окколи. Мне пришла в голову мысль, что прямо под нами бродят хищные звери. Что, если мы разобьемся и я спасусь при крушении, но потом меня съест ягуар? У нас ходило множество историй о людях, которые выжили в авиакатастрофе и погибли в когтях хищника.
Мне предстояло посетить одно из самых малоизученных племен на планете, говорившее на одном из самых необычных языков мира — по крайней мере, если судить по тому, сколько лингвистов, антропологов и миссионеров вернулись от них ни с чем. Язык пираха, насколько мы знаем, не родственен ни одному другому языку. Я знал только, как он звучит в записи и еще что все исследователи и миссионеры, которые изучали его, в конце концов бросали и брались за какой-нибудь другой. Похоже, найти ключ к этому языку нельзя.
Сквозь маленький вентиляционный люк у меня над головой стал проникать холодный воздух: мы набирали высоту. Я попробовал расслабиться. Откинулся назад и сосредоточился на том, что предстояло делать мне и почему для меня эта поездка важнее, нежели для остальных. Вот, например, пилот. Он делает свою обычную работу; он успеет вернуться домой к ужину. С ним летит его отец посмотреть на джунгли. А Дон Паттон, механик нашей миссии, летит в короткий отпуск отдохнуть от нелегкой работы по снабжению миссии.
А я летел заниматься трудом своей жизни. Знакомиться с народом, среди которого должен был провести остаток жизни. Который я надеялся ввести за собой в Царство Небесное. И мне нужно было овладеть их языком в совершенстве.
Но тут самолет заболтался в потоках жаркого воздуха — в Амазонии это обычное явление по утрам в сезон дождей, — и мои размышления оказались грубо прерваны. У меня началась морская болезнь. Следующие 105 минут болтанки над джунглями меня непрерывно подташнивало. Только я усилием воли утихомирил желудок, как Дуэйн протянул нам сэндвич с тунцом и луком. «Есть хотите, ребята?» — спросил он участливо. «Да нет, спасибо», — ответил я, чувствуя, как ко рту подступает желчь.
Затем мы сделали круг над посадочной полосой возле Посту-Нову (Posto Novo), селения племени пираха, чтобы пилот получше оценил условия. Этот маневр добавил нагрузки на мой желудок, а я и так был на пределе. Пару последних ужасных минут до посадки я уже думал, что лучше разбиться и погибнуть, чем мучиться дальше; мысль, конечно, недальновидная, но в те мгновения я думал об этом всерьез.
Полосу в джунглях соорудили два года назад Стив Шелдон, Дон Паттон и бригада молодежи из американских церквей. Чтобы расчистить такой участок земли, нужно свалить больше тысячи деревьев. Затем нужно выкорчевать пни, иначе древесина сгниет в земле, образуется провал, и однажды какой-нибудь самолет угодит в него, поломает шасси и разобьется. Вытащив тысячу пней — некоторые больше метра в поперечнике, — нужно заполнить землей образовавшиеся ямы. Потом — заровнять поверхность, насколько это возможно без тяжелой техники. Если все пойдет хорошо, у вас получится отрезок длиной метров в пятьсот-шестьсот и шириной в десять. Вот примерно на такую полосу мы и должны были сесть.
Полоса заросла травой по пояс человеку. Что бы под ней ни скрывалось — бревна, старые горшки, собаки или еще какие-нибудь посторонние предметы, смертельно опасные при посадке, — нам было не разглядеть. Дуэйн пролетел над полосой на бреющем полете, надеясь, что пираха поймут, как им пытался объяснить Стив, что надо пойти на полосу и унести с нее все постороннее (однажды на полосе выстроили хижину, и ее пришлось разломать, чтобы самолет смог сесть). Действительно, из джунглей появились несколько индейцев, и вскоре мы увидели, как они бегут прочь, неся на руках небольшое бревно — как раз такого размера, что самолет, задев его при посадке, перевернулся бы. Но закончилось все хорошо, и Дуэйн посадил наш самолетик чисто и мягко.
Как только самолет встал, жара и влажность джунглей обрушились на меня со всей силы. Я вылез, щурясь и шатаясь от слабости, и меня окружили пираха; они громко разговаривали, улыбались и указывали на Дона и Дуэйна, давая понять, что узнают их. Дон пытался объяснить индейцам на португальском, что я приехал учить их язык. Хотя они почти не понимали португальский, один-два из них догадались, что я прилетел вместо Стива Шелдона: в свой последний приезд Шелдон предупредил их на их собственном языке, что с ними теперь будет жить невысокий рыжий мужчина. Он также говорил им, что я хочу научиться их языку.
По дороге от полосы к селению я с удивлением обнаружил, что земля по колено залита болотной водой. Вот так, пробираясь сквозь теплую мутную воду со всем своим багажом на плечах и не зная, что может укусить меня за ногу в этой мути, я и познакомился с разливом реки Маиси в конце сезона дождей.
Больше всего мне запомнилось то, какими веселыми показались индейцы пираха в ту первую встречу. Все поголовно улыбались; они не выглядели замкнутыми или настороженными, как вообще-то часто бывает при встрече людей разных культур. Пираха показывали пальцами в разные стороны и громко разговаривали, пытаясь привлечь мое внимание к тому, что им было интересно: пролетавшим птицам, охотничьим тропинкам, хижинам в селении, щенкам. Некоторые мужчины были одеты в яркие футболки и шорты, которые продают речные торговцы, а на головах у них были бейсболки с именами и предвыборными лозунгами бразильских политиков. Женщины одевались одинаково: на всех платья до колен, с коротким рукавом. Эти платья когда-то были яркими, разных цветов, но теперь приняли одинаковый коричневатый оттенок от глины, которая покрывала полы хижин. Дети примерно до десяти лет разгуливали голышом. И все смеялись. Большинство успело подойти ко мне и потрогать, как будто я их новый питомец, — более душевного приема и представить нельзя. Они называли свои имена, но я почти никого не запомнил.
Первым, чье имя я выучил, стал Ко’ои (Kóxoí). Он сидел на корточках на ярко освещенной полянке справа от тропы и с чем-то возился у костра. На нем были только обтрепанные шорты — ни майки, ни обуви на ногах. Он был худой и не очень крепкого сложения; кожа морщинистая, как будто хорошо выдубленная, темно-коричневого цвета; ноги широкие, загрубелые и мощные. Он поднял на меня глаза и подозвал к себе: оказалось, он раскаленным песком опалял шерсть с какого-то зверя, похожего на очень большую крысу. У Ко’ои было доброе лицо; широко улыбаясь, приглашая меня познакомиться, он будто бы хотел помочь мне освоиться на новом месте. Он вежливо заговорил со мной, но я ни слова не понял. Меня все еще подташнивало, и от резкого запаха паленой шерсти я почувствовал новые позывы к рвоте. Язык животного вывалился из пасти и болтался в пыли, роняя капли крови.
Я показал на себя и сказал: «Дэниел». Он понял, что так меня зовут, и, указав на себя, произнес свое имя. Потом я указал на тушку.
— Káixihí (каи’ихи), — ответил он.
Я повторил за ним (и подумал при этом: «Ну ничего себе, бургер из крысятины на восемь кило!»). Шелдон предупреждал, что в языке пираха есть тоны, как в китайском, вьетнамском и многих других. Значит, я должен не только правильно воспроизводить согласные и гласные звуки, но и внимательно слушать, на какой высоте произносится каждый гласный. Вот как я произнес первое слово на пираха.
Потом я подобрал с земли палку, указал на нее и сказал: «Палка».
Ко’ои улыбнулся и сказал: «Xií (Ии)».
Я повторил за ним: «Xií», — а потом бросил палку на землю и сказал: «Я бросил xií».
Ко’ои посмотрел на меня, задумался, а потом быстро проговорил: «Xií xi bigí káobíi (Ии и биги каобии)». Позднее я установил, что буквально, пословно это переводится: «Палка она землю падает».
Я повторил фразу за ним. Достал ручку и блокнот, которые положил к себе в рюкзак в Порту-Велью как раз для этих целей, и записал его слова международным фонетическим алфавитом. Последнее предложение я перевел как «палка падает на землю» или «ты бросил палку». Потом я подобрал еще одну палку и бросил на землю обе сразу.
Он сказал: «Xií hoíhio xi bigí káobíi», — я подумал, что это будет значить «две палки падают на землю». Но позднее я выяснил, что эта фраза переводится «немного больше (hoíhio) палок падает на землю».
После этого я подобрал лист дерева и повторил эту процедуру. Потом узнал, как будут на этом языке другие глаголы: прыгать, сидеть, бить и так далее. Ко’ои с удовольствием учил меня, и с каждым словом ему все больше нравилось быть учителем.
Перед поездкой я слушал записи, которые мне дал Стив Шелдон, и просматривал его короткий словарик. Поэтому язык пираха был мне уже немного знаком, хотя Шелдон и не был уверен в качестве словаря и не советовал мне брать эти наработки за образец и хотя слушать живой язык — это совсем не то же, что читать на нем.
Чтобы проверить, слышу ли я разные тоны, я попросил его произнести пару слов, о которых я знал, что они различаются только тоном. Я спросил, как на пираха будет «нож». «Kaháíxíoi (кахаи’иои)», — ответил он. А как будет «древко стрелы», спросил я, указывая на стрелу, лежавшую рядом с хижиной. «Kahaixíoi (кахаи’иои)», — был ответ.
Занятия полевой лингвистикой в ЛИЛ перед отлетом в экспедицию приносили свои плоды, а у меня обнаружились неплохие способности к языкам. Через час беседы с Ко’ои и остальными (а заинтригованные индейцы так и обступили нас) я мог подтвердить выводы Шелдона и его предшественника Арло Хайнрикса, что в языке пираха всего примерно одиннадцать фонем, что стандартный порядок слов в языке — SOV (подлежащее, затем дополнение, затем сказуемое), самый распространенный вариант среди всех языков мира, — и что глагол устроен очень сложно (теперь я знаю, что у любого глагола в пираха может быть не меньше 65 000 форм). Я все больше успокаивался. У меня получалось!
Я хотел изучить не только язык, но и культуру этого народа. Для начала я исследовал расположение домов в селении. На первый взгляд, в расстановке домов не было никакого смысла: хижины были разбросаны группками по всей длине тропинки от посадочной полосы и до дома, в котором раньше жил Шелдон и который теперь предназначался мне. Со временем, однако, я понял, что хижины стояли только со стороны реки, и из всех было видно участок реки от излучины до излучины. Хижины находились близко к берегу — шагах в двадцати, не больше, — и их ряд вытянулся вдоль русла. К стенам вплотную подступали джунгли и густой подлесок. Всего хижин было с десяток; родные братья селились рядом (в других селениях, как я позже узнал, рядом жили сестры, а в некоторых — родственники ставили дома как придется, без всякого правила).