все надоело, хочется побыть в одиночестве».
– Еще кофе? – вдруг разбудил меня теплый голос Танечки.
– Да, пожалуй, – встрепенулся я, провожая ее взглядом:
«Как много зависит от компании, от тех, кто тебя окружает. Один неверный шаг, один неверный, и окружение из защиты может превратиться в настоящий плен».Большая разница, или Платье на спинке стула
Вторник отдавал понедельником. Любви в нем было мало, сплошная дружба. Курить я бросила, кофе в меня уже не лез, обсуждать очевидное надоело, в общем, дружить сегодня не хотелось. Но тут позвонила Лара, я могла отказать кому угодно, даже Марлону Брандо, но только не ей. Жизнь ее была красива, но несчастна, подобно дорогой картине музея, которой хотелось любоваться, но не хотелось украсть, чтобы повесить дома.
– Привет, чем занимаешься?
– Как обычно, хочу сделать все и сразу.
– А что мешает?
– Все и сразу.
– У тебя там гульба какая-то. Гости, что ли? – спросила Лара.
– Нет, какие гости? Комедия французская.
– Французская? Это хорошо. Я всегда хотела быть француженкой, жить в Париже. Плевать на все проблемы с Эйфелевой башни. Работать кем захочу и когда захочу, снимать с себя все, когда приспичит, не боясь упасть на самое дно. Что же в итоге, сейчас в моей жизни нет ничего, кроме работы. Потому что даже сын – это работа. Как же я тебе завидую, тебе не надо работать, ты вся такая безработная, домашняя. Твой дом – это твой бог.
– Ну ты меня вознесла. Бог – это система, которую ставят людям, чтобы облегчить боль.
– Макарова в своем репертуаре. Хватит умничать. Хотя в одном ты права, с Богом жить легче. Да, я это понимаю, но мне все чаще кажется, что я родилась безбожницей. Меняю дома и мужчин.
– Как перчатки.
– Ага, а зимой, как варежки.
– Ты ненормальная.
– Это правда. Я не знаю, что такое норма. Может, ты знаешь? Что значит быть нормальной?
– Не знаю, быть нормальной – значит быть счастливой.
– В этом смысле я очень далека от нормальности. Я не могу сказать, что я несчастна. Счастье, оно как море, как волна, придет, накроет и сгинет, бросит тебя одну на пляже в мокром купальнике. Сиди, жди следующей, – вздохнула Лара.
– Это больше похоже на меланхолию.
– Точно, правильное слово. Меланхолия знакома мне больше всех прочих чувств.
– И давно с тобой такое?
– Мне кажется, с того момента, как я начала работать. Вообще, у меня складывается впечатление, что я родилась вкалывать, а не отдыхать.
– А когда ты начала? – рассмеялась я шутке. Мне нравился Ларин легкий ненавязчивый юмор. Он не ущемлял собственного достоинства и приводил в чувства.
– Еще в школе. Это была работа над собой.
– Я помню, как ты в одиннадцатом побрилась, после того, как тебя бросил Гера. До сих пор не могу понять, почему он так поступил. Ты же была красавицей.
– Думаю, причина всему – слишком короткая юбка Светки, – хихикнула Лара.
– Какая пошлость. Кстати, где она сейчас?
– Без понятия. В общем, она-то здесь ни при чем. Слишком короткая юбка на выдающихся ногах – это не пошлость. Пошлость – когда тебе звонят из туалета и говорят, что любят, а после этого возвращаются в бар слюнявить другую.
– Ты мне этого не рассказывала.
– Не хотела травмировать душу отличницы. Как же мне его тогда хотелось убить. Хорошо, что не убила, – рассмеялась Лара.
– Иногда убить проще, чем выкинуть из головы.
– Да, так бы мне вообще никогда не удалось выкинуть его из головы. А все эти эксперименты над собой, это был протест, мне хотелось встать на место того парня. И буквально в один момент я научилась всем этим трюкам, которые помогают привлекать внимание к себе, и о которых я до того момента вообще не знала. Ну ты же умная, знаешь, что за всем этим стоит?
– Любовь?
– За всем этим стояла месть. Месть тому мудаку Герману, который так некрасиво ушел из моей жизни.
– Это ты сейчас так говоришь. А тогда тебя саму чуть из школы не выгнали.
– Лучше бы выгнали. Слишком среднее образование, – пошутила Лара.
– Знала бы ты, как я тебе тогда завидовала, да и сейчас завидую. Ты такая свободная. Смотрю в Инстаграме, все стареют, ты нет. Ты всем нравишься, как ты это делаешь?
– Я делаю так, как нравится мне.
– Не заставляй меня завидовать.
– Нет, как можно, порядочную женщину, никогда.
– Просто ты самодостаточная, тебе и одной хорошо. А вот когда я одна, будто чего-то не хватает.
– Да брось ты. У меня один недостаток. Я делаю, что хочу, – перехватила трубку Лара.
– Вот и я о том же. Поэтому от тебя всегда пахло сексом, а не супом.
– Стоило только побриться, – рассмеялась Лара.
– Где?
– Где, где, наголо. Я рада, что чувство юмора в тебе не угасло.
– Юмора, может быть, в остальном мне до тебя, как до Луны.
– Только не вздумай бриться, – снова рассмеялась Лара, одной рукой держа трубку, другой играясь с кошкой.
– Думаешь, поможет?
– Именно с этого момента я стала воспринимать свою жизнь как свою собственность. Я так к ней прикипела, что до сих пор здесь никто не может прописаться. Возможно, это просто защита, чтобы никто не смог прикарманить и распоряжаться ею, как своей. Когда при разводе адвокат спросил меня среди прочего: «Какая у вас есть собственность?». Тут меня и осенило – моя жизнь. Вот же моя главная собственность, которую ни с кем не хотелось бы делить, а все остальное, это багаж, это совместно нажитое имущество.
– Но этого для тебя было мало. Потом ты набила себе тату. Если бы я себе такое позволила, меня бы родители, наверное, убили.
– Зря не позволила. Не убили бы, ты слишком хорошо училась.
– Это тоже была своего рода месть?
– Нет, ты что, на мне бы тогда сейчас живого места не осталось. Для меня тату – это скорее память, заметка в моем дневнике. Это просто способ оставить в памяти момент жизни, – стала рассматривать цветок на своей руке Лара. Это была чудная роза, которая обвивала запястье.
– Явно не пятерка.
– Неуд за поведение.
– Шикарная роза, я помню.
– Да, жаль не пахнет.
– А помнишь, как под зонтиком сидели на алгебре на последней парте?
– Еще бы. Посидеть бы так беззаботно еще.
– Опять роман? И кто этот счастливчик?
– Режиссер. Он очень сексуальный, я имею в виду умный. Ты знаешь, какой самый сексуальный орган в мужчине – это его мозг.
– Я поняла намек. Мягко говоря, теперь ты имеешь его мозги.
– Очень мягко, он такой душка.
– А ты растешь, сначала художник, потом актер, теперь режиссер.
– Хочешь понравится девушке с первого свидания, открывай шампанское, пока вам готовят кофе.
– Слишком долго ждала шампанского?
– Точно. Артисты, что с них взять, они же как дети. Все, о чем актеры могут говорить, это о том, что они делали в прошлом фильме и о том, что будут делать в следующем…
– Ну, хотя бы есть о чем поговорить.
– Да. Но совесть-то надо иметь. Как твои дети, кстати? Давно их не видела.
– Дети растут. Катя в школу пошла, – довела кошку Лара, та фыркнула недовольно и скатилась с дивана.
– А младшая?
– Кира тоже пошла. Нет, не в школу, просто пошла. На днях сделала первые шаги – Марк Шагал, – опять выхватил ее взгляд из шкафа альбом о любимом художнике, и ей самой стало смешно: «Марк Шагал, а женщины его летали». Куда он шагал? Не важно, но ведь они летали, вот что важно.
– Поздравляю. Надо будет заехать как-нибудь с игрушками.
– Боюсь, к тому времени как ты заедешь, она уже будет играть в другие игры, – вдруг постаралась вспомнить я, как давно она играла во что-нибудь. И не смогла.
Женщина мягкая и покладистая, с каждым годом я все больше убеждалась в том, что жизнь моя довольно скучна и однообразна, несмотря на полный комфорт в большом загородном доме, огражденным высоким забором от всяких проблем, несмотря на достаток, который постоянно преследовал, несмотря на частые вояжи на морское побережье, которые слыли лазурным индикатором того самого достатка. В этом оазисе мозг стал ленив, а воля прогнулась. И все чаще меня свербила мысль о том, что быт и дети были слишком слабым утешением смысла жизни, все чаще я задумывалась о том, что обласкивать и обслуживать мужа и двоих детей надоело. Эту мысль я всячески гнала, как голодную муху от кухонного стола. Но та всякий раз возвращалась, стоило только начать мыть посуду.
Дела, не повседневного, а именно любимого дела, вот чего не хватало. Жизнь проходила под крылом мужа. Там я свила гнездо, там я вывела птенцов, но разучилась летать сама… да и с мужем летала все реже. Я понимала, конечно, знала, что жизнь слишком крохотна, чтобы тратить ее на нелюбимые дела. Но и они вроде бы постепенно стали тем необходимым, чем можно было заполнить время или, попросту говоря, его убить, оправдать свое земное существование. Я убивала время, время убивало меня.